Жизнь и смерть Коли Горбунова

Прошло немного времени – и Коля понял смысл слов матери о том, что он сломал себе жизнь. Он бы пока что не назвал это сломом, поскольку не знал, что ждёт его там. Ему даже казалось, что родители тайком радуются тому, что скоро избавятся от непутёвого сына. На самом же деле мать по ночам плакала в подушку, когда Коля уехал. Лика тоже плакала, не находила себе места: неужели она больше не увидит своего милого товарища? Боль – это всё, что чувствовала она с момента Колиного отъезда. Правда, через некоторое время ей полегчало. И никому, ни одному из близких не казалось, что без Коли стало лучше жить, хотя он думал, что облегчение наступит у всех, кто знал его. Поскольку Коля не поступил в этом году, его забрали в армию, а оттуда после нескольких месяцев в учебной части добровольно-принудительно отправили в чужую страну исполнять «интернациональный долг» - воевать с афганскими повстанцами-моджахедами – душманами, как их называла советская сторона. Парень мало знал об этой войне, у него не было знакомых, побывавших тут, он вообще не был создан для того, чтобы воевать, но правительство его столь любимой страны считало иначе. Опустим подробности того, в каких условиях приходилось жить Коле, как он выполнял всю самую грязную работу вместо своих товарищей по несчастью, какое к нему было отношение – это всё оказалось в порядке вещей там, и он не жаловался ни на что. Он мысленно благодарил свою страну за то, что она наконец-то поставила его в несовместимые с человеческой жизнью условия, и мечтал умереть тут, чтобы его любимая страна была довольна им. Коля, проанализировав всё, понимал, что эта война – более противостояние интересов влиятельных государств, которые ввязались сюда, в том числе и СССР, чем «помощь дружественному народу», но не мог отказаться. Государства разделяют сферы влияния, страдают простые люди. Со всех сторон. Однажды Коля попал в плен к своим противникам. Случилось это во время ночного дежурства, но как именно, он не мог вспомнить, сколько бы ни старался. Очнувшись в сыром и тёмном подвале, первым делом парень попытался прикинуть, какая участь его ждёт: рассказывали, пленных шурави обменивали на заложников-душманов, но это если повезёт, а ему никогда не везло. Ещё могли использовать для каких-либо тяжёлых работ, а могли просто сразу уничтожить. Но слышал он и другое: для устрашения своих врагов, а также из религиозных побуждений над пленными проводили ужасающие воображение пытки, не давая умереть сразу. Коля лёг на холодный пол, и всё его тело тряслось; осознавая невозможность что-либо изменить, своё страшное будущее, он снова чувствовал, что внутри рассыпалось что-то. Мысль «Что делать?» оставалась без ответа, и круг не замыкался даже, чтобы пойти по новой. Парень развалился на полу, раскинув руки в стороны, вдруг почувствовав, словно и его любимая страна, и всё, что над ним стоит, навалилось на него. Он ощутил себя свободнее, чем когда-либо. «Вот что это значит – отдать себя», - подумал он, закрыв глаза. Коле казалось, что он исчезает, а остаются только эти непередаваемые чувства, но вскоре вернулось осознание того, что будет дальше, и он решил посмотреть, есть ли возможность сбежать. В подвале тускло горела лампочка, но ориентироваться было сложновато. Глаза уже привыкли к яркому солнцу и светлому песку, кожа привыкла к жаре, а тут – сплошная промозглость и темнота. Коля увидел, что в дальнем углу стоит деревянная лестница; он подошёл к ней, слегка покачиваясь, ведь всё ещё не мог оклематься после того, как непонятным образом попал сюда, и поднимался, пока не упёрся в запертую дверь на потолке. «Ясно, - подумал он. – Я в полной заднице. А может и нет, может, мне хоть раз в жизни повезёт?». Это не было одной из тех ситуаций, когда ему не хотелось существовать, когда не оставалось больше ничего, кроме как кричать от отчаянья или плескать в лицо водой ненавистному человеку, нет – всё то касалось будней, а тут реальность изменилась, тут было совсем не так. Последняя степень отчаянья, за которой отчаянья больше нет, за которой хорошо. Время тянулось медленно, и тут дверь на потолке открылась. В подвал зашли несколько человек, на лицо похожих между собой. Одежду, как и все афганские мятежники, они носили обычную – никакого намёка на военную форму. У них в руках было оружие, и у Коли пронеслась счастливая мысль, будто его сейчас расстреляют. Не расстреляли. Один из них, лицом похожий на бывшего одноклассника Коли, которого ему вечно ставили в пример, подошёл к парню, после чего начал переговариваться с остальными на своём родном языке, которого Коля не знал. - П-простите, - он попытался хоть как-то поговорить с ними. – Вы по-русски понимаете? Почему я здесь один, так ведь не должно быть? Вместо ответа последовал жест, призывающий его молчать и не перебивать. Но Коля знал, что если за слово можно умереть – стоит сказать это слово. Любое. Понимают ли они его? Хотя, каким образом они могли бы его понять? А ещё Коле казалось неестественным его собственное спокойствие, постепенно перерастающее во что-то крайне положительное. - Что вы хотите со мной сделать? – вновь влез он в разговор. – Ну уж извините, я ваш язык не учил, не знаю, так что как хотите, так и понимайте меня. Тот, что подошёл к нему, посмотрел в его сторону недовольно и грозно. - Да, давай, сделай, что хотел, - Коля неожиданно для себя и для всех присутствующих залился смехом. – Сделайте, что хотели. Хоть слова и не были поняты, но посыл был неподдельно сильным. Тот самый человек подошёл к нему и ударил тяжёлым ботинком по губам. Коля взвизгнул и приложил руку ко рту, сплёвывая кровь и несколько выбитых зубов. - Определённо, я буду знать, как перебивать вас, - слова уже не выходили такими чёткими, но парень явно хотел и дальше их провоцировать на вспышки насилия. – А зачем вы это делаете? Коля почему-то не сомневался, что «наши» поступают не лучше по отношению к ним. Но откуда ему было знать? У жестокости нет меры. Парень вошёл в состояние, когда было уже наплевать на последствия. Он слышал о страшных пытках, когда подвешивают за руки и заживо сдирают кожу, завязывая её над головой, но даже они его не пугали. И он чувствовал внутреннюю гармонию, вселенскую большую любовь, желание, чтоб с ним сделали всё самое худшее, что только можно. - Ну так почему же вы стоите тут, разговариваете? Вы не знаете, на что способны? Они, видимо, решали Колину судьбу: уничтожить ли его, променять ли на пленного товарища, а может, заставить сражаться за них? Решение было принято быстро: убить и выкинуть, чтоб хотя бы какой-то части шурави, которые его найдут, было неповадно, чтобы они поняли, что противник сильнее и жёстче, и зря они пришли на чужую землю. Но Коля об этом изощрённом решении не знал. - Чего замолчали? – хихикнул он. Один из них что-то в ярости прокричал, влепив Коле звонкую пощёчину. - Не смей кричать на меня! – несколько наигранно парень показал на него пальцем, но был моментально схвачен за руку и отброшен в другой конец подвала. – Полностью одобряю и поддерживаю! Этот языковой барьер позволял говорить подобные фразы, которые так и напрашивались при мысли, что терять нечего. Коля был переполнен чувствами, и мог лишь сидеть, устремив свой яркий взгляд в стену. Тот же, что со всей силы кинул его только что, подошёл и резким движением повалил Колю на пол, доставая из кармана нож. Его слегка пугало выражение лица пленного, но он всё равно всадил нож в глаз парню – не полностью, чтоб не убить, а лишь поиздеваться. Из левого глаза потекла слеза от боли. Это было чуть больше, чем невыносимо, и вся голова словно раскалывалась на части. Горячая кровь стекала по щеке. Задрожав, Коля обхватил себя руками за плечи и, не переставая улыбаться, лежал на каменном полу. - Поддерживаю… и одобряю, - повторил он недавно сказанное. Какой-то из них опустился к Коле и надел на него наручники, после чего помог подняться и повёл к выходу. Они все могли бы позаботиться о том, чтобы пленный точно не убежал, но интуитивно понимали, что он не сделает этого. Они увидели то, чего не видели никогда и ни у кого, и не увидят больше в своей жизни – такую готовность к любому слому, такую внутреннюю свободу. На горячем песке лежать было трудно, но некуда деться, некуда бежать – связанные ноги не давали подняться, а небольшой (но достаточно глубокий) трогательный надрез на животе – перевернуться. Они ушли, оставив его в живых, но обрёкши на неминуемую смерть. Шли часы, и жизненные силы покидали его, палящее солнце жгло внутри; это была такая идеальная обречённость, что проходивший мимо незнакомый шурави не нашёл лучшего выхода, кроме как застрелить сломанного товарища. Солнце светило на чистом-чистом голубом небе, озаряя этот мир и отражаясь в лужах крови. И было так всегда, и будет подавно.