И мне не нужен этот мир без тебя... (2)

      Она плохо спала в некоторые будние и даже выходные дни, а сейчас безмятежно лежала рядом с Адрианом и смогла спокойно сомкнуть веки. Это как глоток свежего воздуха, как облегченный вздох после длительной задержки дыхания… она была рада, что хотя бы сегодня она выспится, несмотря на раннее пробуждение.       Но сны…       Она открывает глаза в другом месте, рассматривает собственные руки, а затем поднимает взгляд вверх, в надежде увидеть падающие клочки бумаг с посланиями от Даниэля, что слишком часто давал о себе знать.       Но там ничего не было, и она вздохнула, опуская взгляд к ногам.       Она поняла, что стоит на чем-то черном и непонятном, стоит в неизведанном для неё пространстве, стоит там, где оказывалась неизвестное количество раз. Может, это просто сон, просто мрачное царство Морфея, но… тогда почему она чувствует себя слишком реальной? Слишком разумна, способна размышлять о чем-то… Во сне же обычно происходит всякая ерунда, или же…  — Привет.       По телу девушки будто бы прошелся электрический разряд, когда она услышала знакомый, едва ли не забытый, возможно даже любимый ею голос. Хотя… как можно его забыть? Такой дразнящий, язвительный голос, что не давал ей покоя одну из частей учебного года.       Она чувствует, как губы вздергиваются в кривой улыбке, а глаза невольно покалывает, в результате чего на них выступают слезы радости. Она на ватных ногах резко оборачивается к источнику звука и сдерживает себя, чтобы не закричать от счастья. С момента его смерти он ни разу не являлся ей во сне, а сейчас… Она была отчего-то до безумия рада видеть его. Так, будто он был не просто другом, а кем-то большим для неё.  — Привет, Даниэль.       Она стояла всего в десяти шагах от него и могла наблюдать поистине искренние эмоции, искажающие его лицо. Улыбка, блестящие от такого же счастья глаза, руки, сжимающиеся в кулаки и медленно разжимающиеся. Он явно и рад, и взволнован, это было крайне заметно, или же он просто-напросто не скрывал это.       Он умер, но, казалось, мертвое сердце сейчас билось во много раз быстрее, чем живое. Он чувствовал, как силы медленно начинают убывать, ведь попасть к ней в сон — огромная проблема. Он может лишь заочно говорить с ней, но не лицом к лицу, и чтобы поговорить с ней сейчас ему пришлось не передвигаться и не разговаривать пару дней.       Знала бы она, как он был счастлив в этот самый момент. В эти самые секунды…  — Я бы рад подбежать и обнять тебя, — как всегда шутливо заявляет Даниэль, — но, боюсь, это отнимет много сил и времени для нашего разговора.       Она утирает слезы, что буквально растворяются в этом пространстве и, исходя из его слов, понимает, что обнять его можно, потому в тот час срывается с места и подбегает к нему, заключая в крепкие объятия с такой силой, что Кот несомненно бы приревновал её.       Маринетт прижимается головой к нему, к белой, немного смятой, рубашке, обнимает спину руками, растворяется в ощущениях, буравивших её прямо сейчас от переизбытка эмоций. Она скучала по этому человеку, она не скрывала это даже от него.  — Я так скучаю… — голос становится до неузнаваемости хриплым и тихим, когда его руки, уже не такие теплые как раньше, обнимают и как только могут прижимают её к нему. Его губы растягиваются в грустную улыбку, а глаза медленно смыкаются в момент, когда его голова медленно и так нежно прижимается к её макушке. Волосы спутываются, превращаясь в цветовой дисбаланс, и это их ничуть не отвлекает. Она готова была осознать, что любит его, и позволяет ему заключить себя в такие объятия; она отчего-то чувствует жалость к Коту и стыд за свой поступок. Ранее вспыхнувшая к Адриану любовь после всего случившегося сама по себе прошла. Появился кое-кто другой, кто стал значить для неё куда больше, чем Нуар; кто-то, с кем было взаимно и тепло. Она стыдилась того, что предавала Адриана, но ничего не могла с собой поделать, ещё крепче обнимая Даниэля своими руками, готовая задушить и забрать с собой в реальность. То, что он мертв — не отменяло факта её влюбленности. Пусть даже если это и глупый сон — Маринетт рада. Потому что могла хотя бы здесь побыть с ним и хотя бы минуточку представить то, что он жив.  — Эти слова для меня как отрада для души, — хмыкнул он, — ранее бы ты оттолкнула меня и сказала, что я извращенец.       Маринетт издаёт хриплый смешок, признавая, что ему таки удалось на долю секунды рассмешить её. Пускай так, даже когда по щекам уже льются слезы. Но она не шибко волнуется об этом, ведь его рубашка уже никогда не намокнет…  — Неужели это и вправду конец? — спрашивает она, уже давно зная ответ, однако какая-то странная и вполне жалкая надежда теплится в её душе, не давая покоя. — Ты не сможешь вернуться?       Даниэль освобождает одну руку и проводит по её голове, не отрывая от неё своей собственной. Он выжидает мучительную для Маринетт паузу, а ответ и без слов был понятен обоим.  — Я погиб, Котёнок. — С горечью говорит он. — Меня больше нет, ты же понимаешь это?       Вдоль горла воспроизводиться глубокий и жалобный стон, что она смешала с новой волной подступивших слез, и Конорс, слыша это, тяжко вздыхает и обнимает её крепче. Она едва ли не захлебывается в слезах, а он не знает как успокоить её. Было немного необычно так вот стоять с человеком, который, казалось, никогда не отнесется к нему поистине тепло и добродушно; они враждовали, обзывались, узнали друг о друге много плохого, и всё равно… переживали же и хорошие моменты! Точно переживали! Ведь… сколько всего было… мероприятия, совместные пения, разговоры на английском, дурачества и даже период, когда они с Адрианом расстались, Даниэль умудрялся сделать весёлым и беззаботным.       В голове вмиг пролетели все моменты, тем или иным образом связывающие этих двоих, что на душе стало так паршиво и больно, что даже хотелось удавиться. И нет, не из-за того, что воспоминания нахлынули, а из-за того, что ни одно из них больше никогда не повторится. Этот человек мёртв, и его уже ничего не спасет. Точно не спасёт.       Рано или поздно всё утихает, и её голос тоже затих после пятиминутного душераздирающего плача, что Даниэль слышал впервые за всё время, что он её знает. Это ему отчасти льстило — не каждый человек будет так открыто вести себя с кем-либо.  — Мне жаль, что я появилась в твоей жизни, — говорит она, и последний вопросительно выгибает бровь, слегка отстраняя её от себя и заглядывая в немного красные, заплаканные васильковые глаза.  — Вот только не нужно говорить такого, понятно? — Он обеими руками касается её лица и ухмыляется, чуть склонив голову набок. — Ты лучшее, что случалось в моей жизни. Я не жалею о том, что люблю тебя. И ты не жалей, что была знакома со мной и считала паталогически то ли врагом, то ли другом.       Фраза «И я тебя тоже» застревает в горле, и сердце пропускает сквозь себя болезненный удар. Она вновь вспоминает Кота, его зеленые глаза с искренностью смотрящие на неё. Она вспоминает всё, что он для неё сделал, всё, чем он пожертвовал, чтобы быть всегда рядом. Но она не может. Она готова ударить себя за то, что ничего не может с собой поделать, питая гораздо больше чувств к тому, кто сейчас говорил с ней.       Слова его звучат для неё, как острое лезвие, проводящее вдоль рук и оставляющее за собой глубокий кровяной след. Ей снова хочется плакать, но она не успевает даже всхлипнуть в момент, когда он наклоняется и так нагло, так непринужденно целует её в губы.       Он правда любил её и, вероятно, она любила его тоже; вероятно, это было то, ради чего ещё стоило существовать; ради чего стоило копить энергию; ради чего он хотел бы вновь жить…       Даниэль знал, что любовь его горька и безответна, но его удивлению не было предела, когда Маринетт дрожащей рукой коснулась его руки и ответила на поцелуй. Даже губы дрогнули от собственной нерешимости, по ногам прошлась уже довольно не мелкая дрожь, а сердце, казалось, будто горело огнем, то ли от любви к нему, то ли от предательства Адриану.       Но разве можно это было назвать предательством? Она целовала уже не живого человека. Она целовала иллюзиционированную модель сна, это была далеко не реальность. И об этом… не узнает никто, кроме них. Маринетт любит его и отдаёт ему сейчас часть себя, прекрасно понимая, сколько уже мучает его своей безответностью. Только когда теряешь человека — начинаешь осознавать, насколько он ценный.       Маринетт чувствует его губы, но одновременно почти и нет, они были ни холодными, ни теплыми, были просто ощущаемой частью тела, не более. У него же было всё с точностью, да наоборот. Он мог чувствовать довольно теплые губы на своих, что с нежностью дарили ему настоящие в отличии от оболочки эмоции, ведь, если он не ошибался, это был первый и, пожалуй, последний поцелуй, который был с её стороны добровольным. Был не украден, как ранее, не был вынужденным. Он был взаимным, и эта мысль грела ему заблудшую в этом пространстве душу.       Черт, а ведь он был счастлив…  — Я не хочу просыпаться, — шепчет Дюпен-Чен, опуская голову, и Даниэль вздыхает, протягивая руку, чтобы переплести их пальцы. Холодок его руки покалывал ладонь, и она в наслаждении прикрыла заплаканные глаза, будто вся горела.  — А как же Адриан?  — Я… — едва не задыхается она, — я не хочу. Я бы предпочла тебя, ведь ты… — она подняла взгляд голубых глаз на него, — значишь для меня не так мало, как думаешь.  — Тогда останься здесь. Со мной. — К её удивлению твердо выдал Конорс. — Скажи, что выбираешь меня — не Агреста.       Маринетт укладывает голову ему на грудь, чувствуя какое-то призрачное опустошение, и понимает, что если она согласится, то придется отказаться от Адриана, родителей, друзей, роли героини Парижа и всего того, что ей когда-либо нравилось. Это означало выбрать либо жизнь, либо смерть. Она чувствует, как в глазах вновь собираются слезы, и медленно кивает.  — Я выбираю тебя, — хрипло молвит брюнетка, и Даниэль грустно улыбается, наверняка зная, как тяжело выбирать между чем-то, что значит почти равно много.       Даниэль ухмыляется спустя нескольких секунд и протягивает ей руку, с которой исходит слабое свечение. Она, наполнив легкие несуществующим за гранью реальности кислородом, вложила свою руку в его ладонь. Вследствие чего Маринетт почувствовала, как на секунду действительно задыхается, а душа отделяется от тела, спящего рядом с Котом в реальности.       Она осталась в ином мире. Она осталась с Даниэлем, крепко держа его за руку, и уходя в то измерение, в котором не было жизни. Она покинула всех и по собственной глупости променяла всех на одного человека, чья любовь к ней значила куда больше, чем этот мир.       В ту ночь Маринетт Дюпен-Чен умерла.       Примечание: Стеклооооо, ням-ням, правда? Апхзщь :D Давно думала об этой альтернативке. Рада, что написала, правдаааа... Тут идея для третьей части истории появилась, где Кот пытается вернуть её и ищет способ пробраться в это измерение. Хмммм. Ноу-ноу-ноу! Эта история же закончилась, аааа! Спасибо за прочтение этой истории! :) Люблю вас, читатели мои х)