***
Рёв мотоциклетного мотора разрезал ночную тишину, окна домов задрожали от шума, словно опасаясь, что в них запустят громкой штуковиной. Череда звёзд, напоминающих скопление крошек на чёрном столе, растянулась по всему небу, открывая потрясающий вид. Но Отабек не чувствовал нужды любоваться красотой космоса и уж точно не был настроен разгадывать загадки вселенной. Он мчался к «Подсолнечному Льву», выжимая третью скорость, и не хотел верить в то, что повёлся на глупые интрижки Никифорова. Выходит, тот просто пудрил мозги. Юрий покалечился по его вине, и Алтын готов был поклясться, что Плисецкий не сдаст поводья, даже отплясывая танец с огнём. Или льдом. Отабек нахмурился, он не любил, когда метафоры навязывались в мысли и слова, потому что они всегда путали. Алтын заглушил мотор, впившись взглядом в жёлтую неоновую подсветку «Подсолнечного Льва». Ну что за бредовое название? Больницы вообще-то так не называют! То ли дело «Клиника №5» в Астане! Никаких закорючек, эмблем, странных прозвищ — всё просто и ясно. А здесь словно цирковое шоу вместо нормальной больницы! Отабек стянул шлем, направившись ко входу. Чаще всего Плисецкий сидел до часу ночи, листая ленту Инстаграмма и читая новости из фигурного катания, но вряд ли сейчас ему хотелось этим заниматься. В палату не пустили, и Отабек оставил записку с местом встречи на вахте, а заодно и взял номер больницы, чтобы проверить, дошла ли та. Алтын сомневался, что слова исправят ситуацию, для такого, как Юрий, действие являлось лучшим извинением, но для начала нужно было всё обсудить, чтобы не шагать вслепую, наобум. Дежурный врач принял записку, и казах шагал уже обратно к своей быстроногой лошадке. Итак, что он имел в запасе? Точно не время. Когда Отабек уходил, Мила с Виктором слышали шум мотора. Никифоров обзавёлся своими сторонниками: похоже, он планировал снести с дороги Плисецкого, чтобы тот не маячил перед его «блестящей» репутацией и не мешался под ногами. Если Виктор достигнет своей цели, то противостоять станет в разы труднее, так что сначала нужно свести его с намеченного пути. Отабек подумал о Миле, и у него сжалось сердце: она казалась ему таким ангелом, прекрасным и невинным, ослепляющим, потому что напоминала о детстве, которое он проводил на паркете в бальном зале, только раньше он выступал в европейке и ни разу до Милы — в жгучей латинке. Но теперь он не вернётся ни в европейку, ни в латинку — слишком болезненной и горькой оказалась ложь, которой кормили, она впивалась в горло, словно иголки, пуская алую кровь и заставляя задыхаться в незнании того, что маячило перед глазами. Алтын даже не хотел слушать Плисецкого, когда тот сигналил красным, что Бабичева — скверная баба, и с ней нельзя иметь дел. Отабек не верил в то, что ложь может быть сладкой, а правда — горькой, как раз наоборот. Оставалось несколько метров до отеля. Алтын вдохнул свежий ночной воздух, наполненный запахом цветущей сакуры — единственное, из-за чего он не жалел о прилёте в Нагою.***
За окном царила унылая погода, вновь накрапывал дождь, от влажности которого у Плисецкого сдавливало лёгкие. Юрий цыкнул, потирая руками глаза. С постели вставать он ещё не мог, но на кровати лежать целыми днями ужасно наскучило, к тому же, безумно хотелось в туалет. Приходилось терпеть до того момента, как придёт медсестра и притащит костыли — последним он радовался гораздо больше. Мужику уже сняли с головы повязку — без пяти минут выписан, Плисецкий завидовал, потому что сам едва мог ходить, разве что прыгать, а время шло: за пять месяцев он должен был избавиться от «нелюбви» к холодному, влажному воздуху и поставить новые программы для соревнований. Юко чувствовала, что он нуждался в заботе и жалости, но не знала, как подступиться, потому что все попытки он либо игнорировал, либо моментально взрывался. Минами влетел в палату полседьмого, весь взъерошенный и заспанный, Канако, следуя за ним, несла пакет с фруктами, её вид тоже оставлял желать лучшего. Порой Плисецкому казалось, будто Одагаки и есть мать Кэндзиро, потому что она всюду следовала за энергичным мальчишкой и наблюдала из тени, изредка делая замечания. Он тут же отбросил мысль о том, что родители не любят Минами, ведь такой позитивный человек не мог родиться в плохой семье, да и медицинский факультет, на который его устроили, слишком красноречиво говорил о гиперзаботе. Канако огласила полные результаты турнира и спросила Юрия о самочувствии, тему о дедушке она не задевала и вскоре вышла из палаты, удовлетворившись ответом. — Всего неделька, Юрий-кун… — Эта неделька как век. К чёрту больницу: дедушке она не помогла! После выписки сразу рвану к нему… — Даже не сходим разок на ферму? Юко точно умилилась бы их диалогом и нашла в своём словарном запасе какую-нибудь слащавую фразу, чтобы прокомментировать, но она мирно спала, отвернувшись к окошку и посапывая в одеяло. В кабинет вошла медсестра. Плисецкий мгновенно прикусил язык: не так уж ему и хотелось отвечать на стрёмный вопрос Минами… Она померила давление мужику и попросила следовать на вахту за выпиской. Впервые за долгое время мужчина улыбнулся, на кончиках губ залегли ямки, похоже, он чувствовал себя неловко и всё время хватался за железные поручни кровати, боясь упасть. Ровный тон медсестры, что мозг в целости и сохранности, а головокружение скоро пройдёт, успокоил его. Она вышла из кабинета, оставив дверь приоткрытой. — Уже в третий раз тут… Как-то неловко… — пробормотал он и, взглянув на Минами, обомлел. — О, да я ж тебя на ярмарке видел! Вот это шоу ты там устроил! Уж с батута на асфальт никто не сумеет тройное сальто сделать! Может, к нам в цирк махнёшь? У нас добрые ребята, с ними интересно. В палате воцарилась тишина, Юрий стукнул себя ладонью по лбу, удручённо вздохнув: вот как чувствовал, что не стоило Кэндзиро привлекать внимание! На мгновение у Минами загорелись глаза, потому что сейчас ему предлагали то, чего он так отчаянно хотел, но тут же потухли. В мыслях пронеслась картина, раздирающая в клочья всю любовь к цирковому поприщу, почему-то обрывками он помнил беспокойные взгляды родителей и причитания матери, но яркой вспышкой представал страх во время падения с перекладины, гомон зрителей и шум музыки, закладывающий уши, это случилось три года назад, но до сих пор воспоминания хранились отпечатком, выведенном чернилами на душе. Минами опустил голову, сминая ткань джинсов. — Не думаю, что это хорошая идея, ведь я… я не циркач. Плисецкий поперхнулся ответом. Его ужасно раздражал отказ Минами, потому что он считал, что отталкивать свою мечту из-за одной неудачи — это чистое безумие. Юрий вздохнул ещё раз и проклял тот день, когда подпустил к себе Минами, пришлось исправлять ситуацию. — Не слушайте его. Пиздит, как дышит! Говорите время и адрес. — Парк Ширакава. Позвоните, как поправитесь, — не пожалейте! Мы недельки на две-три здесь… Кстати, завтра в одиннадцать вечера моё выступление. Придёте — билеты бесплатные, — мужик подмигнул и продиктовал свой номер, довольно улыбаясь. — Меня Ганс зовут. Не местный. Ганс вышел из палаты. Плисецкий заметил, что у него такой же позитивный нрав, как у Минами. Нисигори всё ещё спала, Юрий спокойно выдохнул. Кэндзиро, сжав кулаки, ударил ими по кровати и вскочил, сверля взглядом Плисецкого. Выглядел он, конечно, как маленький взъерошенный разъярённый кот, которому подлили в миску кислого молока, Юрию даже захотелось рассмеяться. — Что ты натворил, Юрий-кун? Я же тебе говорил, почему не могу выступать! Ты… Ты… Ты просто бестактный человек! И ещё после этого говоришь, что я создаю проблемы! — Минами закрыл лицо обеими руками и опустился на колени. — А если я снова соскользну с перекладины? — Заткнись и успокойся, Кэндзи, а то сейчас разбудишь этот комок позитива на соседней кровати! Тебе не станет легче от убийства своей мечты, и если ты не преодолеешь страх, то он будет ебать тебе мозг до скончания жизни. Знаешь, лёд меня тоже не с распростёртыми объятиями принял… И падал, и кости ломал, и связки растягивал — да разве тебе ли не знать, что спорт без такого не обходится! А особенно акробатика. Если ты ушёл из-за одной грёбанной ошибки, то тебе ничего не светит в жизни. Как говорят местные олухи, учись, блять, постигать дзен и иди навстречу своим страхам! За окном закончился дождь, и первые лучики солнца пробились сквозь тучи в окно. Юко пошевелилась, закрывая одеялом лицо, на которое как раз и падал свет. Что-то подсказывало Юрию, что он больше не увидит Кацуки ни в Нагое, ни в Хасецу, ни в Москве, и оттого казалось, будто он потерял частичку чего-то близкого и важного. Это чувство достаточно быстро прошло, но он понимал, что по-прежнему уже ничего не будет. Юрий скрестил руки на груди и посмотрел на Минами, который, раздвинув пальцы, глядел на него в ответ. Похоже, зрительный контакт в молчании стал для них привычкой, и Плисецкому это даже, чёрт возьми, нравилось, после такого Минами обычно начинал безудержно краснеть и болтать, словно кукла на батарейках с неисправным механизмом. Кажется, Кэндзиро убедился в том, что страх нужно преодолевать. Юрий улыбнулся. — Чё смотришь? Вали в академию, у тебя время тикает! Минами подскочил, стиснул в объятиях Юрия и стоял так долго, пока Плисецкий не захрипел и не заругался, потому что до сих пор терпеть не мог подобных нежностей и бесился от каждого прикосновения, словно чёрт в табакерке. Минами хихикнул и понёсся из палаты, как угорелый. Портфель, видимо, таскала Канако, которая неотступно следовала за ним, словно нянька. В записке, которую отдал дежурный врач, Юрий разобрал почерк Отабека, ему хотелось скомкать её и отказаться от затеи, потому что обида душила изнутри, словно тугая верёвка на шее, но если это было что-то важное, то лучше стоило пойти на встречу. Плисецкий решил её перенести, написав СМС, но был не уверен, что тот удосужиться прочитать. За год, промчавшийся быстрокрылым ястребом и разбивший всё то, чем Плисецкий дорожил, Отабек Алтын успел затереться в закоулках его мыслей, Юрий уже не чувствовал той прежней дружеской связи, лишь равнодушие и неприятный осадок, мешающий спать по ночам. Но вряд ли ему было сейчас хуже, чем, например, Кэндзиро или Юри. Его злила жалость, но он не мог этого унять, не мог унять и беспокойства, которое испытывал по отношению к… новым друзьям? Нет, бред какой-то. Часы тянулись медленно, словно вязкий подсолнечный мёд, и от скуки Юрий даже попросил у Юко книгу, вроде, какой-то детектив, Плисецкий даже не посмотрел названия, потому что его не волновали такие мелочи. Но книга настолько увлекла Юрия, что он не поверил себе, когда увидел на часах четыре вечера. На потрёпанной бледно-красной обложке странным шрифтом было выведено «Жорж Сименон». Юрий почесал затылок и зевнул, от книги глаза уставали меньше, чем от телефона, но спать хотелось быстрее. Только он пристроился поудобнее, как ручка двери повернулась, и в палату вошла медсестра, а за ней ввалилась бабушка с двумя метрополисными пакетами в руках. Плисецкий вытаращил глаза, но не смог подобрать слов, потому что не знал, радоваться ему или злиться. Врач сказала пару слов вслед пожилой женщине и прикрыла дверь, но, кажется, та её не слушала, она лишь с сочувствием смотрела на Плисецкого и приговаривала «бедный мой мальчик». — Не ожидал, что ты прилетишь в Японию! Это же чертовски бьёт по твоему бюджету, ба! Где ты вообще такую сумму взяла? А где жить будешь? — Спокойно, Юронька, я немножко скопила, отель оплатят твои тренера. Вот, смотри, я тебе тут покушать привезла… — она поставила оба пакета на пол и стала вытаскивать продукты на тумбочку. — Как узнала, что ты тут один да с дедом такая беда, сразу мчать в Нагою! Как же так вышло, что ты свои лёгкие не сберёг? Что ж теперь станет с тобой без катка? Юрий недоумевающе посмотрел на неё, смущённо крутя в руках книгу с растрёпанной закладкой на последней странице. У бабушки были светлые-светлые, словно солнышко, кудрявые волосы, Юрий в детстве думал, что она спустилась с небес, сама по себе была низкая и хрупкая, словно фарфоровая статуэтка, даже кожа у неё будто бы светилась от белизны, хоть на ней и проступало множество морщин, особенно когда бабушка улыбалась. Мама постоянно при жизни твердила одно: «Яблочко от яблоньки недалеко падает» и смеялась, смеялась, смеялась… Юрий не совсем понимал, причём тут плоды и деревья, но сейчас, кажется, до него дошёл смысл странной метафоры. Просто они с бабушкой были очень похожи, пусть и не внутренними качествами. Скверный характер он получил от папы да так с ним и остался. — И с чего ты взяла, что я не буду больше кататься? Да я назло всем на лёд выйду! Этот Никифоров у меня ещё попляшет! Это он виноват в… — Плисецкий осёкся. — Ладно, забей. Лучше скажи мне название этой книги. Там о каком-то Мегрэ идёт речь, но, бля, не может же она называться Жорж Сименон! — Ну ты даёшь, Юрио! — вмешалась Юко. — Это же сборник рассказов, и называется он «Комиссар Мегрэ»! На обложке указан автор. Вместо школьной программы лучше бы это почитал! Юрий злобно зыркнул на неё и заворчал, но несмотря на это, он уже не чувствовал себя одиноким. Потеря дедушки всё ещё саднила сердце, но у него была бабушка, о которой ему стоило позаботиться и оградить от нападок Виктора. Он не мог представить, что сделает с окружающими и собой, если бабушка уйдёт на тот свет. Пусть они не частили друг к другу в гости, но Юрий всё равно любил её так же сильно, как дедушку. Впервые за долгое время ему захотелось прижаться к её груди, обнять и больше не отпускать, настолько большую усталость и боль он чувствовал, что становилось невыносимо от одной мысли о происходящем. Порой ему казалось, будто кто-то загнал его в клетку, в которой вместо выхода имелась узенькая лазейка, и из неё невозможно было выбраться. Юрий оказался бы на волоске от суицида, если не те, кто его поддерживал. В голову вдруг пришла мысль, что друзей и родных стоит ценить и не орать на них из-за каждой раздражающей вещи. Плисецкий покрутил в руках книгу, отбросил её в сторону и обнял бабушку. Она погладила его морщинистой рукой и поцеловала в пшеничную макушку. Юко решила не нарушать идиллию и продолжила рассматривать картинки в журнале. Изредка к ней приходил Такэси с детьми, поэтому она всё понимала. Вскоре бабушке пришлось уйти, потому что время пребывания в палате вышло, и Юрий был готов заплатить врачам, лишь бы не отпускать её. Пришлось промолчать. Как же ему осточертело это делать! Самые приятные и нужные моменты он всегда упускал, потому что молчал о них. Вообще, слащавые слова слишком сильно смущали, чтобы говорить их, от действий становилось не лучше, а от молчания Плисецкий сгорал заживо. И чёрт знает, что в этой жизни поможет! Ночью он не смог выспаться: мысли атаковали голову, бомбя то с хорошей стороны, то с плохой до четырёх утра. Особенно, он винил себя в дружбе с Кэндзиро. Ему казалось, что он делает огромную ошибку, помогая Минами и вообще подпуская к себе. Но Отабека он больше не считал другом. Да, так рвался узнать, где тот находится, да, хотел поговорить, но всё испарилось, словно роса поутру, когда Алтыну вдруг стали ближе Виктор и Мила. Хоть одна новость для него явилась хорошей: на утро сняли гипс, он уже мог ходить без костылей, хоть и изрядно хромая. Вечером ему предстояло смотаться из больницы.***
Далеко внизу чернела вода, голова кружилась от высоты, и что-то внутри сдавливало, словно прищепка верёвку. Минами, стоя рядом с фермой, вглядывался в зияющую бездну колодца, который раньше обходил стороной. Чем-то он напоминал душу Плисецкого, бездонную, мрачную и, пожалуй, почти всегда закрытую, кроме особых случаев. Кэндзиро тяжко вздохнул, облокотившись на окружающие колодец камни и рассматривая поблёскивающие в свете луны пайетки на рюкзаке, — до того он любил яркое и блестящее, что не мог без этого даже в обыденной жизни, за границей катка и красной дорожки, которой никогда не видел. Минами не думал о том, что идея могла оказаться провальной, и не хотел отвечать за решение Юрия, просто искал в шуршащем приёмнике души позитивную волну, но ловил лишь один шум. После отъезда Юри он не чувствовал ничего, кроме пустоты и огорчения, потому что всю юность Кэндзиро посвятил кумиру, а теперь от вдохновенной искорки не осталось и следа. Больше не существовало мотивации выступать на льду, как и потрясающего фигуриста Юри Кацуки, который ушёл не по своей воле… Минами хлопнул себя по лбу, и от резкого движения маленькие камушки, застрявшие меж больших, покатились вниз, булькающим эхом отдаваясь в глубине колодца. Точно, не по своей воле! Ещё не всё потеряно! Кэндзиро набрал номер такси. Об этом стоило поговорить с Юрием, ведь он был на шаг ближе к Юри и наверняка знал, как вернуть бывшего фигуриста на лёд, точнее, чем его зажечь. Может, Кацуки боялся Виктора? Тогда их стоило держать друг от друга подальше. Огромные цирковые шатры, раскинувшиеся на просторах парка Ширакавы, вызывали у Плисецкого волнение и в то же время отвращение. Он не любил большие скопища народа, громкую музыку, веселье, яркие цвета, но, с другой стороны, потрясающе яркие огни так сочетались с уличными фонарями и ночными звёздами, что у Юрия покалывало в лёгких от воодушевления. Порой ему казалось, что стихия районного гопника создана не для него, но всё то, что предстаёт перед ним после двенадцати ночи, когда города погружаются в сумерки, его настоящее призвание. Юрий сплюнул, ворча под нос, — сентиментальные мысли до добра не доведут! У входа, между шатром и кассой с билетами, стоял парень в кожанке, сложив крестом руки на груди и не шевелясь. Плисецкий заметил, что Отабек чем-то изменился, а потом понял: тот просто снял солнцезащитные очки. И глаза у него были печальные, как у чёртового Хатико. Хорошо, что Минами не видел эту картину. — Чё приехал? Нагулялся с Милкой? — спросил Юрий с ходу, отказав в рукопожатии. — Я понимаю, что тебе обидно, но сейчас не время для разборок. Пока ты отлёживался в больнице, Виктор разболтал о твоих недугах в прессе, ты на волоске от исключения из ИСУ. Собирай свидетелей и иди в полицию, эту сволочь надо посадить, иначе он тебе всю карьеру искалечит, — Отабек нахмурился, уворачиваясь от испытующего взгляда Плисецкого. Юрий напряжённо перебирал в карманах толстовки платок и телефон, взвешивая сказанное Отабеком. Всё же, словам предателей он с трудом верил и предпочитал не иметь с ними дел. Как, например, с Пашкой, который сдал его копам. Кстати, неужели теперь к этим же полицейским и обращаться? Юрий фыркнул. — И чем тебе Бабичева мозги промыла, чтобы ты сказал мне такое? Где доказательства, что Виктор не успокоился? Он уже насолил мне вдоволь. В руках Отабека он заметил скрученный в трубочку свёрток из нескольких листов, который Алтын кинул Плисецкому, мрачно посмотрев на него. — Читай вслух. — Ёбаная пресса… «Виктор Никифоров, звезда фигурного катания, рассказал нам о состоянии Юрия Плисецкого после Гран-При, с которым раньше тренировался: «Этот мальчик потерял родителей и дедушку, наверное, сейчас его заберут в детдом. Не знаю, смогут ли там оплачивать дорогостоящие лекарства, в которых он нуждается… Увы, Юрий болен бронхиальной астмой, путь в ледовый дворец теперь закрыт, да и перелом не скоро вылечат. Надеюсь, он выдержит удар судьбы. Соболезную», — Плисецкий сконфузился, свирепея на глазах. — Сукин сын! И ни слова о том, что он больше не тренер, а хуй без коньков! Всё, доигрался, блять, говори, как заткнуть ему хлеборезку! — Вот это уже больше похоже на тебя! Он задолжал моей банде космическую сумму денег, угроханную на свадьбу с Кацуки и поездку в Америку. Ещё прибавить сумму за три разбитых мотоцикла, взятых из нашего клуба. Всё это по расписке, но срок давно вышел, байкеры недовольны. Всё это я к чему? Если объединим усилия, то можем направить против него кучу свидетелей, и Виктора посадят за клевету на соперника и долги. Да, он имеет много сторонников, но полиция сдаст концы, если всё будет объективно, паззл за паззлом, как говорится. Сечёшь? — Ебать, а ты не промах, — Юрий, остыв, почесал голову и задумался. — Меня устраивает твоя идея, Шерлок Холмс. Но нафига ему три мотоцикла? — Трюкач. Раньше в нашем клубе состоял. Знаешь, как дать отпор Виктору его же методом, пока мы собираем доказательства? Поговори с Юри Кацуки. У него есть орудие. — Надеюсь, это не Эрос, — Плисецкий усмехнулся. — Ты с ним виделся? Куда этот олух удрал? — В аэропорту встретил, когда мимо проезжал. За ним погоня, пока скроется в Америке, ему опасно здесь находиться, — Отабек вытащил ключи от мотоцикла и хлопнул Юрия по плечу. — А ты поднимайся с колен и тяни ИСУ на себя, пока не поздно! Чтоб на льду в следующем сезоне стоял! Удачи, друг. А я в Россию, бунт поднимать. — Спасибо… — Юрий озадаченно посмотрел на Алтына. — Похоже, твой мозг остался нетронутым. Только Отабек скрылся за тёмными деревьями, окружавшими парк, как в проёмах между ними вновь засветили золотистые фары: приехал Минами. — Я уж думал, струсишь, мелкий, — сказал Плисецкий и улыбнулся после того, как они вошли в шатёр. — С этими страхами нужно покончить! — уверенно ответил Кэндзиро и покраснел от напряжения, которое вселяла атмосфера цирка. — О, мои новые приятели! Очень рад, что вы пришли. Из-за кулис, находящихся вблизи боковых сидений, появился сбитый мужчина лет сорока всё с той же улыбкой, обрамлённой ямочками. Впрочем, только по ним Юрий и узнал Ганса, потому что тот был при параде — в блестящем костюме и с боевой раскраской на лице. Плисецкий подавился смешком. — Не пыльная у Вас работёнка. — Да иногда в грязи приходится поваляться, — мужчина подмигнул, постучав по голове, и взглянул на Минами. — А ты, молодой человек, считай, записан в цирковой отряд, так что с завтрашнего дня приступаем к твоему обучению. Пусть и летаешь на креплениях, как пегас в небе, но всё должно быть по правилам. В этот момент Кэндзиро захотелось дать дёру подальше от «Киношиты», забитом восторженными зрителями и цирковыми актёрами, но он лишь тихо заскулил. Поднявшись к местам, находившимся на последнем ряду, Минами увидел над полукруглой сценой шатра перетянутый с одной стороны на другую канат и несколько акробатических дужек, с помощью которых цирковые актёры выполняли трюки, и сглотнул. У него опять закружилась голова, и он поблагодарил Плисецкого, что тот взял места подальше от сцены. Когда вышел Ганс, лежавший до этого с травмой черепа, Кэндзиро натянул на глаза капюшон ветровки и вцепился в рукав Юрия, ему с трудом верилось, будто после третьего перелома можно вернуться на сцену акробатом, не потеряв хваткости, силы и надежды на то, что не превратишься в лепёшку. Юрий хмыкнул, со скучающим видом наблюдая за скачущими на сцене клоунами, ему было интереснее изучать цветастую одежду, нежели разгадывать смысл странных шуток и действий. Минами притих, словно мышка, и не открывал капюшона, пока Плисецкий, разозлившись, не сдёрнул его силой. — Долго так сидеть будешь, идиот? Я сюда ради тебя припёрся, вообще-то. Прекращай ссаться и отцепись от моего рукава! Я тебе не мамка. Кэндзиро ошарашенно посмотрел на него, и в больших карих глазах читался такой вселенский страх, что Юрий цыкнул и сжалился. За последующие два часа Минами успел пожаловаться, что хочет в туалет, и у него пересохло в горле, Плисецкого это дико раздражало, но приходилось держать себя в руках, потому что, кажется, японский пиздюк был на грани либо обморока (особенно когда по сцене летали акробаты, выделывая ужасающие трюки), либо истерики. Ну, хотя бы Плисецкого радовало то, что тот не планировал штурмовать его нескончаемым оптимизмом и восторженными криками, не отвлекая от мрачных мыслей о дедушке и родителях. Юрий всегда был себе на уме и не особо вдавался в подробности окружающего мира и людей, населяющих его, но от Минами, как от шила в заднице, были лишь одни неприятности. Он даже не знал, почему помогал. Может, потому, что… привязался? Они шли по полутёмной улице, по какой именно — Плисецкий не знал, телефон сел ещё в цирке, так что он надеялся только на свою интуицию и здравый смысл Минами. — Слушай, Юрий-кун… всё же мне кажется, что возвращение в цирк — плохая идея. Наверное, ты удивлён, что я не настроен оптимистично, но у меня нет уверенности в своих силах. — Когда кажется, креститься надо, — буркнул Плисецкий. — Меньше болтай и больше за дорогой следи. Всё у тебя получится, только поменьше думай о прошлом. — Я не могу вернуться в цирк, сейчас наступили тяжёлые времена для клуба Юри-куна, его нужно поддержать. Я хотел сказать, что нужно как-то обезопасить Никифорова-сана, иначе у Юри-куна начнутся проблемы. — Против Виктора я нашёл средство. Выступать ты будешь, и без всяких возражений, потому что заебал уже страдать хернёй. А чтоб была мотивация, мы слетаем к Кацуки на недельку, когда дашь парочку выступлений и забудешь о страхе. Плюс, если хочешь, можешь приехать на лето ко мне, но, повторюсь: ты меня заебал, — Плисецкий говорил резко, но что-то в его голосе оттаяло, и уже не было тех острых льдинок, врезавшихся в душу с каждой фразой. — О, оживился! Мотиватор из меня такой себе, конечно, но ты всё равно не кисни. Будь мужиком и возвращайся в цирк. У Кэндзиро загорелись глаза. Он смотрел на Юрия с таким воодушевлением и благодарностью, что напоминал маленький светящийся диск солнышка. Плисецкий не ожидал, что тот снова возьмётся за старое и сгребёт его в охапку, потому что чувствовал он себя в этих объятиях, как драный уличный кот в руках маленького ребёнка, но всё же удосужился осторожно погладить по голове и криво улыбнуться. До положительных эмоций ему, как до Китая пешком, было. Впереди виднелось крыльцо больницы. — Такси не забудь вызвать, подсолнух ходячий, — с иронией напомнил Плисецкий. — Увидишь Виктора — пошли на хуй. — Разве что ради Юри-куна! — Кэндзиро рассмеялся. — Спасибо за всё, Юрий-кун. Прости за негатив. Юрий нахмурился. Минами просил прощения за то, на что имел право от природы. Всё-таки, его не переставал удивлять этот маленький пиздюк, если и был в нём какой-то шарм, который притягивал Плисецкого, то только внезапность. Юрий хмыкнул и направился к чёрному входу, потому что на центральном его бы заметил дежурный врач и позвонил Фельцману, доложив о «разгильдяйстве» ученика. Шли дни. К концу апреля Плисецкий сильно хромал на левую ногу и практически не мог двигаться без помощи перил и стенок. Дожди больше не посещали Нагою, а пыли пока не было, поэтому его не беспокоили одышки. Ощущение свободы в груди не приходило с конца осени, но Плисецкий не чувствовал радости, как и своей ноги. У Юрия жгло сердце от многочисленных ран на нём, оставленных Никифоровым, но боль глушило непонятное чувство тревоги, далёкое и отчаянное, словно чайный пакетик в холодной воде. Отабек поставил против Виктора байкерский клуб и заточил лезвия коньков, шутя про то, что когда-нибудь он проедется ими по Никифорову вместе с Юрием. Плисецкий воротил нос от шуток, потому что уже не доверял Алтыну, как прежде. Тот вполне мог о чём-нибудь сговориться с Милкой, которая по-чёрному завидовала таланту и быстрым успехам Плисецкого. Но совет позвонить Кацуки оказался небесполезным: тот подослал Пхичита, который тесно дружил с журналистами, и тогда все тёмные факты о Никифорове начали всплывать на поверхность. Чуланонт недавно закончил журфак и лелеял новую работу, словно новорожденного ребёнка. Иногда Кацуки посмеивался над ним в Скайпе, говоря, что такими темпами Пхичиту и фигурное катание не понадобится. Кэндзиро наконец-то закончил цирковое обучение, которое, впрочем, длилось всего недельку, при этом каким-то образом успевая посещать академию, гулять со старыми друзьями, находить время на тренировки и времяпровождение с семьёй. Юрия это удивляло, потому что его часы, казалось, взяли таймаут и куда-то смылись, особенно после того, как он приехал в Россию и попал в самое пекло учебной сессии в колледже. Приходилось зубрить пропущенные темы, потому что здесь, в отличие от школы, его никто не держал, всё зависело от соображалки и силы воли. Увиденная на кладбище могила дедушки чуть не подкосила эту самую силу воли, но слёз не осталось, да и времени на них тоже. Он должен был поставить новую программу. С одной стороны, всё наладилось, но Юрий чувствовал, что, как только Никифоров отвоюет в прессе, притащит всю войну в его дом. В гневе Виктор страшен, и страшнее его лишь Барановская. Кстати, два дня назад он услышал от неё следующие слова: — Ты исключён из ИСУ. Мы с Яковом больше не тренируем тебя. Без соревнований ты не сможешь оплачивать обучение. Плисецкий считал, что его хотели послать на хуй, поэтому он сделал это раньше, собрал сумку и, молча развернувшись, ушёл из ледового дворца. «Посмотрим, кто кого в этом дерьме!» — подумал Юрий. Но Яков был прав: он не сможет найти денег для обучения у лучших тренеров Москвы — всё равно что предлагать копейку в обмен на Ламборджини. От призовой суммы с Гран-При у Плисецкого остались ничтожные гроши, учитывая то, что с карты на автомате снималась часть денег в фонд приюта для бездомных кошек. Он хотя бы был благодарен соседке, которая кормила кота Потю во время его отсутствия, да так хорошо, что тот разжирел, как свинья. Яков с Лилией улетели в Германию, там у них появился новый ученик, и теперь никому, кроме бабушки и жёлтой прессы, не было дела до бывшего фигуриста. Плисецкий скрежетал зубами и рвал в клочья спортивные журналы. От астмы не существовало конкретных лекарств или операций, ИСУ отказывались от переговоров, а Никифоров уже не скрывал от журналистов мерзкую улыбку в виде сердца, наслаждаясь ненавистной победой. Не мытьём, так катанием; не Юри, так прессой, да, Виктор? Улыбку он определённо отобрал у кого-то, как и жизни у хороших людей. «Ты добился своего, скотина, а теперь свали из моей жизни раз и навсегда! Не тебе в ней рыться, как в собственных карманах», — написал Плисецкий ему СМС и заблокировал номер. Он удалился из всех соц. сетей, кроме Инстаграмма, а последний закрыл, потому что больше не чувствовал пользы и, тем более, нужды во внимании своих фанатов. Плисецкого вообще не била в коленку популярность — он занимался фигурным катанием лишь для себя, пока Виктор не решил сломать ему жизнь, словно дешёвую прищепку на белье. — Юр, полиция мне не верит. Они считают, что ты и Кацуки пытаетесь из зависти стравить их на конкурента. Меня за наезд арестовали, — сказал как-то Отабек по телефону Юрию. У Плисецкого уже звенело в ушах от этой круговерти. Где-то он это слышал: человек обещает помочь, а потом внезапно сматывает удочки из-за обстоятельств. Он сплюнул, ответил в адрес Алтына что-то едкое и отключился. Стоило ли тому вообще лезть в проблемы Плисецкого? Недоумок Виктор теперь заставил смеяться и полицию над ним. Как же это ничтожно со стороны мирового фигуриста! Когда-то для Плисецкого он был идолом, недосягаемым, невероятным, с шармом в глазах и потрясающей улыбкой, но в какой-то момент в Никифорове заклинил душевный механизм, после чего он стал травить Юрия. Плисецкий не мог понять причины, по которой Виктор сломал свои лучшие черты характера, и даже не пытался узнать, потому что тогда Никифоров становился совершенно гадким. Пока бабушка носилась со всякими бумажками, чтобы оформить квартиру на себя, Юрий гулял по Москве и гладил пугливых кошек, почему-то ластившихся только к его ногам. Уже во всю шёл май, который так нравился всем подросткам, и Плисецкий в какой раз думал, почему к этому месяцу особая любовь. Предвкушение каникул? Хорошая погода (но не всегда)? Может, у кого-то в мае день рождения, и этот человек запустил в интернет эстафету любить его? Как странно и стрёмно. Стрёмно любить лишь один месяц из двенадцати в году — это всё равно что хотеть быть фигуристом, но ненавидеть многочасовые тренировки. Плисецкий горько усмехнулся, глядя на то, как дворовая кошка рядом с его домом с жадностью пожирает мелкую тухлую рыбёшку, и вдруг почувствовал, как в спину ледяной стрелой врезался чей-то надменный взгляд. И какого чёрта Виктору здесь нужно? Плисецкий заметил его в компании своей бабушки и побледнел так, что любой мертвец мог позавидовать ему. Он испытывал ни то ярость, ни то ужас, но его сердце уже бешено наворачивало марафон в груди. Если Виктор её и мог где-то встретить, то только в ледовом дворце. Хочет доконать бедную старушку? Один хрен! — Я же тебе сказал, убирайся из моей жизни и оставь в покое бабушку, идиот! — заорал издали Юрий, нервно ковыляя к ним. Бабушка примирительно подняла руки вверх, вставая между Виктором и Юрием, но это ничуть не уменьшило злобы, прущей из Плисецкого танком, и лживости в глазах Никифорова. Это была молчаливая война в гляделки. — Попридержи коней, Юрио, Тамара Васильевна уже согласилась переписать на меня квартиру, так что убираться придётся тебе, и уже из Москвы, если не хочешь оказаться в детдоме! Хватит рвать и метать, как тигр, ты уже не сможешь вернуться в ИСУ! Да и в сумке у тебя пару раз допинг обнаружили… Дважды провинившемуся шанса не дают, — Никифоров многозначительно улыбнулся. Плисецкий осклабился и с неожиданной силой всадил кулак под ребро Виктору, заставляя того охнуть и согнуться пополам от боли. — Заткнись и слушай меня, бандит. Квартиру ты не получишь и катка тебе тоже не видать, как бела света. Будешь угрожать мне и моим близким — получишь пинком под зад. Лучше не суйся в этот двор, пока могу по-хорошему. Как ты там сказал?.. Дважды идиотам жизни не дают. Тамара Васильевна читала «Иже еси на небеси…» и часто-часто крестилась, уговаривая внука оставить в покое «безнадёжного» и идти домой. Ему хотелось всадить хохочущему вслед Никифорову больше ударов, но это бы точно вышло боком, поэтому он просто отступил. Бабушка уводила Юрия под руку, чтобы тот вдруг не споткнулся и не передумал. В глубине души она тоже считала Виктора мерзавцем, хотя почти и не знала его. Из водянистых старческих глаз текли слёзы. Юрий развернул её к себе и достал платок. Дежавю. Так же он успокаивал Минами, который несколько месяцев назад чуть не залил ледовый дворец только из-за того, что Плисецкий назвал его «Кэндзи». Лишь эти воспоминания хоть как-то зализывали раны на сердце и душе Юрия. Последняя теперь напоминала ржавый и искорёженный кусок металла. Отвратительно. — Какой же ты стал сильный, Юронька! За себя постоять можешь… А я слабая да старая дура, мне уж и отпор словом не дать такому, как Виктор. Что же теперь делать? — и снова в слёзы. — Я ж себя не прощу, если в детдом попадёшь! Ещё малюткой в руках держала! — Ба, ты не дура, — улыбнулся Плисецкий и достал телефон, выключив диктофон. — Если бы у моих предков не было мозгов, вряд ли я сейчас догадался записать слова Виктора. Тамара Васильевна улыбнулась в ответ сквозь слёзы и погладила Плисецкого по плечам. Ей хотелось, чтобы внук поправился и снова вернулся в ледовую стихию, но пока он мог только таскать пакеты с продуктами от магазина до дома и спрашивать о новостях в фигурном катании у Юри с Кэндзиро. А диктофону поверили. Полиция оказалась не такой глупой, как казалась раньше Юрию. Они рано утром заявились в квартиру к Никифорову, когда тот собирался на тренировку, и скрутили руки стальными наручниками. Плисецкий смотрел на эти железные оковы и думал про свою силу воли. Действительно ли он оказался таким стойким? Или бабушка льстила ему? Надо в спортзал записаться да книжек побольше читать, а то он совсем перестал понимать людей и их мотивы. Например, таких, как Никифоров, нужно вырубать на корню. — Виктор Никифоров, вы задержаны за клевету и угрозы в сторону других фигуристов, задолженность мотоциклетному клубу «Yamaha» в размере пяти миллионов рублей, использование запрещённых наркотиков в качестве допинга и скрытую связь с преступниками. Пройдёмте в машину. Он не сопротивлялся, и Плисецкий, глядя на его потухшие глаза и слушая истерический смех, впервые почувствовал укол жалости. Кажется, у него не все были дома. Какая здесь тюрьма? Только психушка. Никифоров бормотал что-то про проблемы с бывшими друзьями и просил не садить надолго, иначе его сожрут заживо. Впрочем, так ему и надо. Шутки с Ледяным Тигром России плохи, особенно, когда над его близкими заносят смертоносную косу и переходят дорогу в фигурном катании. За это Виктор поплатился свободой. Вечером Юрий сидел у старого ноутбука и почёсывал за ухом растолстевшего Потю. — Всё кончено, Юри. Ты можешь возвращаться в Хасецу. Этот идиот больше тебя не тронет, — Юрий устало потёр переносицу и слегка улыбнулся, смотря на рябящее изображение Кацуки в Скайпе. — Юри? Ты назвал меня Юри?.. Откуда такие мягкость и заботливость? Ты, часом, не влюбился в кого-нибудь, друг мой? — рассмеялся японец. Плисецкого бросило в жар, потому что он тут же подумал о карих глазах и огненно-рыжих волосах паренька по имени Кэндзиро. Юрий послал к чёрту Кацуки и показал средний палец. Сейчас он не хотел думать ни о чём, кроме фигурного катания, но вместо этого в мыслях всплывало огромное поле Дзамы, полное громадных золотисто-жёлтых подсолнухов. — Слух, Юри. — Да? — Когда там следующий фестиваль?..