Капля дёгтя в бочке мёда

Поклюка пролетела ещё быстрее, чем Эстерсунд. Они прибыли сюда шесть дней назад, а теперь снова должны были улетать. Антон не знал, каким богам молиться, чтобы не оказаться рядом с Ванессой. После прогремевших четыре дня назад фотографий это было бы неловко на уровне «максимально», а если вспоминать ещё и их разговор… Конечно, Шипулин ни на йоту не поверил тому, что сказала Ванесса про Симона. Он видел немца вечером того же «памятного» дня, и тот вовсе не выглядел «понимающим и одобряющим», каким его пыталась выставить девушка. Если же в её словах был чёткий расчёт, то шатен его не совсем понимал. Как и любой спортсмен, Шемпп крепко удерживал чистоту своей репутации, строя образ улыбчивого и искреннего (как Мартен, но насквозь фальшивого) человека. Понятно, что он не захочет открывать свой реальный характер, но, пытаясь его потопить, Ванесса, кажется, только спасла этого эгоиста. Ему оставалось только следовать её словам. — Навряд ли Шемппу это нравится, — обронил Гараничев, когда Антон поделился с ним своими мыслями. — Он же свободолюбивый, это раз, во-вторых, он помешан на контроле, забыл? Помнишь, твой Мартен рассказывал, какие истерики устраивал ему Симон, если что-то шло не так, как он хотел? Ванесса, зуб даю, фотографировалась без его разрешения, представляешь, в каком он бешенстве? Словосочетание «твой Мартен» приятно скользнуло по сердцу, а понимание того, что теперь можно не говорить «да не мой он!», и вовсе смягчало тревогу Шипулина. Он никогда не цеплялся за все эти «твой-мой, навсегда-навечно», но всё равно это приносило радость, мужчина не мог не признать. И это чувство было классным. Тем не менее, успокоиться окончательно не удалось. Симон Шемпп объявил, что может испытывать влечение к мужскому полу. Новость была ещё ошеломительней, чем фотографии Ванессы, и все просто с ума посходили, особенно фанатки. Интернет заполнился теориями, канонами, артами, фанфиками (не то чтобы Антон их всерьёз читал, но некоторые описания были действительно интересными) ещё больше, чем раньше, под самую завязку. Как бы сказала бабушка Шипулина, «где не плюнь, куды не ткни»* — нельзя было просто так взять залезть в какую-нибудь социальную сеть, не наткнувшись на очередное кричащее благим матом «ЭТО ШУТКА ИЛИ НЕ ШУТКА?». Поэтому Антон перестал заходить в Интернет. А зачем? У него есть Мартен, друзья — Женя, Жан и так далее, он давно уже хотел побыть со своими близкими, а всё никак не удавалось. Бедную Хинц, только-только, можно сказать, восстановившуюся после нахлынувшей волны популярности, снова начали трепать, как Тузик грелку. Другого сравнения русский биатлонист подобрать бы не смог. Все комментарии варьировались от осуждения и пренебрежительных оскорблений до выражения сочувствия и поддержки. Последних, к сожалению, было меньше. Ванессу обзывали «ширмой» и «бородой», говорили, чтобы она перестала держать «несчастного Шемппа» на поводке, раз уж имела смелость уже показать себя народу без его на то согласия, чтобы «катилась к чертям собачьим и сдохла там, шкура поганая». А поскольку проклятый немец не спешил опровергать изливающуюся из поклонников грязь, то хай и вопли раздавались всё громче на каждом углу. Дошло даже до того, что Ванессе стали слать угрозы, на электронную почту и обычным способом, ей писали во всех соцсетях, а её фотографии (особенно последние) прогоняли через фотошоп так, что смотреть было невозможно. Практически все биатлонисты, связанные с Хинц, перестали с ней общаться, потому что им говорили «отогнать свою сучку-подружку от Шемппа». Никому не хотелось попадать в это зловонное, нет, смердящее болото, тонуть в мерзкой жиже из людских мнений. Шемпп извернул попытки Ванессы защититься от него в свою пользу, и это было гнусно. И она проиграла. О расставании заявили семнадцатого числа, после гонки преследования в Нове Место. Их последнее совместное интервью в качестве пары транслировали по всем каналам, хоть как-то связанным с биатлоном. По лицу Ванессы было видно, что она едва-едва сдерживает слёзы (может, это только «своим» было настолько очевидно, после интервью большинство писало, что Хинц была «холодной засранкой»), Симон же активно изображал из себя оскорбленную невинность и тоску. Выходило очень мерзко, от одного только взгляда на него у Антона сводило зубы от злости. -… Вы, Симон, считаете Ванессу виноватой в откровенном затухании ваших отношений? — Конечно, он считает, — мрачно прокомментировал Мартен, смотревший в экран угрюмыми глазами. Они — Антон, Фуркад, Беатрикс, Гараничев — собрались в номере у русских, чтобы увидеть интервью. Ими двигало не любопытство и не интерес, вовсе нет, их одолевала жалость к Хинц и общая ненависть к сидевшему рядом с ней мужчине. — У него все виноваты, только не он сам, — поддакнул Жан-Гийом, облокотившись на Евгения. Со стороны могло показаться, что он слегка закрывает его собой от телевизора, откуда им улыбался враг номер один. Гараничев взял его ладонь и погладил её тыльную сторону большим пальцем: — Ты нервничаешь. Беатрикс бросил на него иронический взгляд, высоко поднимая брови: — Да ну? Не может того быть. Правда что ли? — У кого ты научился этому сарказму, не пойму, — глубокий вздох Евгения можно было бы интерпретировать как грустный, если бы не были слышны страдальческо-весёлые нотки. Антон из-за его спины помахал рукой Жан-Гийому, а тот ему подмигнул. Действительно, у кого же? -…После вашего расставания, вы, Симон, будете искать себе кого-нибудь более предпочтительного? Мужчины, сидящие на диване, синхронно поморщились: тактичность ведущего оставляла желать лучшего. — Я уже нашёл и собираюсь начать ухаживания, — Шемпп хищно улыбнулся. Так. А вот это уже нехорошо. Это уже очень плохо. Антон перевёл настороженный взгляд на уставившегося в экран округлившимися глазами Фуркада. Не было сомнений, что немец говорил именно про Мартена. Мысли разбегались в панике, не умея состыковаться в одну, главную, идеи приходили и тут же затухали. Что делать? Нет, этот вопрос понятен — защищать свои отношения, Мартена, себя от будущих атак Шемппа. Но как? Как? Как это сделать? И сможет ли он противостоять? Разве у него есть, что поставить против этой сволочи? Шипулин снова повернулся к экрану, ощутив на себе быстрый, лёгкий взгляд Мартена. О чём он сейчас думает? Господи, одна фраза — и он, русский биатлонист, уже ударился в сопли, нужно собраться… Его бессвязные размышления прервал француз, подвинувшийся ближе к нему и приобнявший его за плечи: — Не бойся, — прошептал Фуркад ему на ухо и коснулся губами виска мужчины. — Я не буду возвращаться к нему, ни за какие сокровища мира. — Я не этого боюсь, — таким же тихим шёпотом возразил Антон, не переставая смотреть в экран, однако его глаза словно не видели движущейся картинки. — Я боюсь того, что он не отстанет, будет упорствовать в своём желании и сведёт тебя, ну, и меня тоже, с ума. Что не даст нам спокойной жизни. Я этого не хочу. Мартен пожал плечами и отстранился: мол, это было лишь вопросом времени, когда Шемпп снова начнёт доставать Фуркада, и все их «хотения» или «нехотения» никак не могли на это повлиять. Шатен поджал губы, стараясь не выдать всколыхнувшейся тревоги, чтобы не показаться паникёром. Это движение француза зародило только ещё больше сомнений, невидимо обволакивающих, как паутина осенью. Эта мысль позабавила Антона до боли — он вспомнил, как видел Фуркада, несущего букет пурпурных гиацинтов… Что если в скором времени сам русский биатлонист получит такой «подарочек»? Программа закончилась, и Евгений выключил телевизор. На некоторое время в комнате повисла тишина. — Я думаю, нам пора в номер, — Беатрикс хлопнул ладонями по своим ляжкам и встал, кряхтя и разгибая спину. — Мартен, поднимай свою задницу, и пошли! Пока, Женя! Он пожал руку лениво протянувшему ладонь Гараничеву и, улыбнувшись его притворно скривившемуся от боли лицу, вышел из номера русских. Фуркад, чуть помешкав, встал с дивана вслед за ним и, кинув неуверенно-недоумевающий взгляд на отвернувшегося Шипулина, также покинул номер. — Какая муха тебя укусила? Шатен повернул голову к другу. Гараничев сидел, свесив одну ногу с дивана и облокотившись на другую, согнутую в колене, брови были высоко подняты. — Не понимаю, о чём ты говоришь. — А я думаю, что понимаешь, — похоже, Евгений собирался завести серьёзный разговор, но Шипулину не хотелось выслушивать сегодня его вопросы и советы. Потом как-нибудь. Когда Антон научится справляться со своими тараканами сам. То есть, никогда. *** Дикая, чистая ярость охватывала его теперь каждый раз при виде Ванессы. Она была далеко не дурой, и трахать её было приятно и нехлопотно, но желание Хинц быть независимой от него он никогда ей не простит. Она была лишь новой игрушкой, благополучно сменившей старую, но ведь к любимым игрушкам всегда возвращаешься, так? Симон улыбнулся этой мысли в своей голове. Да, теперь всё встанет на места, будет как раньше, когда обладатель многочисленных наград, подтянутой задницы и вселенского, потрясающего потенциала призовой собачки провожал каждое его движение влюблённым взглядом. Пожалуй, из всех любовников Мартен был самым лакомым, послушным, обожающим и к тому же красивым и, что уж греха таить, соблазнительным. Интересно, с кем он проводил всё это время? Шемпп принялся перебирать в голове людей, которые могли запасть французику в душу. От этого зависела его дальнейшая схема действий. Возле Фуркада крутились многие, исключая фанатов — Симон знал принципиальность своего бывшего: никаких отношений с аудиторией, с любителями биатлона. Размышления, полные наслаждения (не так уж и много людей могли сравниться с уровнем Шемппа, его малыш был разборчив и придирчив), привели к узкому кругу общения Фуркада. Здесь было всего несколько кандидатов, и большинство Шемпп отмёл сразу же — жалкую тварь Беатрикса, его не менее несносного дружка Гараничева, тупого как пень, можно было даже не рассматривать. Оставалось два-три человека, но больше всего немца беспокоил только один. Антон Шипулин. Уже тогда, когда команды были в Эстерсунде, Симон заметил раздевающий, пожирающий Мартена взгляд русского спортсмена. Намерения этого недоноска были кристально ясны — он хотел Фуркада, хотел его себе, в себя, фу, даже мерзко представить, какие грязные мысли витали в голове шатена. Это было от-вра-ти-тель-но, никто не смел пользовать его покорную детку, кроме него самого, не будь он Симоном Шемппом. Эта русская мразь вполне могла пристроиться к разбитому от собственной ошибки чемпиону, желая воплотить в жизнь свои извращенские прихоти. Немец считал, что расставание было ничем иным, как досадным разладом, необдуманным поступком, обернувшимся для кареглазого брюнета катастрофическим одиночеством, и, будь он сам на месте Шипулина, непременно бы этим воспользовался. Впрочем, может, этот дебильный русский не догадался подсуетиться, он же не так умён, как Симон. Да и к тому же, на рожу не вышел. Так что, скорее всего, Мартен дожидается его, надеется на возвращение своего хозяина, верный, преданный Мартен, хороший Мартен, сладкий Мартен… Всё будет замечательно. Шемпп уже воображал, каким счастливым будет взгляд карих глаз француза, когда он скажет, что готов забыть все обиды и недоразумения, простить и принять его обратно. Он запретит Фуркаду общаться с Беатриксом и уж тем более и на метр не подпустит к Гараничеву и Шипулину. Это из-за их злостных нашёптываний Мартену взбрело в голову расстаться, больше такого не повторится. Никогда.