Свет вечный

Фанерный домик был ободран Каллумом вдоль и поперек в первые же дни переезда. Тайники и тайнички, газетные вырезки, заметки на кухонной клеенке — у него все пошло в дело. Под консерваторион бушующих ночных сверчков и мурканья популярной радиоволны, Линч с упоением ломал дощатые полы железной монтировкой, ероша со лба влажные медные пряди волос. Скоро дом было просто не узнать, из комнаты в комнату можно было перебраться только по шатким разбитым мосткам, как через речку Эбро в ее лучшие времена монастыря дэ Руэда. На третьи бессонные сутки, когда оставался только один нерасковырянный участок под газовой плитой, на которой умирал полупустой недоваренный суп с макаронными звездочками, ему улыбнулась удача в виде маленькой шкатулки из-под монпансье, загнанная в самый угол под радиатор отопления. Внутри пыльной коробочки обнаружилась пачка пожелтевших смятых листков и сушеные бутоны шиповника на самом тусклом дне, которые пахли пряно и нежно… Пробежавшись по бумаге влажными от недосыпа глазами, Каллум сел, где стоял, в кучу щепок, примяв их своим немалым весом. «…очь зажиточного торговца лошадьми по имени Шадид аль Даниял и его жены Агуэды Коронель Мария, в возрасте одиннадцати лет была сослана по настоянию отца, принявшего христианство, в монастырь тамплиеров для принятия пострига и дальнейшего служения Богу в качестве монахини и молельщицы за наше общее святое д…». А папа был не так глуп и безумен, как показался с первого взгляда. Если то, что касалось Агилара и Кредо, изъяли из его тщательно собранной коллекции сразу, то Мария с самого начала не была так уж интересна «Абстерго». Никаких упоминаний о ней от Софии Каллум не слышал, не видел досье, и не встречал в здании «Абстерго» женщину хотя бы отдаленно похожую на нее. Или Риккин так тщательно скрывала существование спутницы и правой руки Агилара де Нерха, что ему не досталось даже малой крупицы знаний, кроме своих воспоминаний из пыльных испанских крыш, тоже весьма нечетких, будто подернутых рассветной молочной пенкой. Но главное, он нашел, что искал. Почти напал на след, как поджарая пятнистая гончая с чутким отпечатком коричневого носа. «При переезде через провинцию Галисия, Мария аль Даниял сбежала на лошади из повозки, срезав упряжь и обманув охрану, чему поспособствовала большая весенняя гроза в предместье. Поверенный человек нашел ее далеко за городом, в небольшой роще, когда она остановилась напоить своего коня, после чего насильно вернул в кортеж». Его храбрая девочка уже тогда имела дьявольский характер и козлиное упрямство. Каллум знал, как могла говорить одними лишь плечами настоящая испанка, но Мария не стеснялась в выражениях любыми доступными порядочной девушке способами. Если поверенный не был побит крепкими кулачками, то услышал отборную андалусскую брань, от которой у бывалых торгашей-бедуинов разматывались чалмы и выпадали из рук ароматные дыни, разбиваясь о камни мостовой. Они частенько любили взять дыню с собой на крышу, порезать на кусочки и неспешно съесть, глядя на город сверху. Мария болтала ногами, сидя на парапете и без капюшона казалась совсем молоденькой… «…девицу аль Даниял все-таки привезли в монастырь Вальбона-де-лес-Монжес против ее воли, связанной и в глубокой душевной печали. Постриг должен был совершить отец Энрике, но Мария, в ночь перед обрядом, ухитрилась перегрызть веревки на руках и сбежать из своей кельи в окно, спрыгнув с высоты десяти футов, а после скрыться в городе. По официальной версии она погибла от „черной смерти“ в Кордове в возрасте двенадцати лет, скрываясь от гнева семьи, по неофициальной — осталась в вере отца и ушла на службу к эмиру Гранады в качестве телохранителя и исполнителя поручений. Дальнейшая ее судьба неизвестна». Вечером пришел Мусса, голодный и веселый, как молодой черт. Заглянул в кастрюльку с супом, сморщил нос и слегка ткнул носком сапога Линча, третий час сидящего в куче мусора с коробочкой в позолоченной закатным солнцем рыжеватой руке. Его взор был вдохновенно устремлен в засратое мухами окно. — Все! — заорал Мусса в ухо Каллуму, отчего тот дернулся, выплывая из своих дремотных снов. — Наш человек уже в ложе, втерся в доверие их главной кукле, кофе ей стряпает. Пришло время доказать этим тамплиерам — кто тут граммофон запускает. — И добавил уже тише. — Ты чего это, Линч? — Вот! — Каллум потряс коробочкой в руках, воздев на Муссу серые глазищи в красных прожилках. Тот осторожно взял в руки жестянку, будто бы Линч предложил ему детонатор от бомбы с тротиловым эквивалентом. Разрыл смуглыми пальцами обрывки пергамента, подцепив ногтем портретик без рамки, полустертый, неяркий на миниатюрном потрепанном холсте. Тонкая, как хлыст, худощавая женщина с очень холодным лицом и лохматыми крупными кудрями, этакая Эсмеральда разлива 1450 года, только без козочки и пришибленного Феба де Шатопера рядом. — Дворяне, — хмыкнул Батист, прочитав пергамент, для чего надел тонкие очочки на нос. Сразу же превратился из бандита и головореза в минимум профессора Кембриджа. — Хуже пейзан. А это кто? Она что ли? — Это моя Мария, — Линч крепко вытер лицо низом некогда белой майки. Трудно поднялся с горы щепочек, опираясь на руку, отряхнул штаны. — Я хочу ее найти, но это единственные следы, что удалось обнаружить. «Абстерго» не собирали о ней информацию, в компьютерах здания ничего нет о помощнице Агилара де Нерха. Я видел ее в Анимусе и только. Мусса всегда был самозаводящейся динамо-машиной. Для того, чтобы раскалить его не нужно было никаких особенных причин, вскинуться вверх, как пустынная Иерусалимская гадюка он мог от одной своей мысли, невольно забредшей в его голову. Каллум боялся Муссы, как буйного припадочного: лучше не возражать, а то посуду побьет или в окно выкинется. Бить, правда, было особо нечего — до его прихода Линч все мутное стеклянное переронял неуклюжими ручищами сам, а вывалиться из окна фанерного домика в клумбу с кактусами друг Братства мог хоть сейчас, лететь там невысоко. Оглянувшись в поисках объекта для разрушения, Батист аккуратно скинул суп с плиты на пол, забрызгав плесневелой рубленой морковкой щепки и взвыл: — Ты в своем уме, Линч?! Ладно, нам повезло, родиться в этом веке в этих телах, хоть чуть похожих на себя прежних, а что если она вообще не родилась?! Или уже умерла?! Или вообще — мужик?.. После этих слов ополоумевший Агилар взял вполне себе современную оторванную доску с пола и пошел на Муссу, страшный как оборотень, оскалив многозубую пасть. Пока Мусса орал что-то про великого Веласкеса, карликов, дикую охоту и испанок, выносящих мусор, бегая вокруг стола с порезанной клеенкой, Линч вполне трезво думал, что сейчас просто-напросто вколотит его в пол за поругание самых чистых мечт и сядет еще раз, пожизненно, или со смертельным исходом. Пару раз, для острастки, Каллум попал доской в стол и низенькое коротконогое кресло, выбив с него тучу пыли, Батист орал что-то на испанском, вскипая, как котелок на костре. Через полчаса оба устали, вспотели и сели покурить на крылечке. — Дохлый номер, Линч, — Мусса отодвинул очки на лоб, обозвал Каллума дубиной стоеросовой и попытался научить жизни с грубоватой нежностью. — Это как капля в море… Неизвестно, где она может быть, и есть ли в природе вообще. Без человека, который разбирается в технике «Абстерго» — искать твою Марию смысла не имеет. — Точно! — сказал Линч и вмял окурок в песок с мраморной крошкой между своих домашних, некогда пушистых, а ныне лысых и грязных тапочек, похожих на двух облезлых опоссумов. — Хорошая идея, — протянул он, глядя на закат слезящимися глазами. Мусса еле заметно поежился под теплой рубахой. У Агилара де Нерха слово не расходилось с делом так, что становилось даже страшно.