Капля дёгтя в бочке мёда

Поклюка нравилась Шипулину гораздо меньше, чем Эстерсунд. Он не чувствовал с этим городом никакой связи, хотя и оставил здесь когда-то множество хороших воспоминаний о гонках. — Волнуешься? — подъехавший Мартен уже улыбался своей фирменной улыбкой, весь светясь от предвкушения. Он недавно говорил Антону, что ему ужасно нравится соревноваться, пусть даже Фуркад чаще всего выигрывал, на самом деле не нацеливаясь на какие-то награды, азарт-то всё равно оставался. Русский пожал плечами: — Я всегда волнуюсь, работа у меня такая. Как думаешь, кто выиграет этот этап? — Я! — Мартен объехал вокруг Антона, быстро-быстро двигая лыжами. — Видишь, какой у меня темп? Никто меня не догонит! — О да-а, такие космические скорости нам, простым смертным, недоступны, — Шипулин покивал со скептическим выражением лица (хотя в глубине души, нет, просто в душе он знал, что Мартен действительно очень сильный соперник. И об этом не стоило забывать, засматриваясь на светящиеся янтарным глаза). — Пошли, что ли, навернём кружок? Они неспеша спускались по склону, переговариваясь между собой и в который раз отмечая, насколько умиротворённо выглядит весь остальной мир, за пределами скоростной, напряжённой реальности биатлона. Шипулину то и дело в голову на протяжении всей прогулки стучала навязчивая мысль: начать думать о том, чтобы выйти из большого спорта и из спорта в принципе. Он любил, ужасно любил биатлон со всеми его подводными камнями (или лучше сказать подснежными кочками), болезненными, разочаровывающими проигрышами и победами на вес золота, но… Иногда ему казалось, что всё это абсолютно не нужно. По крайней мере, самому Антону. У него и раньше возникали такие мысли, но мужчина удачно прятался от них за тренировками, а теперь и за отношениями. А если закончить карьеру? Куда идти? Что делать? Рассматривая перспективы, открывающиеся после выхода из биатлона, Шипулин чувствовал себя, как выпускник школы — ничего не понятно, будущее размыто, хочется только забиться в угол и жалеть себя, утешаясь тем, что это мир виноват во всех его неудачах. И всё же, если говорить серьёзно, не пытаясь обратить любую мало-мальски важную мысль в шутку-самосмейку, альтернативы у него были так себе. Тренером русский биатлонист никогда не хотел стать, несмотря на все плюсы этого занятия, из-за чересчур большой ответственности, выдержать которую у него уже не хватало бы сил. Куда ещё может пойти бывший спортсмен? Конечно, у Шипулина было образование, но мужчина настолько сосредоточился на спорте, что половина приобретённых в университетские годы навыков благополучно растворилась. Мартен остановился так резко, что Антон не успел затормозить и скатился в сугроб. Штаны моментально облепил алчный до ткани снег, и они промокли, неприятно прилипая к коже. — Мать твою в коленную чашечку! — выругался шатен, отряхиваясь. — Что такое, Марти? Француз повернулся к нему с обеспокоенным лицом: — Ты какой-то странный, Тоша. У тебя проблемы? — С чем? — уточнил Антон на всякий случай, потому что проблемы есть, но надо понять, что конкретно имеет в виду Фуркад. — Ну, — замялся тот, почёсывая затылок, — ты весь день будто не со мной, постоянно проваливаешься в свои мысли. Не подумай, что я пытаюсь ограничить твою способность непрерывно думать, но… Ты мой парень, мне хочется побыть с тобой, а не с твоим телом и ушедшим в астрал мозгом по отдельности. — Как завернул красиво, — хмыкнул Антон, переставив лыжи так, чтобы быть поближе к Мартену. — У меня не проблема, а скорее обычные загоны, не парься. Само пройдёт, приложу мысленный подорожник. — Подорожник? — лицо брюнета выражало крайнее недоумение. Шипулин объяснил ему, что в России подорожник считается чем-то вроде панацеи, мол, приложишь его к ране и сразу излечишься. Французский биатлонист тут же поинтересовался, работает ли это на самом деле, на что ответом, конечно же, было «нет». Однако Шипулин также добавил, что это ничуть не колеблет народной веры в чудодейственное растение, проще христианина заставить разувериться в Боге, чем русского в подорожнике. Мартен понял из этого ничего и решил, что постигнет таинственную русскую душу как-нибудь в другой раз. На этой культурной ноте они подъехали к отелю. Здесь им предстояло разделиться — Антону нужно было ехать к своей команде, а Мартену — к своей. Повертев головой из стороны в сторону, проверив, видит ли их кто-нибудь, Фуркад быстро поцеловал своего парня в губы: — Ну, я пошёл, хороший мой. Кашу кушай, тренера слушай. — Всенепременно, — шатен ответил ему, ощущая взволнованную дрожь внутри — а вдруг кто увидит? Никто не может предугадать, как среагируют на их отношения окружающие. Мартен, не удержавшись, мягко мазнул губами по лбу Антона напоследок и добавил, уже уходя: — И помни, что я всегда говорю: не выдумывай лишнего! Легко так говорить, если у тебя в голове каждую секунду не возятся варианты худшего расклада событий, любых, от завязывания шнурков до наступающих соревнований. *** Девятого числа, кроме гонок, самым обсуждаемым событием стала… Эротичная фотосессия Ванессы Хинц в журнале «Погорячее»*. Челюсти болельщиков отвалились, когда они услышали об этом. Никто, ни за что и никогда не предположил бы, что спортсменка способна на такое. Особенно с учётом того, что Хинц находилась (как бы) в отношениях с Симоном Шемппом, такое обязывало, конечно, не к монашескому, но вполне приличному образу жизни. Это открылось вечером накануне, когда люди со стабильным режимом сна уже ложатся спать, а заядлые ночные тусовщики только-только начинают шевелиться. Кто-то слил фотографии из свежевыпущенного журнала в сеть с подписью «А габариты-то у Ванессы ничего так!». Новость разлетелась мгновенно, хотя, по мнению некоторых, ничего предосудительного в фотографиях не было: Хинц сидела на столе, закинув ногу на ногу, в одном купальнике со спущенной лямкой, красиво взбитыми в элегантную причёску волосами, и смотрела в камеру, закусив губу. Получилось интимно, всё было подобрано идеально — тонкий купальник, поза, страстный взгляд девушки оставляли много простора для фантазии, и потому фотографии казались куда эротичнее, чем они были на самом деле. Весь спринт журналисты, пришедшие зафиксировать победы или проигрыши, сидели как на иголках: каждому из них хотелось взять эксклюзивное интервью, получить объяснение поступку Хинц и хорошенько на этом заработать. И, конечно, не забыть спросить Симона, чьи гордость и достоинство наверняка были задеты бесстыдным поведением немки. Они бы набросились на парочку гораздо раньше, но прозорливые тренеры отгоняли их, как коровы мух, и СМИ пришлось отступить перед упорством более-менее уважаемых ими людей. — Скажите, пожалуйста, почему вы снялись в этом, с дозволения сказать, журнале? Ванесса задумчиво поправляет волосы, избегая смотреть прямо в камеру: — Вы знаете, что жизнь людей нашей профессии очень тяжела и нагружена. Иногда нужно совершить что-то такое, чтобы напомнить себе, почему ты решил стать именно тем, кем являешься сейчас, а не другим человеком. Кроме того, — Хинц усмехается, но в лукавых изгибах губ чувствуется напряжение. — эта фотосессия помогла мне осознать, что я девушка. Не хочу жаловаться, но наши отношения с Симоном отражают больше его сущность, чем мою, и я начала забывать о самой себе. Неприятное ощущение, скажу я вам. Любовь к другому исходит также от любви к себе, а у меня её долгое время не было. Никакой цели устроить шумиху у меня не было. Я делала это для девушки, которая сидит сейчас перед вами, для себя, если хотите. Прокручивать у себя в голове ещё не остывшие воспоминания было бесполезно, если честно. Ванессе то и дело казалось, что она сглупила, совершила ужасную ошибку, и в следующую секунду она уверяла себя в том, что давно пора было выкинуть что-нибудь эдакое. Если уж Симон перестал считать себя имеющим определенные обязательства парнем, то почему она должна сдерживать себя? — Что по этому поводу думает ваш партнёр, Симон Шемпп? — Я его ещё не видела, но уверена — он понимает, почему я так поступила. Более того, скорее всего, он не видит в этом большой проблемы. Мы с ним поговорили совсем недавно о том, что для нас обоих значит свобода, и уважаем выбор друг друга. Ни за какие недозволенные рамки эти фотографии не выходят. За них выходит людская фантазия, но это уже не мои проблемы. Глупая истеричка. Не оставила ему никакой нормальной лазейки. Пришлось вешать журналистам лапшу на уши про взаимопонимание, когда его раздирала ярость. Как она посмела? Без его разрешения? Без его на то согласия? Ослушаться Симона Шемппа значит нажить себе проблем, и сука Хинц справилась с этим на сто баллов. Да, между ними нет любви, да, он говорил про это, но не давал зелёного света на такое блядское поведение! Шлюха. Все они такие. Мартен бы никогда не поступил так, с ним было приятно иметь дело (впрочем, его тоже было довольно забавно иметь). Послушный, боготворящий, участливый… Он дал ему достаточно отдыха, пора возвращать сорвавшегося с цепи питомца.