Дворецкий ли я?

      1.       Боль. Ничего, кроме боли не ощутимо. Синяя полоска вокруг шеи. Голод. Ужасно хочется есть. Нет сил сопротивляться. Истощен не только физически, но и морально. Уже не знаешь, хочешь жить или умереть. Слышишь только, как тихо стучит сердце.       Лежать на земляном полу в каком-то подвальчике не доставляет никакого удовольствия. Холодно. Хочется пить и есть. Но в место этого просто лежишь нагишом и ждешь своего часа.       Наконец дверь в темную комнатушку приоткрывается, и в помещение заходят двое мужчин. Под руки они поднимают обессилившее тело юноши и уносят. Аккуратно заносят в комнату, где заранее подготовлена горячая ванна. Бережно омывают каждый сантиметр кожи, а после помогают одеться в парадный синий костюм.       На шее красуется шелковый платок, прячущий след увечья. Деревянной расческой причесывают огненные, еще не много влажные пряди, затем завязывают в низкий хвост. Капля парфюмерной воды и готово.       Летняя терраса залита солнечным светом, а небольшой круглый стол уже накрыт для обеда на две персоны. Белая ситцевая скатерть и многочисленные цветы в горшках украшают композицию.       На одном из глубоких стульев с подлокотниками величественно сидит Герберт Гилсон. Сигара, что находится в его правой руке, медленно тлеет. На мужчине сегодня выходной черный костюм. Белый воротник рубашки так же накрахмален. Очки не много спущены к носу. Граф Гилсон наблюдает за тем, как Дакоту сажают за стол рядом.       Юноша не смотрит на отца. Лицо его бледно. Мужчина замечает, как дергается кадык парня при сглатывании обильной слюны, выделившейся при виде вкусностей на столе.       Прочитав обеденную молитву, Герберт принялся за пищу. Дакота же сидит не двигаясь.        - Тебе приглашение особое нужно? – не выдерживает мужчина, отломив кусочек хлеба. – Или ты решил сдохнутьс голода? Ешь, давай!       Однако, юноша проигнорировал монолог отца. Чуть погодя мужчина поднялся со стула и с силой пихнул в рот кусок хлеба, что был у него в ладони.        - Я не позволю тебе умереть так легко, дорогой сынишка, - усмехнулся тот, возвращаясь на свое место. – Если ты не будешь есть добровольно, то я силой это сделаю. Усек?        - Покорми меня, - тихо, но твердо произносит Дакота, наконец поднимая глаза на отца.        - Что? – от такой наглости, граф чуть не подавился еще теплым кусочком отварной говядины.        - У меня нет сил держать ложку, - уголки губ юноши растянулись в слегка заметной улыбке. Во взгляде заиграли бесы. – Ты морил голодом своего родного сына, ребенка любимой сестры. Не хочешь, чтобы я откинулся прямо здесь. Корми!        - Тсс, - фыркнул Герберт.       Поднявшись со своего места, граф пододвинул стул ближе, а затем взял ложку и начал черпать ей куриный бульон. На голодный желудок нельзя тяжелую пищу. Будет обидно, если у мальчонки случится заворот кишок.       Медленно и аккуратно серебряная ложка касается губ. Чуть подсоленный не жирный бульон то, что нужно. Мужчина увлеченно кормит мальчонку, не допуская, чтобы хоть одна капля потекла по подбородку.       Дакота в это время пристально смотрит в глаза отцу. Так сосредоточен. Сама забота. Миг, и юноша не дает ложке проскользнуть в полость рта. Жидкость растекается по губам, капая на платок, что на шее.       Бросив ложку на пол, Герберт подскакивает со стула и нависает над мальчишкой. Злой, уничтожающий взгляд. Рука сама тянется к тонкой шее. А далее следует болезненное соприкосновение губ. Мужчина с силой проталкивает язык в рот юноши, попутно кусая его нижнюю губу. Дакота болезненно всхлипывает. Ладони рефлекторно сжимаются в кулаки. Но парень не пытается оттолкнуться, разъединить поцелуй.       Невозможно дышать. Сильная ладонь сжимает шею. Юноша сквозь поцелуй начинает кашлять, и тогда рука мягко перемещается к его волосам, распуская хвост. Пальцы начинают медленно перебирать пряди, стягивая их.       2.       Огромная спальня. Кровать с балдахином. Ночь заявила о своих правах.       Юноша лежит спиной на белых простынях. Запястья затекли от тугой перевязки. Нависший образ в свете тусклой лампы. Его глубокое дыхание ощутимо на щеках. Тяжело дышать. Левая ладонь сжимает тонкую шею.        -Боже, как я хочу тебя, - томно, растягивая каждое слово, тихо проговаривает граф Гилсон. – Изабель.        - Моральный урод, - шепотом, еле-еле сквозь зубы проговаривает Дакота.       Еще не много и кислород перестанет поступать в легкие. В эти минуты Герберт резко разводит бедра юноши и без особой нежности вставляет член. Задыхаясь, Дакота вскрикивает от боли.        - Каково это трахать собственного сына? – проговаривает юноша на вдохе, почувствовав, что хватка на шее уменьшилась.       Невыносимо больно терпеть. Агония. Герберт не снижает темп. Он увлечен процессом.       – Дефектный, - звучит оскорбление. - Если тебе отсосать, у тебя встанет? Скажи, скольких твоя задница приняла, после того, как ты сбежал из под родительского крылышка? Мне так жаль, что не я был первым. Изабель защищала тебя. Ты – единственный, кого она не боялась. Твой дефект спас тебя от проклятия вожделения собственной матери. Ты видел Ребекку? Она еще совсем маленькая, но уже такая красивая.        - Я уничтожу тебя и Линсейя. Вы опорочили меня. Из-за вас мне не смыть эту грязь. Я не такой, как вы, - не сдерживаясь юноша плюет отцу прямо в лицо и тут же получает звонкую пощечину.        - Глупец, ты еще хуже. Ты отправишься в ад вместе со мной. Но перед этим я трахну Ребекку, когда она подрастет.       Заткнув рот юноши рукой, Герберт начал двигаться еще быстрей. Кончив, мужчина поднялся с постели, попутно вытирая член махровым полотенцем. Надев спальные хлопковые штаны, граф блаженно плюхнулся на близ стоящий диван.        - Я знаю, что за татуировка у тебя на шее, шлюха. Почему ты не вызовешь этого демона? Какое было твое желание, стоящее тебе души? Это ведь ты убил Натана? – однако ответа не последовало.       Дакота на столько обессилил, что совсем уже не чувствовал затекших от тугой перевязки кистей рук. Глаза сами закрываются. Вопросы отца доносятся тихими отголосками сна, который моментально одолевает.