Одержимый Обскури

Раскрытые двери церкви выпускали паству на улицу. В этот непогожий осенний день никто не желал задерживаться, чтобы лично высказать благодарности святому отцу за воскресную проповедь. Один за другим, люди прятались под зонтиками, семеня в направлении автобусной остановки. — Отец Персиваль, — окликнула женщина, решительно двигаясь в направлении священника. — Могу я поговорить с вами об одной очень деликатной проблеме? Грейвс кивнул и зашел обратно в церковь, жестом приглашая следовать за собой. Только когда женщина зашла внутрь, он заметил, что она не одна. За ее спиной, словно тень, стоял подросток. Этот взгляд исподлобья Персиваль уже видел во время службы, когда все закрыли глаза, чтобы вознести молитву. Грейвсу не показалось это странным, потому что многие люди приходили в церковь не из искренних побуждений, не из-за настоящей веры, а ради душевного спокойствия богобоязненных близких. — Я слышала, что иногда вы проводите частные беседы с особо нуждающимися. Мой сын, — женщина схватила парня за локоть и подвела ближе к священнику, — я считаю, что он очень далек от Бога. Помогите ему. Нельзя сказать, что эта просьба оказалась первой на практике Грейвса — слишком многие считали себя вправе навязывать детям свое видение мира — но в юноше было что-то особенное, отличающее его от остальных жертв материнской любви. — Здравствуй, понравилась проповедь? — Персиваль попытался проявить участие. Парень кивнул и тут же спрятал глаза. Ему было неловко, и Грейвс по-человечески сочувствовал несчастному. — Святой отец, только на вас вся надежда. Поговорите с ним, объясните, насколько важна и нужна вера. Это не отнимет у вас много времени, — женщина умоляюще глядела на Персиваля, впиваясь ногтями в ручку дамской сумочки. Грейвс согласился, но только на встречи по воскресеньям. Этот день значил для мужчины слишком много — когда-то давно, в прошлой, почти забытой жизни, он совершил роковую ошибку именно в воскресенье. Персиваль предпочел бы пахать волом, искупая давно оправданную вину, но как назло, был вынужден просиживать без дела несколько часов. После того, как женщина ушла, юноша несколько осмелел. Он хоть и не до конца, но выпрямился, однако глядеть продолжал себе под ноги. — Как тебя зовут? — спросил Грейвс. — Криденс. — Криденс, позволь задать тебе вопрос, — осторожно начал Персиваль. — Я понял, чего хочет твоя мама, но чего желаешь ты сам? Брови парня поползли вверх, и на несколько мгновений он позволил изумлению разрушить маску покорности на своем лице. — Я? Вы хотите узнать, чего хочу я? — не веря своим ушам, переспросил Криденс. — Именно так. Криденс скользнул взглядом по черной рясе и снова опустил глаза. — Я хочу сделать все, чтобы успокоить маму. Грейвс вздохнул. — Хорошо. Для того, чтобы прийти к Богу, нужно достичь определенной степени чистоты, ты понимаешь меня? Юноша покачал головой. — Только лишь освободив свой разум, ты сможешь очистить душу. Для этого существует таинство исповедания, во время которого ты можешь покаяться во всех совершенных грехах. Криденс судорожно втянул носом воздух. Он обхватил себя ладонями и зажмурился, отчего Грейвс поспешил успокоить парня: — Конечно же, это все происходит исключительно по-твоему желанию. Если ты не готов, я не стану тебя заставлять. К исповеди каждый должен прийти самостоятельно, испытав в этом потребность. — Нет, я готов. Если вы не против, я хотел бы начать прямо сейчас. Вопреки своей закрытой позе, голос Криденса был тверд. Он опустил руки вдоль тела и направился в конфессионал, не оглядываясь на святого отца. Такая перемена удивила Грейвса, но, пожав плечами, он решил, что так будет даже проще — слишком часто ему приходилось сталкиваться с сопротивлением и отрицанием. Персиваль зашел в исповедальню и сел на скамеечку. Он поднял затвор, разделявший комнатки, чтобы приступить: — Я готов выслушать тебя. — Я знаю, как это делается, святой отец. Вам нет нужды объяснять мне каждый шаг! — отрезал Криденс, но тут же извинился. — Простите, не знаю, что со мной такое... — Все в порядке, — успокоил его Грейвс. — Простите меня, святой отец, ибо я очень грешен: я часто испытываю ненависть, страх, отчаяние. Я знаю, что самый большой грех — это уныние. И я постоянно им злоупотребляю. Моя мать привела меня к вам, потому что я другой, я отличаюсь от остальных детей и подростков, я не могу быть таким же, как они... Персиваль слушал. Ему хотелось сказать, что лучше всего тут поможет психолог, а не Бог, но тут же уничтожил эту мысль. Он жил по правилам церкви, по правилам совершенно другого мира. Здесь все проблемы решала вера, а епитимья была лекарством от любой болезни. — Расскажи мне больше. О своей ненависти. К кому ты ее испытываешь и что чувствуешь? Криденс шумно выдохнул, казалось, что он усмехнулся. — К своей приемной матери, которую вы видели. Знаете, что до тех пор, пока я не научился давать отпор, она била меня после каждой провинности? Почему бы мне не ненавидеть ее иногда? Нужно быть честным с самим собой. К своим настоящим родителям, что бросили меня из-за того, что я показался им ненормальным, не таким, как они хотели… Голос Криденса сорвался. Сквозь решетку было видно, как он сжался всем телом, а затем резко распрямился, словно пружина, которую внезапно отпустили. — Не предлагайте мне читать «Отче наш» — не поможет. Не тот случай, падре! — слова звучали едко, словно Криденс с наслаждением выплевывал каждое. — Это стандартные правила, Криденс. То, что произошло с тобой — ужасно, но нельзя винить людей бесконечно. Ты должен их простить, а лучшее средство для самодисциплины — это соблюдение поста и чтение молитв. Воцарилось молчание, несколько мгновений Грейвс давил в себе желание распахнуть двери и выбежать на улицу, чтобы сделать несколько глотков свежего воздуха. Что-то было не так. Он буквально физически ощущал злость парня.  — Разве лицемерие не является грехом, падре? — тишину разорвали слова Криденса. Персиваль посмотрел на решетку, и его сердце ушло в пятки. Парень глядел перед собой не моргая. Он прижался лицом к перегородке, не отводя взгляда. Но самое пугающее было в том, каков был этот взгляд: абсолютно белые глаза смотрели одновременно всюду, но в то же время были направлены прямо на него. — Кто ты…? — просипел Грейвс, вцепляясь пальцами в складки на своей рясе. — Это неважно. Важно то, кто ты такой. Кем ты был двадцать лет назад и что случилось с тем прелестным юношей в твоей машине, — голос Криденса крепчал, становясь все громче с каждым словом. — Перестань… Остановись, — во рту Персиваля пересохло, он шептал, не в силах закричать, будто оказался в кошмарном сне. — Посты и молитвы помогли тебе забыть? Ты смог простить себя? Или церковь не смогла тебя спасти, падре? Криденс расхохотался, и этот смех вышел за пределы исповедальни — он рокотом прошелся по всей церкви, отражаясь от каменных сводов. — Господи, пожалуйста… — попросил Грейвс. В его голове стояла картина, которую он выкорчевывал годами отречения. Он думал, что смог достичь пусть шаткой, но все же гармонии с самим собой. — Бог тебе не поможет! — Криденс резко ударил ладонями по решетке и зарычал. — Он никогда никому не помогал! Зато я могу. Грейвс зажмурился, прогоняя наваждение: он больше не пьяный подросток, садящийся за руль после вечеринки, он может контролировать свою жизнь. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое. Да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе… Персиваль молился так, как никогда раньше. Он вкладывал всю свою веру, все свое отчаяние в каждое слово. Когда он закончил, Криденс молчал. Пересилив себя, Грейвс открыл дверцу в комнатку и обнаружил парня без сознания. Он осторожно похлопал его по щекам, после чего тот открыл глаза. — Что… что случилось? — испуганно пробормотал Криденс. — Уходи! Убирайся отсюда и больше не смей возвращаться в мою церковь! — закричал Персиваль. Глаза Криденса округлились от ужаса. — Простите, — он отполз от святого отца и, поднявшись на ноги, покачиваясь, двинулся к выходу. — Простите меня... Грейвс ничего не ответил. У него не было сил сделать ни единого шага. Он упал на колени прямо в том месте, где стоял, и принялся истово молиться.