Где бы ты ни прятался

      Обычно ему снится один и тот же сон. Ему снятся клубы чернильной тьмы, в которую погружается его тело. Тьма словно снимает с него все защитные покровы, и сама становится туманной непроницаемой бронёй — то ли жидкость, то ли газ… тьма обнимает, направляет и ведёт, его «я» растворяется в ней. Он прекращает существовать, и это хорошо. Каждый раз, когда он просыпается и вновь ощущает наваливающийся вес собственного тела, а с ним — все проблемы мира, которые это тело притягивает, словно магнит, ему хочется, чтобы сон стал явью. Хочется исчезнуть. Не быть больше…       Но с тех пор, как забрали Модести, его сны изменились — теперь в них бывает и его сестра. Она, словно наяву, словно ничего не произошло, приходит в его закуток, садится на краешек узкой откидной кровати и рассказывает. Рассказывает о других детях. О том, что с ними делают. О том, что видела сама и о чём догадывается.       Сегодня ночью Модести опять здесь. Девочка сильно взволнована, она берёт его лицо своими ладошками и смотрит глаза в глаза. Это очень реальное ощущение.       «Криденс, — серьёзно говорит она, — Криденс! Он идёт за тобой. Пожалуйста, не дай ему забрать тебя!»       Модести повторяет эту фразу несколько раз, и её голосок продолжает звучать в ушах, когда Криденс просыпается и понимает, что очень хорошо знает, кто этот «он». И что ему совсем не хочется с «ним» встречаться.              ***              Мэри-Лу Бэрбоун, глава Вторых Салемцев — последователей преподобного Коттона Мэзера — была чрезвычайно полезным человеком. Её маленький трейлерный посёлок останавливался то здесь, то там, всё больше по фермам и небольшим городкам, и то и дело находились желающие отдать своего «трудного», «неуправляемого» и даже «одержимого дьяволом» ребёнка на попечение этой достойной женщины, вызывающей уважение своим знанием Библии и бледно-голубыми глазами, в которых читалось непреклонное — вопреки всем соблазнам нынешнего времени — желание улучшить мир. Спасти детей. Оградить их от вредного влияния современного растлевающего общества — никакого телевидения, только проверенные временем и моралью фильмы, никакого радио, только «Госпел-волна». Никаких дискотек, наркотиков, скейтов-сёрфов-роликов, идиотских игрушек, жвачки, прогулок по ночам и вызывающей одежды. Вместо этого — скромная чёрная форма, по праздникам — белые воротнички. Общие молитвы и изучение Библии.Работа на ближайших фермах почти задаром. Одна фамилия на всех — ведь все дети становятся членами одной семьи, славного рода, ведущего своё начало от знаменитых английских проповедников кромвельских времён.       Наказания за нарушение режима посёлка. Наказания за не чистосердечную молитву, за громкий смех, за излишнюю подвижность.       Наказания за «странные» вещи, за хоть намёк на выход из жёстких рамок установленной «нормы».       Кроме того — если вдруг «трудный» ребёнок не спешил исправляться, его всегда можно было передать в ещё более праведные и истовые руки. Руки мистера Геллерта Гриндевальда.       Тот ещё в восьмидесятые заключил со Вторыми Салемцами контракт — сперва с Верити Файтзегуд Бэрбоун, затем, после её таинственной смерти, с занявшей её место Мэри-Лу, и ещё не разу не пожалел об этом. «Трудные» дети, которых поставляла эта фанатичка, были настоящим сокровищем для его исследований и экспериментов.       И недавний телефонный звонок обещал что-то очень интересное — Мэри-Лу всё-таки решила передать ему на «перевоспитание» «бесконечно испорченного» Криденса, «маленького дьявола», с которым она «уже устала бороться». Это означало, что Мэри-Лу боится своего приёмного сына. Она всегда отдавала ему тех, кого начинала серьёзно бояться — Гриндевальд видел это по глазам главы Вторых Салемцев. Что до Криденса, то он уже некоторое время занимал мысли Гриндевальда, но спешить не стоило: лучшая тактика — ждать, когда всё свершится словно бы само по себе — как обычно это и происходило. Если достаточно долго просидеть в засаде, искомое рано или поздно наткнётся на тебя.       Гриндевальд положил трубку и усмехнулся, прикидывая, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться от своей «Фермы» до ранчо Риддл, Айдахо. Затем пошёл проверять, на месте ли шприцы и препараты — никому не захочется ехать в одной машине с буйным подростком.              ***              — Мерзкий, испорченный!.. Да ты… дрянь, просто дрянь! Твоё место — в Аду! Ремень!       Криденс, не чувствуя пальцев, расстёгивает пряжку и, сняв ремень, передаёт его Мэри-Лу. Он просто сказал, что не поедет с мистером Гриндевальдом. Что он покончит с собой, но не поедет с ним. Он не знает, что оказало решающее воздействие на Мэри-Лу — его отказ или же его обещание самоубийства.Самоубийц Мэри-Лу ненавидит просто лютой ненавистью.       Криденс подставляет ладони и получает очередную порцию ударов пряжкой. Боль, к которой он мог бы привыкнуть за столько лет, не становится меньше. Нет, каждый раз она раскрывается с какой-то новой стороны, обжигает, кусается, продирает словно до костей.       — Дрянь! Дьявол! — голос Мэри-Лу становится всё спокойней с каждым ударом. — Смотри мне в глаза! Ты никуда сегодня не пойдёшь. Ты останешься дома, ты будешь ждать и молиться. И когда приедет мистер Гриндевальд, ты отправишься с ним. Господи, что бы я делала без этого милосердного человека!       Криденс поднимает свои глаза и молча смотрит, стараясь хоть в этот раз не заплакать, но слёзы выступают помимо воли. До сознания долетают только отдельные слова — «никуда», «дом» (она называет «домом» трейлер), «ждать»… «Гриндевальд».       Гриндевальд.       Криденс несколько раз видел этого человека, по большей части издалека. Человек из серого седана, в плаще под цвет автомобиля. Зеркальные очки-авиаторы, ёжик высветленных до белизны волос. Голос мог бы посчитаться приятным, но Криденс как-то услышал его смех, смех, от которого мороз пробежал по коже. Наверное, так могли бы смеяться стервятники, заметив умирающую посреди пустыни жертву.       Гриндевальд. Мэри-Лу благоговеет перед этим мужчиной, периодически ставя в пример его аккуратность и знание Священного Писания.       Гриндевальд, который уже увёз Эбрахама и Инека, и Мерси, и Черити, и малышку Модести. Который однажды уже задержал свой взгляд на Криденсе, зеркальные стёкла очков полыхнули, отражая заходящее солнце, и Криденсу в тот момент показалось, что на него обратил свой огненный взор какой-нибудь демон из Ада.       Криденс не верит ни единому слову Мэри-Лу относительно благочестия этого человека, и то, что рассказывала ему являющаяся в снах Модести, только подтверждает его сомнения.       Кажется, он, задумавшись, пропустил какую-то нотацию Мэри-Лу — она что-то кричит ему прямо в лицо, замахивается ремнём, как будто собираясь ударить по скуле, но вдруг странный поток нисходит на Криденса, словно сбывшийся сон, и рука, занесённая для удара останавливается.       — Я не поеду с Гриндевальдом, ты, старая сука, — очень раздельно говорит… нет, не Криденс — Тьма. — Я не убью себя. И я больше не буду тебя слушаться.       А затем всё взрывается миллионом осколков вечернего неба, перемешанных с мраком.