***
Утро. Такое великолепное, прекрасное, солнечное утро. Утро, которое будто бы убеждает Софи в том, что та тропинка, которую она сейчас выберет, также прекрасна и на ней всегда будет именно такая погода. Сейчас её дорога раскололась надвое, и девушка не могла определиться — куда свернуть. Внутри вертелись мысли о том, что она ничего не знает о том мире, в который собиралась идти. Софи всё больше думала, что она нашла прекрасный повод, но к такому шагу всё ещё не была готова. Она пыталась понять, что руководит ею в эту минуту, что заставляет перечеркнуть свою перспективную жизнь этим поспешным поступком. Эмоции… Это так очевидно, как и то, что после она будет жалеть. Любой взрослый человек сейчас бы сказал ей это и повернул в сторону дома. Но эта обида была так сильна, так черна и так огромна, что заслонила всё то, что ей когда-то было и может быть дано. Этот конфликт себя бы исчерпал, виновного бы определили, честь семьи бы очистилась, но… Что, если нет? Они опять её проигнорировали. Опять поступили так, как они считали нужным. Опять сочли её никем в этом доме. Опять поставили своё мнение выше их… Их… Софи не впервой становилось неловко перед братом. Несмотря на то, какая она по отношению к нему, Бенедикт заступился. Бил Даниэля яростно, не жалея… Девушка не могла похвастаться тёплыми отношениями с братом, даже сейчас при мысли благодарности становилось настолько противно, что мурашки бежали по коже. Но, как бы она хотела, как она надеялась на то, что Бен прочитал благодарность в её глазах… Что теперь будет с ним? Бенедикт был единственным родным человеком, который принимал её такую, какой бы она хотела быть. Его глаза были полны восхищения каждый раз, когда она наносила красную помаду и подводила глаза, когда надевала красивое платье, когда делала причёску… Единственное в чём была уверена Софи, так это в благодарности брату за это. Может быть, когда-нибудь, она попросит прощения за себя, а пока… А пока Софи понимает, что теперь за все шишки, которые свалятся на неё, только она будет нести ответственность, теперь ей самой придётся научиться решать конфликты с минимальными потерями для себя, теперь её характер и внешность её главные оружия, которые она обязана уметь выгодно использовать. Но она всё ещё не готова… Было ли правильным решением — поделится со своими планами с кем-то? Софи не была в этом уверенна, но до дома Шарлотты добралась быстро. Да и что было скрывать? Все близкие друзья узнали бы о том, что она собирается делать. Девушка несколько раз останавливалась по пути к подруге. Действительно нужно ли это делать? Смогут ли подруги держать это в себе, когда её начнут искать, а их допрашивать? Повернут ли их молчание против них? Это риск. Риск не только её жизнью, но и их тоже. Дверь открывает старая экономка, радушно приглашающая девушку в дом. Софи сама проходит к подруге, зная, что та, наверняка, в очередной раз прихорашивается перед зеркалом. Это было не самолюбование, это была её обязанность — всегда выглядеть хорошо. Ля Баф известная семья, а Шарлотта — единственный ребёнок в ней: королева ДжА, Королева бала, королева любой вечеринки, королева глянцевой обложки. Шарлотте позволялось и давалось всё по щелчку пальца, а её несносный, капризный, нетерпеливый, взрывной характер прощали за милое личико. Порой Софи не понимала, что свело её с ней, ибо к подобным личностям девушка относилась прохладно вплоть до открытого пренебрежения, но ей удалось оценить все «возможности» такой дружбы. — Ты мне нужна, — коротко бросает Софи, проходя к маленькому диванчику возле стены рядом с большой полкой, полной всякого детского барахла. — Я рада, что ты в порядке… Очень волновалась за тебя, — Шарлотта поворачивается к подруге на пуфике, сидя на котором она обычно наводит свой марафет, — я ведь… знаю, как ты… — Давай оставим моё отношение к подобному, — прерывает подругу Софи, махнув перед собой рукой, — да и вообще эту тему. Всё нормально. Это имело место быть и пусть будет. И… — девушка устало вздыхает, — спасибо. Мне приятно знать, что кто-то, кроме моего брата, волнуется за меня, — губы расплываются в мягкой улыбке, а Шарлотта тихо хмыкает. — Как он, кстати? Что родители? — девушка пододвигает ближе к подруге. — Родителям плевать, у брата пострадало лицо, но как он сейчас, я не знаю… Я не видела его, когда уходила, он ещё спал. Я вообще никого не видела… И надеюсь не увидеть. — Ты что, их зарезала? — Шарлотта не сильно удивилась бы этой новости, учитывая состояние подруги. — Совесть не позволила, — Софи пожимает плечами и отходит к окну. — Может быть, если только душевно. Я ушла из дома. На секунду в комнате повисает тишина. Шарлотта поджимает губы и смотрит вниз, сжимая руки на коленях в кулаки и вновь их расслабляя, пробегаясь тонкими пальцами по воздуху, словно по клавишам. — Что собираешься делать? — Ты знаешь. — Но я ничем не могу помочь тебе там… — Шарлотта начинает лепетать, отчего её голос срывается на писк. — В чём твоя нужда во мне? — Мне нужны твои знакомые, твои связи и твоё молчание, — Софи подходит к подруге, заставляя её потесниться на пуфике, и присаживается рядом. — Мы обе понимаем, что родители будут искать меня. Мне нужен новый паспорт, мне нужен новый имидж, мне нужно временное прикрытие, пока я ищу куда пристроиться… Лотти, я знаю, эти связи у тебя есть, не прибедняйся, — девушка улыбается подруге. Шарлотта скромно улыбается в ответ. Да, эти связи у неё действительно есть — остались после романов. Молодые люди у Ля Баф были не какие-нибудь, а самые достойные, как она считала. В этом они были похожи — обе искали выгоды во всём и не упускали момента ею воспользоваться. Девушка откидывает голову назад, разглядывая белый потолок, усыпанный художественной лепкой. Софи не раз её прикрывала, где-то была её опорой, где-то потыкала её капризу (в очень редких случаях). Сейчас то, что она просила, было нечто большее, выходила за рамки «возвращения услуги». Шарлотта становилась соучастницей, ответственным лицом… Ну что ж, узнав родители о том, в какие передряги вклинивалась их маленькая, капризная кровиночка, им пришлось бы круто пересмотреть своё представление о дочери. — У Филиппа есть место, где они собирались когда-то с друзьями… Квартирка маленькая, записанная на имя его отца, и была приобретена недавно. Что-то вроде временной резиденции. Приходит горничная, оплата поступает своевременно. Если будешь вести себя тихо, не думаю, что что-то привлечёт внимание. Я договорюсь в Филиппом, а он что-нибудь скажет отцу… Что касается паспорта… Как-то я встречалась с Робертом, он пригласил меня в клуб, но сама понимаешь — возраст, внешность, всё остальное. Через знакомого его друга достали поддельные документы — не отличишь от настоящих. Не знаю, кто там, что там, но… — Шарлотта на секунду прерывается, устало потирая глаза ладонями. Так быстро её мысли никогда не вертелись. — Я помогу тебе, не волнуйся.***
Комната сестры была чем-то диковинным для Бенедикта. Софи была очень чувствительна к присутствию посторонних на её территории, поэтому с трудом могла делить комнату с кем-то, неприглашённых ею, более пяти минут. И не важно, кто это был: родители, гости, дети или сам Бенедикт. Юноша скромно присел на кровать сестры, держа в руках весьма нескромную вещицу — её дневник. Бенедикт поглаживал жилистым пальцем чуть шершавый переплёт записной книжки. Сколько таких книжонок было у сестры, и какие из них были исписаны полностью? Во-первых, огромная куча, во-вторых, никакие. Софи забрасывала это дело сотни раз и возвращалась к этому в сто первый. Бен периодически почитывал забытые строки, не спуская с губ ухмылку, и делал это с чистой совестью — сестра тоже могла почитать его «арабскую» пропись. Но эту книжку он не спешил открывать. Бенедикт оглядывает комнату сестры. Когда они вернулись от бабушки, стены этого помещения только-только надели на себя новую обёртку: по тепло-жёлтым стенам струились изысканные чёрные лепестки и цветы; верхняя граница стены и свод потолка объединяла художественная лепка; под потолком висела приличная люстра со стеклянными каплями от маленьких до больших; на окнах висела лёгкая тюль и красивые занавески, перекликающиеся с обоями своим узором. Комната соответствовала образу хозяйки, который она так старательно вылепливала из себя вот уже не менее пяти лет. Спальня Бенедикта была подобна этой, только отличалась своим ужасным беспорядком и странным запахом. Софи была не фанатом строго порядка, — он её раздражал — в её комнате был скорее «аккуратный» беспорядок: на столе лежала куча книг, учебников, тетрадей и других принадлежностей, но они не создавали образ захламлённости; вещи в шкафу были сложены абы-как, но они не вываливались из него пёстрым месивом (что можно было постоянно наблюдать на полках Бенедикта). Юноша приоткрывает шифоньер и оценивает содержимое быстрым взглядом — количество вещей, казалось, сократилось в полтора раза; подходит к маленькому шкафчику, отведённого сестрой для косметики и прочего, но видит лишь полупустые, старые, неиспользованные тюбики и баночки, оставленные для вида массовости. Парень тихонько вздыхает, задав себе вопрос: насколько успешен будет этот побег? Взгляд падает на оставленную на кровати неприметную, но сокровенную для сестры, книжку. Бенедикт ловко подхватывает её и открывает, бегло читая, где это было возможно, острый и неровный почерк сестры. Этот дневник ничем не отличался от других — куча недовольства и возмущений. Бенедикт словно смотрел сериал про секретную жизнь сестры: тут она худеет, тут она готовиться к экзаменам, тут она вновь ссориться с родителями, тут она снова вступает в отношения, тут она что-то планирует… Через какое-то количество страниц повторяется одна и та же фраза: «Ненавижу…». Парень закатывает глаза. Нет, это не ненависть к нему, к родителям или к друзьям, это ненависть к самой себе. Читать это было смешно, для него здесь не было ничего кроме нытья. Сестра вечно сравнивала себя с другими. Переубеждать её в чём-то было бесполезно и быстро надоедало и ей, и ему самому. Она вечно за чем-то или за кем-то гналась… Когда нытьё надоедает, Бенедикт пропускает страницы и натыкается на интересный абзац: «Раздражение по отношению к родным становиться… Это ненормально. Так нельзя. В своё время я посетила трёх психологов — ни один мне не помог!..» Сестра пыталась разобраться? Очень ободряюще. Бенедикт считал её просто злой овцой, которая вечно недовольна. Однако, вопрос «почему?» мучил не только его. «Это идёт изнутри. Оттуда идёт и противоположное чувство, которое тянет меня назад, просит остановиться. Я не в состоянии это контролировать. Я могу промолчать. Но всё, что я не сказала, начинает разрывать меня изнутри… Не лучший компромисс, не так ли? Но дельного совета мне никто так и не дал». Бенедикт инстинктивно поворачивает голову в сторону приближающихся шагов — в комнату заходит Ванда и тихонько присаживается рядом с сыном, устало глядя перед собой; юноша кладёт книжку за себя и прослеживает взгляд матери, садясь в подобную ей позу. В комнате повисает тишина. Бенедикт лишь слышит глубокое и ровное дыхание матери, не решаясь начать разговор. — Сидишь, — тихо начинает женщина, по-прежнему не глядя на сына. — Сижу, — вторит ей юноша. — Почему она так слепа? — выдержав паузу, начинает шептать Ванда и потирает лицо руками. — Зачем, зачем это? Почему она не видит всего этого?! Почему Вы, двое, просто не можете взять и поговорить, извиниться и полюбить друг друга? — как и подобает актрисе, женщина эмоционально всплёскивает руками и на секунду повышает тон. — То есть, ты считаешь, дело в «нас»? — Бенедикт не позволяет себе обрушить на мать всё недовольство, поэтому произносит это с утрированным удивлением, устремляя взгляд на мать. — Она постоянно пытается перетянуть внимание на себя, и сейчас, я думаю, это очередная попытка показать свой характер, — Ванда не смотрит на сына, лишь отворачивает свои угрюмые глаза, подпирая подбородок рукой. — Почему она выбрала именно это, чтобы вновь переплюнуть тебя?! Я чего-то не знаю, Бенедикт? — взгляд холодных глаз резко упирается на юношу, и Бенедикт невольно чуть откидывается назад. — Может быть… Может быть дело не во мне? — былая уверенность в своей позиции моментально улетучивается, и он произносит это как можно тише. Переплюнуть? Переплюнуть его вот так? Не-ет, это не Софи. Она его в землю втопчет; выроет себе яму, но последнее слово оставит за собой; будет тянуть с важными для него делами, чтобы показать своё безразличие к нему, но не поступит так, как поступает сейчас. Бенедикт отлично понимал, отлично понимал почему сейчас всё так, как есть. Это заявление не ему, а родителям. И это даже не ультиматум, это факт. Софи не даёт никому выбора и будет сопротивляться до последнего. Бенедикту страшно. Страшно за неё. — Не нужно было так, — заканчивает он. — А как? Как было нужно? — Ванду бросает в жар, она разворачивает к сыну и смотрит на него с вызовом. — Вы могли бы её поддержать… Она не виновата! — Она во всём виновата сама! — женщина чеканит каждое слово, сопровождая всё взмахами рук, даже аккуратное до этого момента каре немного растрепалось. — Сколько раз я ей говорила! Сколько раз ей говорил отец! Она виновата сама: своим поведением, своим внешним видом, своим отношением!.. И тебя ещё втянула в эту потасовку! Почему ты просто не мог взять её и позвонить нам?! — Мама! — Бенедикт пытается успокоить её, пока это не зашло слишком далеко. Сейчас он хотел бы сетовать на нервы матери, а не на её здравый смысл. — Что?! Бенедикт молчит, смотрит на разгорячённую мать и поджимает губы. Он отворачивается, несколько секунд смотрит в окно и встаёт. — Куда ты? — встревоженно спрашивает Ванда, осознав, что долю секунды назад своими руками надела удавку не только дочери, но и сыну. — Надеюсь, туда куда надо, — спокойно, на выдохе произносит юноша, прихватив с собой дневник сестры. — Я скоро приду мам, не волнуйся.***
Софи угораздило омрачить такой прекрасный день… Могла бы выбрать более серый день, добавляя тем самым драматизма: дождь, ветер, грозы — то, что надо. Хотя она никогда не придавала значения подобному и ещё реже смотрела по сторонам в отличии от Бенедикта. Бен оглядывается. Сегодня тепло, даже тонкая мастерка — уже перебор. Это наводило на то, что Софи сама всё ещё думает, что точка ещё не поставлена. Он идёт по знакомой улице, к знакомому дому, в котором сам был пару раз, а сестра просиживала там пятницы с часу дня до шести вечера, укрываясь от рисунка* во время учёбы в художественной школе. Может быть она и сейчас здесь. Юноша звонит в дверь, на которой от времени и переменчивой погоды местами потрескалась краска, обнажив посеревшую древесину. Та бесшумно открывается, и его взгляду предстаёт по-домашнему растрёпанная Элизабет со слегка опухшим, после вчерашнего, лицом. — Привет… — девушка не скрывает своего замешательства, ведь на пороге было бы привычнее видеть подругу. — Ты… хочешь что-то передать? — она бы не очень удивилась — такое было пару раз. — Софи у тебя? — Бенедикт был бы рад продолжить вежливую беседу, но сегодня в него вселилась сестринская лаконичность, поэтому он приветливо улыбается и чуть облокачивается об косяк. — Софи?.. Нет… — Элизабет смущается. — Я вообще её после вчерашнего не видела… Последнее, что помню с её участием: она отвела меня в кабинку туалета, чтобы… — девушка тихо хмыкает и улыбается, теребя в руках полотенце с бахромой по обоим концам. — Как, кстати, она? Она не позвонила… — Не знаю, — парень прерывает её, громко выдохнув, и на секунду отворачивается, чтобы окинуть взглядом прилегающий к дому двор, — она ушла. — Ушла в смысле… — Да. — Куда? — девушка округляет глаза, которые и без этого большие, но, понимая глупость вопроса и уловив тихий смешок брата подруги, обращается к другому: — Почему? — Ты не помнишь? — Бенедикт решает уточнить этот нюанс прежде, чем пересказать прошлый вечер. Для него это кажется чем-то неразумным и нереальным: не услышать такую потасовку за дверью. — Я… Я заснула, я была очень, очень пьяна, — Элизабет стыдливо прячет глаза, — и попала домой только благодаря Шарлотте… — Там… Её чуть не изнасиловали, — юноша произносит это на одном дыхании, чуть заметно хмурясь, сам удивляясь тому, насколько стал восприимчив к этому событию. «Её чуть не изнасиловали» — звучало отвратно как в голове, так вслух. Это стало для него тем, что в голове вызывает отвращение и неприязнь, а, говоря об этом вслух, хотелось быстрее сплюнуть это с языка. — О, боже… — Элизабет становится стыдно вдвойне: пока она спала в пьяном угаре, за стенкой решалась судьба её близкой подруги. Это осознание хлёстко ударило по ней. — Ты не знаешь, куда она ещё могла пойти? — Бенедикт смотрит на подругу сестры с пониманием — то, что поглотило её сейчас, ест юношу изнутри с утра. — Шарлотта… — растерянно отвечает она, прикрыв рот рукой, — ей не впервой принимать таких путников… Софи будет не первой… Боже… — Эй, всё хорошо, — парень кладёт свою жилистую ладонь на тонкое плечо девушки, стараясь приободрить, — всё нормально, правда. Спасибо тебе, — кидает он напоследок. Элизабет тихонько кивает и закрывает за ним потяжелевшую дверь. Девушка идёт по коридору квартиры, как в тумане, подавляя порывы в панике мчатся к телефону. Она, держа спину прямо, шествует в другой конец коридора, останавливаясь перед входом в гостиную, и лишь тогда позволяет себе схватить трубку и лихорадочно набрать номер.***
Телефон даёт о себе знать, кажется на всю округу. Причём очень настойчиво. Ля Баф звонили постоянно — такой уж был удел бизнес-семьи. Однажды телефон не смолкал очень долго, и отец Шарлотты нанял «телефониста», который просидел у телефона с неделю, за что ему щедро заплатили. Однако щедрость в этой семье относительна: деньгами тут привыкли разбрасываться. Каждую трель телефона Софи слушала с дрожью в теле. За её пребывание в этом доме позвонили раз пять, и каждый раз она была готова услышать срывающийся голос матери. И в этот раз, Шарлотта летящей походкой подошла к телефону, который расположился ровно посередине коридора на круглом столике на тонких ножках с вензелями, в добавок к этому над ним висело большое прямоугольное зеркало — обязательный атрибут дома, где живёт Шарлотта — и парочка бумажек с ручкой рядом — на случай, если звонок принесёт новых сплетен или позвонят из фирм родителей. Блондинка привычным жестом поднимает трубку и прижимает к уху, обращая всё внимание своему отражению в зеркале. — Да? — протягивает она. — Ох, дорогая, ты! Как твои дела? Как ты себя чувствуешь? Я надеюсь шофёр довёз тебя куда надо, а не куда-нибудь… — девушка заметно оживляется и прижимает трубку ещё ближе к уху, услышав голос подруги. — Софи? Да-да, конечно, здесь… — чуть отклонившись назад и отодвинув трубку телефона на пару сантиметров от щеки, она обращается к Софи: — Дорогая, подойди, пожалуйста… Софи закатывает глаза, откидывает книгу в сторону и спускается с мягкой постели подруги. Шарлотта никогда не умела держать язык за зубами. Были бы это её родители, она бы смогла прикрывать её всего лишь несколько минут — столько бы времени потребовалось, чтобы Софи покинула дом подруги и убежала куда-нибудь подальше. Поэтому нужно было покинуть это место как можно быстрее. Камбербэтч нехотя подходит к подруге и, кинув на неё укоризненный взгляд, перенимает трубку из рук Шарлотты, которая виновато сдвигает брови к переносице. — Да? — Боже мой, Соф, — Софи слышит срывающийся голос подруги и ей становится легче, — прости меня, пожалуйста, прости… — Что случилось? Ты в порядке? Я совсем забыла о тебе вчера… произошло много вещей и… прости, пожалуйста, — девушка устало прислоняется спиной к холодной стене и окидывает взглядом потолок, — ты… Боже, Элизабет, перестань тараторить! — Нет-нет, господи… — Элизабет была готова лезть на стену, — я… как я могла храпеть в этой чёртовой кабинке в то время, как с тобой происходило всё это?! Я ужасная подруга, прости меня, я… — Ах, так вот в чём дело, — Софи тепло улыбается, — мой маленький еврей заснул на горшке, — она пропускает тихий смешок. На подругу совсем не хотелось злиться — на это не было сил. — Всё в порядке, Элизабет, поверь мне. Я цела, меня не оттрахали в школьном коридоре и всё закончилось благополучно. Всё хорошо. — Боже мой, пожалуйста, прости меня. Я бы всё сделала, чтобы этого не произошло… — Я не злюсь, — Софи ясно видит картину, как Элизабет бессильно виснет на столе, в порыве признаний сжимая свои густые, смольные волосы что есть силы. — Если тебе что-нибудь понадобится, умоляю, скажи мне. Я… я знаю, понимаю, что задумала, однако… — Ты знаешь? Откуда? — девушку, кажется прошибает — её уже начали искать. — Так, всё, что мне нужно — твоё молчание. Никто не должен знать кто я и где я, слышишь? — Бенедикт… — Элизабет сжимается, словно маленький комочек. Она понимает, что уже подвела подругу, — он приходил… Он искал тебя, пришёл ко мне, спросил… Я предположила, что ты у Шарлотты, но я не знала наверняка! Я вообще ни о чём не знала! — Бенедикт? — Софи искренне удивляется тому, что он пошёл за ней. Что это? Он пытается порадовать родителей? Или это продолжение заботы о ней, опекунство старшего брата, как вчера? — Элизабет, послушай, — она кидает тревожный взгляд на Шарлотту, которая всё это время стояла рядом, вслушиваясь в их разговор, — после этого звонка ты не знаешь где я, слышишь? — в трубке раздаётся согласие. — Я здесь пробуду недолго и гарантирую тебе, что к концу этого дня я, надеюсь, буду далеко отсюда, где-то в дебрях Лондона. Если к тебе придёт снова, неважно кто: родители, Бенедикт, полицейские или все вместе — ты знаешь, что говорить, понимаешь? Уловить согласие подруги не удаётся — раздаётся звонок в дверь. Софи вздрагивает и практически роняет трубку телефона. Тело сводит, а внутри по телу пробегается дрожь. Девушка кидает взгляд на Шарлотту, которая не рискует двигаться и внимает каждому жесту подруги. Звонок повторяется снова, и он, чёрт возьми, кажется настолько громким, что в ушах начинает звенеть. — Элизабет, я надеюсь, ты меня поняла. Спасибо тебе за всё, — Софи кладёт трубку, не дослушав возгласы подруги. Она берёт Шарлотту за руку и подводит к двери, сама вставая за неё, так чтобы дверь прикрыла её. Предварительно взглянув в глазок, Софи одобрительно кивает подруге, чтобы та открывала, и мучительно прикрывает глаза, готовясь, наверное, к самому тяжёлому бою с братом в своей жизни. Шарлотта кидает короткий взгляд в глазок, давит на ручку двери своим весом и тянет дверь на себя. Бенедикт предстаёт перед ней чуть взъерошенным и милым, со своей привычной улыбкой. Только в его глазах она улавливает то, что внутри у него всё переворачивается с ног на голову, и ей уже не кажется, что так уж легко будет обвести его вокруг пальца. — Бенедикт? — блондинка собирает в кулак всё своё актёрское мастерство. — Привет, — юноша на секунду приходит в замешательство при виде Ля Баф, но не забывает о том, что его привело сюда, — я ищу Софи… — Да? Что-то случилось? — Шарлотта уже в сотый раз поняла, что карьера актрисы не для неё, куда легче манипулировать парнями в более тесных и меркантильных интересах. — Да… — Бен старается незаметно заглянуть за спину девушки, чтобы уловить глазами хоть какой-нибудь признак присутствия сестры или услышать её запах, но всё говорило лишь о том, что это дом Шарлотты. — Она ушла сегодня, не предупредив, и всё ещё не вернулась… Ты… — юноша возвращает своё внимание лицу девушке, — не знаешь, где бы она могла быть? Она приходила? — Нет, она даже не позвонила мне… — девушка машинально кидает взгляд на дверь, дрожащим голосом давая понять подруге, что скоро она будет валяться у её брата в ногах, умоляя отстать от неё. — Я думаю, ещё есть шанс, что она придёт, она же… ой! — Софи не даёт ей закончить и тихонько пихает массивную дверь на ногу подруге, чтобы та проехалась по её мизинцу. — Прости, я что-то начинаю волноваться от таких новостей… — Шарлотта старается улыбнуться как можно шире и правдоподобнее. — Шарлотта, — тон Бенедикта заставляет убрать улыбку с лица и сосредоточится на нём, — она приходила или… она здесь? — Нет, ни то, ни другое, — блондинка говорит это чётко и твёрдо, словно вторя тону юноши. — Можно? — Камбербэтч чуть наклоняется вперёд, дав понять своё намерение. — Зачем? — Шарлотта понимает, что проиграла, но старается не подавать виду и остаётся стоять с распростёртыми руками: одна держит дверь, другая прислоняется к косяку — обе перекрывают вход в дом. — Шарлотта… — юноша делает шаг вперёд. — Бен, её здесь нет! И вообще, ты сейчас собираешься вломиться в мой дом… — он не даёт закончить свою судорожную тираду Ля Баф и, обхватив тонкие плечи, приподнимает её и буквально меняется с ней местами, первым делом заглядывая за дверь. Софи стоит, насупившись, скрестив руки на груди, смотрит на него чуть из-подо лба. В этом взгляде нет испепеляющей злобы — она не злится на него, этот взгляд пуст и полон безнадёжности одновременно. Бенедикт оглядывает её с минуту и выдыхает — всё хорошо, она не успела никуда вляпаться. Шарлотта продолжает стоять в дверном проёме, где стоял парень, не смея вмешаться и даже прикрыть дверь, чтобы увидеть подругу. — Идём домой, — тихо говорит Бен, не сводя взгляд с сестры, но та лишь качает головой и с усмешкой отворачивается, — Софи, пожалуйста, ты не… — И что я получу? Ещё кучу криков, трёпку, очередное напоминание о том, что всё что «по мне», то есть отвратительно? — Я не позволю. — Так же как не позволил вчера? — Софи упирается в него взглядом, в горле собирается комок, вид брата в глазах начинается мутнеть и расплываться, и она сбивается на шёпот, прикрывая лицо руками. — Бенедикт, я не хочу… Меня нет, всё, — сгибается пополам и проводит руками по волосам, которые ещё не потеряли форму причёски с того вечера. — Это всё устаканится, всё решится… — Бенедикт подходит к Софи и тянется руками к ней, но прикоснуться не смеет, словно его что-то останавливает. Он пытается вспомнить, когда прикасался к ней просто так, чтобы утешить или просто поддержать, когда она разрешала ему это сделать. Последний раз она принимала его прикосновения безоговорочно, когда он мог поднять её на руки, чтобы показать мир за стенами дома. Последний раз она позволила ему прикоснуться к ней вчера, во время танца… — Софи, пожалуйста, — юноша готов взвыть к здравому смыслу сестры, — ты не понимаешь… Это слишком мелочно, чтобы так всё перечеркнуть. Пожалуйста, возьми себя в руки. — Я не хочу, Бен… Я не хочу возвращаться туда, где во мне видят шлюху. Зачем? Это равноценно тому, что будет на улице, только это уже будет правда. — Софи, я не позволю тебе… — И что? Что? Твоя совесть будет чиста? Ты сможешь собой гордиться? А может родители? Может быть, всё дело в них? Ну конечно, привести обратно домой блудную дочь, вернуть её домой и стать для родителей пупом земли, окончательно, — Софи смотрит в глаза Бенедикту с вызовом, хотя отлично понимает, что до такого он не опуститься. Он просто хочет вернуть её домой, потому что это правильно, это то, что он должен сделать, обязан перед самим собой. Ведь как бы она не относилась к нему, как бы она не была невыносима, она его сестра. Осознание того, что сейчас она где-то стоит на коленях перед кем-то на грязной подстилке или без, или кто-то зажал её возле вонючего мусорного бака и имеет до последнего дыхания, будут бить по нему сильнее хлыста о голую кожу. Сама мысль о том, что он не смог уберечь её во второй, самый важный, раз, будет поедать его изнутри. Бенедикт смотрит на сестру внимательно, смотрит на неё тяжёлым взглядом, хмуря брови, поджимая и кусая губы изнутри. Софи кажется, что он смотрит на неё выжидающе, но он просто пытается проигнорировать её, всё что она сказала секунду назад. Он знает, она защищается, и он отказывается верить в то, что Софи уже всё решила. Он не мог проиграть… нет… Девушка отводит взгляд, делает глубокий вдох и огибает брата, направляясь к тому самому столику, где стоит телефон. Софи берёт чистый листок идеально белой бумаги и толстую ручку, прямиком из кабинета какого-нибудь магната, и начинает писать непривычно размашистым, своим острым, неровным подчерком, желая заполнить как можно больше бумаги. Она пропускает смешок от мысли, что, возможно, никогда больше не возьмёт такие дорогие предметы в свои руки, сворачивает, как можно аккуратнее, гладкий листок надписью внутрь и подходит к брату. Бенедикт стоит, потупив голову. Таким угрюмым его не видела ни Софи, ни Шарлотта, которая сейчас со страхом и печалью в глазах наблюдала за всем. Такие драмы не для неё. Это похлеще самых драматичных расставаний в самом драматичном романе. Наблюдать за этим слишком тяжело. — Отдай это родителям, — Софи протягивает свёрток брату, но тот лишь поднимает на неё глаза. Она смотрит на него ещё немного, но не может понять, что он хочет ей сказать этим взглядом. Это не мольба, это не злость, это не печаль… Это «что-то», что она не может обозначить одним словом. — Возьми, — она протягивает бумагу к его руке, но Бенедикт даже не шевелит рукой, лишь продолжает смотреть на неё тяжёлым, мутным взглядом: оглядывает сгиб шеи, выступ нижней челюсти, аккуратную мочку уха, над которой нависли мягкие рыжеватые локоны… Он стоит, но его как будто придавили тысячи булыжников, и это можно было увидеть по нему… Софи не выдерживает и сама вкладывает послание в карман мастерки брата и отходит, обнимает себя за плечи, закусывает губу, осматривает его в последний раз. Игнорируя подругу, девушка подходит к двери, распахивая её перед юношей. — Иди, — тихо говорит она, мельком взглянув на брата. Бенедикт будто на секунду оживает. Он смотрит на распахнутую дверь, улавливая кожей движение тёплого воздуха, переводит взгляд на Шарлотту, которая сочувствующе смотрит на него в ответ, и наконец, упирается взглядом на сестру. — Иди, — Софи говорит нетерпеливо, словно поторапливая его, снова взглянув на него мельком. Бенедикт делает шаг. Второй. Третий. Проходит по бесконечно длинному коридору и ровняется с сестрой, которая легко хватает его за рукав мастерки: — Не вини себя, — шепчет она, робко поднимая на него взгляд. Камбербэтч на секунду останавливается, чуть ведёт головой в сторону сестринского шёпота, но не находит в себе силы одарить её взглядом в последний раз. Он выходит за дверь тяжело, словно его что-то не отпускает, тянет назад, также тяжело спускается по ступенькам и опирается на перила. Дверь закрывается с тихим щелчком, и это действует на него словно спусковой механизм — Бенедикта охватывает ярость. Ладонь ударяется о жёсткий металл, а нога пинает что-то невидимое. Скрепя зубами, Бенедикт разворачивается к дороге домой, машинально складывая руки в карманы и сжимая несчастный свёрток до скрежета бумаги. Софи наблюдает за тем, как удаляется брат сквозь неплотную занавеску на большом окне подле входной двери. Она устало прислоняется к двери, закрывая глаза, словно в мучении, и скользит вниз. Внутри чувствуется какая-то тяжёлая пустота, которая готова разорвать на части. Чем дальше уходил Бенедикт, тем ярче было ощущение того, что внутри рвётся что-то очень важное, словно он тянет за собой кусок чего-то такого, что отрывается от неё с дикой болью. Софи пыталась вспомнить, когда позволяла прикоснуться Бенедикту к себе последний раз, когда принимала его прикосновения без малейшего отвращения. Когда-то давно, по городу, в деревне у бабушки, когда они шли в какое-либо место одни, без родителей, они держались за руки. Крепко и надёжно, чтобы не потеряться или не отстать друг от друга. Тогда это было так правильно, так обыденно, так… нормально. Тогда она была ещё достаточно мала для того, чтобы ставить какие-то барьеры. Тогда, чувствуя руку брата, она словно наполнялась, словно это была завершающая деталь её самой… Вчера вечером Бенедикт держал её в танце так же нежно и надёжно, как тогда… и в тот момент это тоже казалось нормальным и правильным, хоть и не типичным для них двоих сейчас. Сейчас она даже не нашла в себе сил обнять его. Обнять покрепче. В последний раз. — Ты правда решилась? — Шарлотта окидывает место действия тоскливым взглядом. — Нет, — Софи отрицательно мотает головой в стороны, упираясь лбом в сложенные на коленях руки, и заходится в неистовом рыдании. В том, в котором безмолвно заходилась вчера ночью.***
Бенедикт приходит домой опустошённым, усталым и помятым. Он с трудом открывает дверь, не зная, как сказать о том, что он не смог, что Софи осталась где-то там, что в семье теперь он один. Бен старается двигаться как можно тише, чтобы незаметно проскользнуть в комнату, чтобы хотя бы немного отсрочить обсуждение сегодняшнего события. Ванда также тихо выходит с кухни, с надеждой оглядывая сына, но ни рядом, ни за ним, ни перед ним не было никого. Она медленно опускает потяжелевшие веки, болезненно жмурится и прикасается к тонким губам, пытаясь сдержать накатившую истерику и успокоить внутреннюю боль, которая только нарастала. Тимоти выглядывает из гостиной, смотрит на хмурого сына, опиравшегося на дверной косяк и потупившего взгляд куда-то в пол, рядом со сброшенным кедами, кидает короткий взгляд на поникшую жену и окидывает взглядом всю прихожую, не находя там дочери. Мужчина упирается руками в худые бока, тяжело вздыхает и устремляет взгляд в потолок. — Да будет так, — произносит он, — этот дом больше не её, — и, развернувшись, устремляется вглубь комнаты, занимая своё прежнее место в кресле. — Как ты можешь так говорить?! — Ванда следует за ним. Последнее, что слышит Бенедикт, прежде чем закрывает дверь в свою комнату — срывающийся голос матери, которая умоляет отца изменить своё решение. Он кидает мастерку на не заправленную кровать и садится за свой учебный стол, на котором такой же беспорядок, как и во всей комнате в целом. Юноша в одно мгновение находит запрятанный дневник сестры, открывает его на последней исписанной странице и, первым попавшимся под руку карандашом, выдавливает толстыми яркими линиями то, что ему хотелось сейчас кричать на весь Лондон: «Зачем ты так со мной?» Бен откидывает несчастный карандаш и, потирая руками лицо, разворачивается вместе со стулом в сторону двери. Руки обессилено ложатся на ноги, и юноша окидывает пустым взглядом комнату, зацепившись глазами за свёрток, выпавший из кармана мастерки. Он подползает к нему на коленях, опирается локтями на кровать, машинально разворачивая, и пробегается глазами по стройным буквам. До Бенедикта доходит не сразу, и он читает его снова и снова, с каждым кругом слегка оживляясь. На секунду отводит взгляд, словно задумавшись, и откидывает листок в сторону. Камбербэтч тихонько вздыхает и роняет голову на руки, чувствуя, как внутри натянутые струны слегка расслабляются.