Карточный домик

      Она всегда была красавицей. Белокурые волосы, что ниспадали до самой талии, огромные глаза, такие серые, словно жидкое серебро, пухлые, всегда словно бы накрашенные, губы - и даже немного резкие скулы ничуть её не портили.       Он всегда гордился ею.       Всегда мог найти тысячу оправданий и никто никогда не смел даже косо взглянуть на неё. А кто смел, тот горько жалел об этом. В юношестве смыслом его жизни была её защита. Теперь же… Он не знал, что думать, как смотреть на неё теперь.       Теперь волосы были темными, подстрижены до плеч, местами криво, глаза смотрели холодно, а губы не сияли той привычной улыбкой.       Предала всё, что было ценно.       Предала семью.       Когда она сказала «нет» самому великому тёмному магу, все согласились с её решением, мать даже ликовала - это читалось в её глазах. Когда она якшалась с гриффиндорцами все тоже закрыли глаза, будто так и должно было быть! Одному Мерлину известно, сколько усилий он приложил, чтобы не размазать мозги того недотёпы, что посмел касаться губами её губ. Но он себя победил. Это же была Габриэлла. Габриэллу все баловали, сдували пылинки, но нужно было её пороть. Основательно, чтобы боялась лишний раз за порог дома ступить!       Её живот заметно округлился, и ему чертовски противно было опускать глаза ниже глаз сестры. А они были всё теми же - не осуждали, смотрели так преданно, и от этого когда-то было так тепло на душе.       Люциус был готов простить ей всё, даже то, что ушла из дома и почти полгода не давала о себе знать. Готов был прямо сейчас забрать домой, обеспечить защиту. Но он не мог не спросить.       — Кто? — голос звучал надломлено. — Кто отец?       Сестра хмыкнула, прежде чем ответить.       — Тебе имя назвать?       Аккуратные брови вопросительно изогнулись, уголки губ приподнялись вверх. Это было последней каплей. Он подскочил к ней молниеносно, уперев руки в подлокотники кресла. Сестра не отшатнулась.       — Ты поняла, о чем я! — рявкнул он.       Габриэлла снова улыбнулась. Глаза в глаза.       — Он магл, — голос спокойный и такой же надменный, как и его. — Что теперь, Люци, убьёшь моего мужа и отведёшь меня к Лорду или подождешь появления ребенка на свет? В любом случае, сможешь вновь доказать ему свою преданность. Ты же всегда этого хотел, правда, Люци? Доказать ему свою преданность!       Последние слова она буквально выплюнула ему в лицо, губы искривились и она отвернулась от него.       Малфой никогда ещё не попадал под заклятие «Круциатус», но, кажется, теперь он понял, каково это - прочувствовать его на собственно шкуре. Они были близки, никогда не сваливали вину друг на друга, если и приходилось отвечать перед родителями за очередную пакость, то делали они это вместе. Так же должно быть?       — Никогда не появляйся на пороге дома. Никогда.       Полы его черной мантии шуршали при каждом шаге. Он не оглянулся — Габриэлла, Люциус готов был спорить, тоже.

***

      Габи смотрела в стену, где красовались кружевные обои — единственное напоминание о той роскоши, среди которой она выросла. Бледное лицо стало маской, по которой, словно бы насмехаясь, скатилась одинокая слеза.       Врать в угоду себе — это же так по-семейному. Малфои всегда так делают. А она Малфой. Была ей, а, возможно, и остается.       Ложь — грех. Самый отвратительный, что может существовать. Когда о нем узнают, все рушится, словно карточный домик.       Её ложь — нечто иное. Ложь во имя жизни.       Так она себя успокаивает, глядя в зеркало. Так она пытается оправдать всё то, что разрушила собственными руками. Разрушила свой карточный домик.