***
Первый вариант — она успеет сказать, успеет выдавить из себя эти слова в самый последний момент, а затем очнется в больнице одна; рядом с ней будет лишь один небольшой букет желтых роз, подписанный неровным почерком Шерлока, и маленькая открытка с примитивными пожеланиями скорейшего выздоровления — Холмс знает, что она терпеть этого не может, но все же покупает ее. Это ставит все на свои места — она понимает, что они все слышали. Джон не придет, он не возьмет телефон, когда она будет звонить ему; слова ее ранили Ватсона серьезнее и неожиданнее, чем нож в спину — он прощает многое, но не предательства. Когда наконец придет время покинуть больничные стены, она вернется в свой дом, по которому впервые начала скучать; только теперь ее никто не ждет. Она обменивается с Джоном мимолетными фразами о том, как ей жаль, о том, что она не хотела сделать это именно так, что она вообще не хотела этого делать, но Ватсон не слушает — он вообще редко прислушивается к кому-то, кроме себя. Он забирает у нее ключи и говорит, что сможет она видеться с дочерью лишь по выходным, и Мэри этого не понимает, но и не возражает; она устала бороться, она хочет лишь отдохнуть. Шерлок тоже не отвечает на звонки, и ей приходится ехать на Бэйкер стрит; дверь, как всегда, открывает миссис Хадсон, но теперь она встречает ее лишь поникшим и растерянным взглядом и, не проронив ни слова, проводит ее к гостиной. Холмс стоит возле окна, собранный и в идеально отглаженной рубашке; Мэри тихо здоровается, и это все, что она может сказать после произошедшего. Она еще никогда не видела его настолько растерянным. — Мэри, я... — начинает он с глубокого выдоха, подходит к ней и кладет руку на плечо. — Мне очень жаль. — Мне тоже, — тихо отвечает Мэри и, понимающе кивнув, уходит. Она все понимает, и этого достаточно; в этом варианте она желает, чтобы пуля попала чуть точнее.***
Второй вариант — она не успевает сказать, воздуха в легких катастрофически не хватает; она просыпается в больничной палате, полной цветов, а рядом сидит Джон и держит ее за руку, читая что-то из газеты. Он невероятно рад, и глаза его блестят подлинным счастьем, и Мэри пугает это, но она не показывает вида; дома ее встречает вечеринка, дочь на руках Шерлока, всячески пытающаяся потрогать его лицо, и много друзей семьи. Мэри хочется сбежать, раствориться, но на деле она лишь улыбается и бесконечное число раз благодарит всех за то, что они так любят ее; а еще она украдкой смотрит на Шерлока, который тоже хочет сбежать. — Ты в порядке? — спрашивает она, когда они остаются вдвоем на кухне. — Это я должен спрашивать у тебя. Не я под пулю прыгал. — с легкой улыбкой говорит Холмс. — Спасибо. Это, наверное, следует сказать? Я не особо знаком с такими делами. — Да. Пожалуйста, — тихо отвечает Мэри, крича про себя что-то про разве ты не понимаешь, и, опустив голову, уходит. Дальше — счастливая жизнь, тихая, семейная, с человеком, с которым она должна быть, и ребенком; когда-то Мэри уверяла себя, что это то, о чем она всегда мечтала, и сейчас она просто заставляет себя верить в это. Теперь она уже никогда не скажет тех слов; в этом варианте Мэри желает, чтобы вся эта боль прекратилась.***
Третий вариант — она успевает, и Шерлок тоже; она просыпается в больнице, и он сидит над ней, читая вслух одно из дел. Холмс не особо любит проявлять эмоции, и в этот раз он ограничивается короткой благодарностью и парой подбадривающих слов о том, что скоро ее уже выпишут, пуля ведь не задела сердца. Шерлок не любит показывать в себе человечность, но любовь не выдашь ни за что другое. Когда она приходит в себя, и рана превращается в небольшой шрам, он отвозит ее на Бэйкер стрит и ставит перед фактом, что все ее вещи давно здесь, и квартирка эта, пропитанная ядохимикатами и продырявленная десятками пуль, теперь ее дом. И Мэри быстро свыкается: в его спальне находятся лишние полки для ее одежды, в ванной — место для щетки, одно из кресел становится ее собственным, а потом он говорит, что и вторая половина кровати не занята. — Я люблю тебя, Шерлок. — однажды вечером произносит она с улыбкой, наблюдая как он читает одно из дел. Холмс медленно опускает бумаги, смотрит на нее, а затем ухмыляется. — Ты уже говорила. Я знаю. — Ты тоже это говорил. Не хочешь повторить? — Мэри пожимает плечами и смотрит с вызовом, зная, что с ней он спорить не сможет. — Хорошо. — он кладет бумаги на столик и скрещивает пальцы. — Я... люблю тебя. Довольна? — Шерлок приподнимает брови, выжидающе глядя на нее. — Очень, — Мэри довольно улыбается и возвращается к чтению газеты, словно ничего и не было. Она по расписанию вгоняет Шерлока в краску, и им двоим это нравится. Мэри по-своему счастлива, и в этом варианте она хочет, чтобы это не заканчивалось.***
И есть еще один вариант — четвертый — в котором все происходит так, как должно быть. Мэри не успевает сделать глубокого вдоха за эти две минуты, когда слезы Джона поливают ее футболку, а все остальные просто смотрят, зная, что помочь не сможет даже чудо; Мэри не успевает ничего, она не успевает ничего за всю свою жизнь, и вся эта досадная обида прожигает изнутри похлеще посаженной в грудь пули. Она говорит им всем что-то быстро, нечетко, не думая и не надеясь, что ее услышат — ведь так важно сказать, что все будет хорошо. И Мэри не знает, будет ли. А еще Мэри не знает, она не заметила тот момент, когда по-настоящему счастливым для нее стал третий вариант, а не второй; она в последний раз оглядывается по сторонам, пытаясь запомнить свою жизнь именно такой, какой она была бы, и понимает, что уже поздно — из всех возможных ей попался последний.