Свет вечный

— Она живет в Аликанте, провинция Валенсия. Мария Эрнандес, тридцати лет от роду. Работает в международном госпитале «Медимар» медсестрой, — глаза у программиста были большие, круглые, как у испуганного цыпленка. Он ходил от пульта к пульту походкой враскачку, будто бы терял вектор направления и постоянно вытирал потные руки об штаны. Мусса нашел его сравнительно быстро по уцелевшим спискам «Абстерго», и, оказалось, что Крис Мейн, как программиста звали, давным-давно уволен из корпорации в связи с банкротством последней. Почему здание бросили, не вывозя аппаратуру и ценные материалы — Мейн тоже не знал. Он подозрительно быстро согласился помочь им, и на вопросы Линча только отмахивался: «Заслужили». На веселые странности судьбы Каллум старался не обращать внимания, она повернулась к нему передом, что было самым главным сейчас. — Скажи мне, милый ребенок, — Батист крепко взял программиста за шею, — девицу Эрнандес привозили сюда, в «Абстерго»? — Не видел, — Крис помотал головой, искоса глядя на Линча, сидящего на первом этаже, в середине зала, напротив руки Анимуса. Капюшон закрывал его узкое, как стальная секира, лицо, и, если бы не легчайший свист в несколько нот, можно было подумать, что ассасин скоропостижно околел. Файл, посвященный Марии Эрнандес, был совсем маленький. Лежал себе на илистом дне жесткого диска мощнейшего компьютера в мире, никому не потребный в этой корпорации, а над ним проплывали, взмахивая хвостами восьмибитные киты в красивых генетических цепочках. Наверное, она была нужна только для галочки, чтобы в окружении де Нерха встала некая завершенность. Несколько нечетких фотографий Мусса разглядел с особенной тщательностью: молодая женщина с пышным черным хвостом, почти один в один, как на портрете в жестянке, но нежнее обликом, веселее взглядом. Лиса-чернобурка испанского разлива, та, которая собирает виноград в каменистом, жарком до слез, лете, складывая его в корзину, полную сладкого солнца. — Слышь, Агилар, — крикнул со второго этажа Батист. — Понятно, почему она была им не нужна. Не прямая наследница. У твоей Марии была сестра в пятнадцатом веке, младшая и весьма плодовитая. Восемь отпрысков рода успела сделать, в то время как твоя аль-Даниял батрачила на Братство и умерла бездетной. Надеюсь, ты не собрался волочить сеньориту Эрнандес сюда, чтобы она тебя вспомнила? — Она меня не вспомнит, потому, что никогда не знала, — глухо сказал Линч из-под капюшона, прекратив свистать. — А я съезжу в Испанию. Просто так, посмотрю на нее и все. Успокоюсь наконец-то. — Сначала фотки глянь, — Мусса скривился в обнадеживающей улыбке, Линч громко почесал отросшую рыжую щетину. Мария Эрнандес брызгала с экрана на программиста черно-синим лукавым взглядом, убеждая весь мир вокруг, что он должен обожать только ее. — Вдруг не понравится. — Сюрприз будет, — развернув гибкое тело с полу, Каллум пошевелил руку, толкнув железный остов кончиками пальцев. — Мне нужен новый паспорт, виза и имя поприличнее. — Будешь Педро! — с восторгом сказал Батист и заржал. Ну, что было с ними поделать, не Кредо, а лошади Пржевальского через одного. Программист резко запросился домой, информацию спешно, на всякий случай, скинули на полезную маленькую флэшку. Линч по дороге стянул пачку визиток с рецепшена — будет в чем убеждать непонятную и далекую Эрнандес. Хотя, зачем он собрался за ней ехать, даже Агилару с его одержимостью было не разобрать. Все, что было нужно для возрождения Братства, он и тут насмотрелся на три жизни вперед, еще один призрак не сделал бы ему погоды. Жаль, фотографию не посмотрел, вдруг там крокодилица, а не женщина! *** В самолете Каллуму приснился сон про Софию. Губастая француженка припадала на его грудь в больничной пижаме и кричала: «Да что ты понимаешь в этой жизни, Линч?!», а потом медленно отступала в зеленоватый яблочный дым, кружась, как в вальсе Шопена. В руках у Риккин была папка с надписью «Абстерго Индастриз» — экскурсии на костер от Томаззо Торквемады». Когда Линч проснулся, вспомнил, что изрисовал половину дорожного скетчбука портретами Марии, после чего крепко загрустил, — лучше бы ему она привиделась, а не сумасшедшая дочка тамплиера. — Сука ты, Алонсо, — сказал он своему отражению в маленьком зеркале над иллюминатором. — Настоящая сучара. Летишь на свидание к черту на рога и хоть бы цветов сеньорите купил. Просто легкий треп сам с собой, чтобы развеяться, когда внутри все звенит от нечеловеческого напряжения… Какой идиото повезет цветы с одного континента на другой?! Какой идиото будет говорить сеньорите о Братстве Ассасинов и представляться мифическим любовником пятисотлетней давности?! Внутри у Линча крутился соленый комок, от которого пекло губы, — они как раз летели над густым сиреневым морем, даже с высоты колючим в утренней прохладе. Облака ныряли под крылья самолета, а в скетчбуке мирно спала на его груди Мария, разметав кружевные волны волос, испанская королева рядом с длинным неуклюжим задрыгой де Нерха. «Еще два часа», — уговаривал он свои нетерпеливые руки, ломающие пополам карандаш, — «И я ей все объясню. Как угодно, но объясню!». Однако, в аэропорту сидел неприлично долго, опрокидывая в рот легкую холодную сангрию с кусочками фруктов — пять бокалов до приятного тепла в пустом желудке. И маленький уютный дом в мареве раннего утра, нерасцветшей жары, весь в пышной яркой сумасшедшей лантане, уже показался Линчу раем небесным под сенью выходного дня. Девушка, которая старательно рылась в палисаднике, в обложенной большими розовыми ракушками грядке, бесстыже распустила смоляную косу по гибкой спине почти до земли. У Каллума стукнуло что-то между ребер, мягко уплывая в желудок, мгновенно и сильно пересохло во рту — проклятое, проклятое местное винище… — Мария? — он сказал это еле слышно, перегнувшись через белую дощатую ограду палисадника, жадно впитывая в солнечном свете фигурку в простом ситцевом платье с оборочками. Девушка была босиком, и, сквозь выступившую винную слезу от нежданной встречи, Линч различил совершенной лепки узкие ножки, непременно Мариины, с высоким чистым подъемом и ногтями в блестящем лаке бордо. Чуть не вывалился на частную собственность с улицы через забор, пока любовался. — Но! — девушка повернулась к нему, смахивая рукой чернущую, как ночь, челку со лба. Молодая, тонкая, очень похожая на его любимую, но совсем не она.– Буэнос диас, сеньор. Вам нужна Мария? — А?.. Да, — Линч внутренне изумился прекрасному знанию языка у беглой испаночки, мимоходом, взметываясь обратно над пыльной мостовой, готовый рыдать над бессильными обманутыми ожиданиями, — а вы кто? — Бьянка, сестра, — девушка отвесила шутливый поклон незнакомцу, отставив в сторону тонкую руку с садовой лопаточкой в ней, — Мария на сутках в госпитале. Вы больной? Вам срочно? Больной и срочно. О том, что Каллум Линч, а ныне Алонсо Торрес, больной на голову, этой красоточке лучше было не знать. Таможенник, круча-верча паспорт в смуглых пальцах с недоверием смотрел на сеньора Торреса, который стучал под стойкой ботинками сапатеадо* от нетерпения. — Алонсо Торрес? — в глазах таможенника сверкало брильянтами полнейшее недоверие к бледному веснушчатому мужику с невинным взглядом светлых прозрачных глаз. — Вы серьезно? — Мой папа был ирландец! — быстро сказал Линч, изображая на выдохе улыбку до ушей. На этот леденящий акулий оскал таможенник быстро вручил паспорт обратно, пропуская ассасина в недра родной Испании, побоялся, бедолага, что злой рыжий испанец куснет его за филе так, что монтировкой челюсти не отожмешь. — Мария в госпитале, — повторила Бьянка, разглядывая незнакомца странными дымчатыми глазами, зеленовато-синими, как Средиземное море у причалов. — Если вам надо вправить вывих, идите быстрее, смена закончится через два часа. — Да, вывих, спасибо, Бьянка, — Линч проводил глазами девушку, которая вернулась к грядке. — А как я ее узнаю? — Она захочет тебя убить, — ответила Бьянка известной фразой через плечо и заразительно захохотала. Странная семейка, и он молодец, лепит языком что ни попадя. Конечно, Каллум не ждал, что его будут с порога кормить паэльей и прижимать к испанской груди в пене слоистых корсетных кружев. Страстная чушь не стоящая пары евро на автобус до «Медимар». Мария целовала его уплывшее в живот сердце, пока он мягко перебирал волны расплетенных из косичек кудрей. Замирал, как застывает пустыня на закате, зажмуривался со стоном, поддаваясь ее горячим губам. Почему это воспоминание нагнало его у дверей госпиталя и здорово ужалило куда-то в пряжку ремня — Линч не знал, но на всякий случай повинил в этом Бьянку и городской воздух, напоенный солоноватым запахом моря. Ассасин брал в нем вершину при виде высоких соборов и удобных покатых крыш. Ноздри Линча шевелились совсем уж неприлично, внюхивая в себя знакомую и незнакомую Испанию, ее жар, ароматы еды на улицах, птичий гомон, понятную, близкую речь, танцевальную жестикуляцию при торге рыбой, гортанный смех от шутки. Проблесковым маяком он улавливал отдельные слова жителей, из которых виртуозно составлял связные предложения, верно переводя их в своей голове. Задрав голову, смотрел на стаю нахальных синих приморских голубей, драчливых куриц, среди которых бланка палома** вышагивала, растопырив богатый хвост, как павлинша в живом уголке Иерусалима. До «Медимар» оставалось две минуты ходьбы и Линч проделал их фривольным полугалопом. _______________________________________________ * Сапатеадо (исп.) — стиль испанского танца с характерным выстукиванием ритма ногами. ** Бланка палома (исп.) — белая голубка.