My obsession

Разумеется, они не успевали. Подготовить город к приходу войск и осаде. Все, что им удалось, – лишь закрыть все въезды в город и тщательно забаррикадировать их, но… этого было катастрофически мало. Стены окружающей столицу крепости уже давно никто не укреплял, и при желании прорваться через любую из них можно было едва ли меньше чем за день. В городе почти не было продуктового и оружейного запаса, и в случае длительной осады их ждал неминуемым голод. Но вряд ли они вообще смогут продержаться так долго, ведь толковых защитников у Арвея было раз, два и обчелся. Королевская стража и городская полиция пусть и носили роскошное военное обмундирование и даже подобие оружия, однако все эти люди не видели ни разу в жизни настоящей войны и настоящего боя, что уж говорить про осаду и северных варваров, так что… Глупо было бы возлагать на них хоть какие-то надежды. Как и на весь тот наемный сброд, что собрал маркиз Ким для собственной защиты и с которым Хёкджэ мог в одиночку разобраться за час или два. Единственные, на кого еще мог надеяться герцог, – его люди и люди его друзей и союзников, но их было слишком мало. Катастрофически мало. Да и большая часть из них все еще была занята на зачистке столицы от заговорщиков, которая прошла вовсе не так легко и стремительно, как они предполагали. Нет, конечно же, они предполагали, что и сам Хичоль, и его союзники будут сопротивляться, но встретить столь мощный и столь отчаянный отпор со стороны внезапно атакованного противника… Да, такого не ожидал никто из них. И тем не менее медленно, но верно они брали под свой контроль все главные объекты столицы: казначейство, здание совета, королевский дворец, казармы, городские библиотеки и архивы, банки, хранилища, тюрьмы и даже дома самых влиятельных и самых продажных министров, чтобы обеспечить сохранность, мир и порядок не только в Арвее, но и во всем Аароне. И им почти удалось сделать это, ведь к утру в столице остался лишь один оплот заговорщиков, так и не сдавшийся им, – Комиссия по нравственности, чье здание куда больше походило на маленькую крепость внутри столицы, чем на что-либо другое. Оплот, в котором все оставшиеся и сбившиеся в кучу заговорщики, разумеется запасшиеся провизией, водой и оружием, могли держать оборону еще не один месяц. В отличие от Арвея, защита которого не могла вызвать ничего, кроме жалости и слез, черт бы ее побрал! Стоило только Хёкджэ подумать о Комиссии и о том, КТО все еще мог быть в ее стенах, как на его горле тут же словно сжималась стальная рука, не дающая ему сделать и вдоха и заставляющая его захлебываться в накатывающих на него волнах отчаяния и бессильной злости. И как бы Хёкджэ ни старался бороться с этими волнами, сколько бы он ни заставлял себя не думать об этом, не думать о том, чье имя сейчас он не мог решиться произнести даже в собственных мыслях, он все равно раз за разом возвращался к нему. К Донхэ. Чувствуя, как все внутри, каждую клеточку его тела снедает невыносимая боль. Столь сильная и всепоглощающая, что Хёкджэ не мог отрешиться от нее, сколько бы он ни старался. Нет, внешне герцог Ли сохранял привычные для всех спокойствие, уверенность и хладнокровие человека, который прекрасно знает, что и для чего он делает. Главнокомандующего, уверенного в своей победе. Хёкджэ, старательно делая вид, что с ним все в порядке, принимал гонцов и срочные послания, раздавал указания, умудряясь успевать, кажется, везде и всюду, даже приглядывать за Его Высочеством, переданным в бережливые руки лекарей, и капитаном Соном – их самым неожиданным пусть и не самым приятным, но все же союзником, который сейчас с нескрываемым усердием и рвением проводил зачистку во дворце и выстраивал новую систему охраны принца и их самых ценных пленников, совершенно забыв о том, что еще совсем недавно он вел игры на противоположной стороне. Да уж, скажи Хёкджэ кто месяц или два назад, что этот лизоблюд, готовый на все, ради того, чтобы вырваться наверх, и души не чающий в маркизе Киме и его идеях собственнолично будет заботиться о том, чтобы его дорогой господин не сбежал до собственной казни из камеры, а также поможет обезвредить и упрятать за решетку десяток его союзников, о которых ни Хёкджэ, ни глава Ким не имели не малейшего представления... Хотя это было не так уж удивительно, ведь… кто первым бежит с тонущего корабля? Разумеется, крысы. И капитан Сон оказался одной их самых проницательных крыс на тонущем плоту маркиза Кима. Однако, в чем бы им с Его Высочеством ни клялся капитан и как бы старательно ни демонстрировал свою преданность, Хёкджэ все равно попросил сына барона фон Майера приглядывать за ним, а охрану темницы и ее крайне ценного наполнения смог доверить лишь своим людям, специально вызванным с этой целью из замка, ведь герцог Ли жил на этом свете не первый день и прекрасно понимал, что стоит быть очень и очень внимательным к подобным «союзникам», потому что те, предав раз, могут предать и второй, и Хёкджэ с удовольствием послал бы эту сволочь к чертям и просто перерезал ему горло, но у них сейчас на счету был каждый человек и каждые руки, хоть как-то способные держать меч. И, выслушав очередной доклад об уже шестичасовой осаде Комиссии по нравственности, никак не желающей сдаться и поддаться им, Хёкджэ подумал, что пора прекращать это шоу. Хотят забаррикадироваться и сидеть в этих стенах? Пусть сидят. Пока. До прихода основных сил. А там… там они просто раскатают их в лепешку. Его Светлость уже собирался было попросить гонца передать главе Киму, чтобы тот отозвал штурмующий крепость отряд, оставив на всякий случай парочку соглядатаев присматривать за зданием, но в их разговор внезапно вмешался стоящий в углу комнаты и внимательно прислушивающийся капитан Сон: – Ваша Светлость, прошу прощения за мою дерзость, но… не мог бы я помочь с Комиссией? – робко поинтересовался мужчина, не решаясь даже поднять взгляда на герцога, который одним своим видом сейчас мог внушить кому угодно суеверный ужас. Кому-то, кто достаточно плохо знал Его Светлость, потому что те, кто знал герцога гораздо ближе, чем капитан Сон, не могли не заметить, что с герцогом Ли что-то не так. Определенно. Ведь как бы мужчина ни старался отрешиться от тех мыслей, что терзали его изнутри, как бы ни старался вести себя нормально, как бы отчаянно ни цеплялся за детали, но… местами он переигрывал. Чертовски переигрывал, излишне резко и нервно реагируя на некоторые выпады и фразы и нарочито показательно игнорируя другие. Так, как он не делал никогда прежде. Как будто это была не жизнь, а театральная пьеса, где неумелый и едва-едва стоящий на ногах от волнения актер пытался сыграть порученную ему роль герцога. А еще порою Его Светлость столь стремительно и глубоко проваливался в пучину собственного горя и мыслей, что выпадал из действительности прямо посреди разговора, и собеседники долго не могли дозваться его, пока герцог Ли отчаянно пытался справиться с этим и выбраться на поверхность. И это не могло не пугать пристально наблюдающих за мужчиной принца и герцога Йорга, которые в отличие от капитана Сона прекрасно видели, что творится с Его Светлостью и даже знали истинную причину происходящего, но пока ничем, совершенно ничем не могли помочь ему, оставаясь лишь безмолвными наблюдателями его мучительных попыток справиться с горем и молясь лишь о том, чтобы выдержка Его Светлости не подвела их и в этот раз. А еще госпожа удача и виконт Ли, который вопреки всему еще мог быть жив и подарить Его Светлости спасительный глоток свежего воздуха или… с размаху нанести последний удар кинжалом в сердце мужчины, чтобы окончательно добить и уничтожить его. И что-то подсказывало им, что второй вариант куда более вероятен и от того, как скоро это случится, сейчас зависела не только судьба герцога Ли, принца, герцога Йорга и всех их союзников, но и целой страны. – Что-что? – рассеяно переспросил Хёкджэ, снова погрузившийся в свои мысли и не сумевший быстро переключить свое внимание с гонца на капитана Сона, переводя взгляд на все так же стоящего в самом дальнем углу и переминающегося с ноги на ногу мужчину, который по какому-то странному недоразумению оказался в этой комнате, ставшей для Хёкджэ временным кабинетом и главным оборонным штабом в столице, хотя, судя по обилию розового цвета, шелка и бархата в обивке мебели, кружева и рюш, ранее это была одна из гостиных придворных дам, впрочем сейчас это не имело никакого значения. – Ваша Светлость, я прошу прощения за мою дерзость, но… возможно, я бы мог помочь вам… решить проблему с Комиссией? – не слишком уверенно повторил свой вопрос капитан и, словно испугавшись еще не озвученного ответа герцога, вдруг затараторил: – Я работал в этом здании долгое время, занимался перевозкой и организацией охраны пленных и знаю там все тайные входы и выходы, все слабые места в обороне, поэтому… Вы позволите мне… помочь? – мужчина вопросительно посмотрел на герцога Ли, на лице которого не было написано ни единой эмоции, ни одной подсказки, которая бы могла помочь капитану понять, о чем тот сейчас думает и какой ответ даст на его вопрос: согласится принять помощь от бывшего врага или… все-таки отправит его в соседнюю с бывшим господином камеру, а затем на плаху? Но, слава богу, Его Светлости хватило благоразумия, чтобы принять эту пришедшую с весьма неожиданной стороны помощь и переселить свое яростное желание вцепиться в горло капитану Сону и вытрясти из него все, что тот знает о Комиссии и о пленниках. Вернее, лишь об одном пленнике, судьба которого волновала Его Светлость сильнее всего, как бы старательно Хёкджэ ни старался убедить себя в обратном. Но что может значить одна жизнь, когда на кону стоят тысячи точно таких же жизней и судьба целой страны? Разумеется, ничего. И Хёкджэ раз за разом повторял это про себя как мантру. И именно поэтому, приложив все силы, что у него были сейчас, он все-таки сдержал себя и, выдавив из себя кривую, совершенно неуместную и больше похожую на шакалий оскал, чем на знак одобрения, улыбку, сказал капитану, что у него есть ровно два часа до начала общей мобилизации для обороны города и что он дает ему полный карт-бланш в атаке на бывших союзников, правда не без присмотра еще сильнее встревоженного этим звериным оскалом герцога Йорга и главы Кима, раз уж вражеская армия подарила им столь роскошный подарок, задержавшись в пути и отложив начало осады до рассвета, а то и до полудня следующего дня, – возможность очистить Арвей от поразившей его изнутри скверны до конца, а может быть, даже отыскать того, кто так отчаянно не желал покидать голову Хёкджэ. Ну и подготовиться к атаке, отразить которую сейчас у них не было ни единого шанса. И, выслушав все доклады разведчиков, Хёкджэ уже не был уверен в том, будет ли у них этот шанс вообще.

***

– Когда он наконец-то замолчит? Я больше не могу-у-у-у… – в тон стенающему уже четвертый час без перерыва страдальцу проскулил один из послушников, нервные клетки и барабанные перепонки которого уже просто не могли выдержать издевательств то ли над собою, то ли над их несчастным пациентом, которого было бы намного гуманнее сейчас добить. И безопаснее. Особенно после той волны странных новостей и слухов, что прокатились этой ночью по столице. Да и освободить место в храмовом лазарете не мешало бы, ведь отец Чхве предупредил их, чтобы они готовились к приему большого количества раненных. – Смотри-ка, сколько говорили, что он не жилец, а он все орет-орет, да не помирает, – недовольно то ли скривился, то ли усмехнулся второй оставленный дежурить на ночь в лазарете послушник, уже давно пренебрегший всеми правилами и вместо привычного дежурства в лазарете просто сидящий у стены на полу и изо всех сил пытающийся задремать под эти жуткие вопли. Впрочем, именно из-за этого самого пренебрежения к правилам он и оказался здесь, в лазарете, ночные бдения в котором из-за появления «особо важного» пациента были теперь не привилегией, а самым настоящим наказанием. – Подожди еще час, если будет так орать, дадим ему сонный настой – и всех делов… – Сонный настой? Но главный лекарь же сказал не давать ему никаких настоев, что его организм просто не… – обеспокоенно начал первый, скребя грязными ногтями лысую голову, уже вновь начавшую покрываться светлым, едва-едва заметным, словно детским пушком, волос, за который братья уже прозвали его между собой Курёнком, да и за робкий нрав и крайне трусливый характер тоже. – Плевать, что он там сказал. Жалко беднягу, да и нам самим поспать не мешает… – не сдержал зевка послушник. Будь его воля, он напоил бы болезного сонным настоем еще два часа назад, но не рискнул делать этого, пока все в храме не заснут и никто из старших уж точно не решит нагрянуть к ним с проверкой. – Тогда, может, просто добьем его? – недовольно скривился Курёнок и, не дожидаясь ответа от своего собрата по несчастью, поднялся с места, чтобы сходить на кухню и набрать льда из холодильных шкафов. Приложенные ко лбу ледяные компрессы хотя бы ненадолго успокаивали раненого и уменьшали его страдания, как и свежие, пропитанные травяными настоями повязки поверх ран и ожогов, которые потом можно было лишь просто смачивать, чем послушник и занялся по возвращении, искренне недоумевая, зачем ему нужно все это и зачем они лишь продлевают мучения этого страдальца. Тяжело вздохнув, Курёнок обмакнул в глиняную миску с травяным настоем чистую повязку, чтобы закрыть последнюю рану – на плече разомлевшего от приятной прохлады и притихшего раненого, и, поддавшись непонятному порыву, впервые за все дни внимательно всмотрелся в перекошенные и искаженные болью черты лица юноши, внезапно показавшиеся послушнику слишком уж знакомыми, и уже буквально через пару мгновений Курёнок узнал ЕГО, наконец-то понимая, кто на самом деле этот «особый пациент», которому нужно сохранить жизнь «любой ценой», и почему отце Чхве и все старшие братья так сильно пекутся об этом человеке...