Вся прелесть в непостоянстве

Она остановилась напротив его номера, и переборов секундное сомнение, постучала в дверь. Руки немного подрагивали, а в памяти прокручивался все тот же отрывок их неудачной операции, закончившаяся перестрелкой с невинными жертвами. Ей нужно придти себя, в его объятиях, нужно все немедленно объяснить про разыгравшуюся ситуацию в ресторане, про Алёхина и эти дурацкие деньги, чтоб их. И не забыть упомянуть, как сильно она ждала их первого официального свидания, пока те двоя полицейских варварски не похитили её перед его носом. Дверь никто не открывал, но судя по приглушенному шуму, определенно, в номере кто-то был. Наверное, стоит развернуться и уйти, зайти к нему в другой раз. Но как же сильно хочется с ним поговорить. Тут дверь резко распахивается и карие глаза напротив впиваются в неё с каким-то неистовым до селе усердием. — Где ты была? — кажется, его не интересует ответ, — Я так испугался за тебя, — может, поэтому его голос слегка подрагивает? — Тебя полиция увела? — она знает, что успеет только кивнуть, — Давай пойдем, поужинаем, всё расскажешь, — кажется, он готов ей сделать предложение руки и сердца, лишь бы поскорее её увезти подальше от его суккуба этого проклятого номера. Он берёт её за руку без спроса, без разрешения, словно просит увезти его отсюда. Напоминает мальчишку, который отчаянно пытается от кого-то спрятаться. Но от своих ошибок не убежишь. И ей остаётся лишь послушно идти за ним. И боже, как же медленно она идёт. И тут она замечает первую несостыковку, которая жалит подсознание, подсказывая все самые лишние детали. Но она всё равно не понимает, поэтому спрашивает: — А брюки? Стирка? Рассеянность? Подскажите ей ещё пару абсурдных вариантов, пожалуйста, чтобы всё встало на свои места. Она поверит, будь уверен. Он почему-то больше не смотрит на неё, будто провинился и не хочет этого осознавать. Не хочет, чтобы осознала она. А в его случае, провиниться он может только по-крупному. Его рука, которая и так была очень холодной, кажется, еще крепче сжала её ладонь. — Я их испачкал, — что отчасти правда, — новые купим. Вот бы с такой же легкостью купить чистую совесть и силу воли, нехватка которой всегда заканчивается для него одним и тем же. Но ещё не всё потеряно, они просто должны идти быстрее! — Павлуня? — она оборачивается, но гримаса сожаления на его лице застывает быстрее, прежде чем вторая несостыковка пронзает её сознание на вылет, — А ты куда? — вот теперь всё на своих местах. Она вырывает свою руку, и хочет скрыться, словно раненый зверь, который хочет выжить, получив глубокое ранение куда-то в грудь. Он в первый раз в жизни не знает, что делать, но точно знает она, как же выкрутиться на этот раз? Но что-то ему оглушительно и отчаянно нашёптывает о том, что он ещё долгое время не сможет взять её за руку.

***

— Так странно... — О чем ты? — он чуть наклоняет голову вперед. — Только сейчас осознала, что прошло уже пять лет. — Пять лет? — он нескромно вскинул брови, нарочито принимая задумчивый вид, — Ты про наш брак или про первую ночь, милая? — и, хотя губы его так и остались недвижными, в уголках глаз собрались улыбчивые морщинки. — С нашей второй попытки, — подсказала она и легким движением поправила его челку, за что получила невесомый поцелуй в щеку. Жесты, что стали сродни второму языку между ними, разговаривать на котором могли только они. Удивительно, чем одаривают совместные годы жизни и семейного счастья. — Если я правильно понимаю… — умышленный флирт у него с годами стал ломаным и неуклюжим, почти смешным, но собственное сердцебиение Даша тут же почувствовала всюду: на шее, в сгибах локтей, в висках. Он обезоруживает всё также молниеносно, как и всегда, — Уже пять лет ты умудряешься терпеть мой храп и румбу по утрам? Замерев, он ищуще всмотрелся в её глаза, — Да?... — О, да, — она соглашается и причмокивает уголками губ, — Но после твоих слов эти пять лет кажутся невероятно долгими, — одна улыбка на двоих озаряет их. На двоих стало таким естественным и родным понятием. На двоих стали дни и ночи, страстная румба по утрам и зелёный, который будет кстати в любых ситуациях, чай. Казалось, что столько секунд и минут невозможно вытерпеть вместе, но им удалось ими насладиться. Через умение понимать себя — пришло умение понимать ближнего. — А подарок будет? — он с наигранным нетерпением делает глоток любимого мятного латте, — Умоляю... — наклоняется вперед, — Скажи, да, — его слегка потемневший взгляд пробегает по ней, нарочито подсказывая о его желаниях. — Даже если скажу «нет», ты все равно добьёшься своего, — хотя и отказывать ему она точно не собирается, но слегка подразнивать его время от времени её любимая забава. — Как и всегда, — он поднял на неё самый невинный взгляд, на какой только был способен. Он переменился и внутренне и внешне: короткие, легкомысленные взгляды, которые он раньше бросал по сторонам, сменились на долгие и задумчивые, всегда обращенные в её сторону; наигранная самовлюблённость остепенилась, уступив место мужскому, врожденному шарму; а футболки и оверсайзные пиджаки сменились на классические жилеты и вязанные свитера. Она же стала расслабленнее. Перестала делить всё и всех на черное и белое, приняла жизнь в таких расцветках, в какой она и существовала испокон веков. Горделивый взгляд приобрёл оттенки нежности и мудрости. Вечный девиз «Я знаю, что права» уступил место «Я знаю, что правых нет.» И наконец-то пропало чертово везение на разные по своей масштабности передряги. За окном пульсировала жизнь большого города: люди спеша проходили мимо друг друга, машины мчались навстречу новому повороту, завораживая своей скоростью. От возможности провалиться в этот гипноз удерживала только его ладонь на ее руке. И кто знает, до какого по-океански глубокого вечера сидели бы они, объятые шумом и тёплым безучастием бессонного города, время от времени безгласно вглядываясь в глаза друг друга, упиваясь этой бесконтрольной нежностью… если бы звонкий доброжелательный голос не осведомился, долго ли они ещё собираются обедать. Они спускаются по крыльцу, и он, как и всегда, берет её под руку и по сей день приятно осознавать, что это стало привычкой. На улице февральские морозы, а он постоянно забывает свои перчатки. На улице снова пошёл снег, а она постоянно берёт с собой пару митенков для него. Ты знаешь обо мне всё, что нужно знать. Беспокойное время неощутимо пробегала мимо них, унося с собой солнце за горизонт, и он принялся шарить в карманах в поисках ключей. — Поехали, — он галантно открывает ей дверь авто, — Не хватало заболеть перед приездом домой. Под домом, конечно, он подразумевал Белград - место, которое наконец-то их окончательно свело, и поэтому навсегда стало любимым городом для них обоих. Там их всегда ждут и всегда примут. — Давай, — она без промедления запрыгивает в салон, — Я уже соскучилась по всем... И судя по каждодневным сообщениям, они по нам тоже. — Чем дольше разлука, тем сильнее счастье встречи, не так ли? — он игриво вскинул брови. Он уже практически не допускает ошибок в русских поговорках и выражениях. Хоть и немного жаль... — У тебя практически исчез твой очаровательный сербский акцент, милый, — в знак похвалы, бережно похлопывает его по плечу и слегка посмеивается. — Зато у тебя появился ужасный русский акцент, - парирует он, набирая скорость. — Наглец! Нет бы похвалить! — ведь собственная инициатива подтолкнула её полтора года назад начать учить сербский, и такие авантюры ему надо поддерживать. — Шучу, родная, — подмигнув ей, снова вернул свой взгляд на дорогу — Ты же знаешь, что я всегда горжусь тобой. Она счастливо зарумянилась, но не успела ничего ответить. — К слову о годовщине, — он притормозил перед пешеходным переходом, — Ты иногда жалеешь? Ухо его обжёг глухой смешок. — Нет, и ты это знаешь, — она лукаво склонила голову набок, — Так зачем спрашиваешь? — Просто люблю слушать твой ответ. Она точно знает, что каждый из них пять лет назад сделал самый верный выбор из всех. Жалеть стоило только о тех днях, которые они из-за гордыни и глупых ошибок провели вдали друг от друга. Но и эти дни они научились cо временем вспоминать с улыбкой, удивляясь собственной юношеской бестолковости. Добравшись до дома, он тут же поставил завариваться их любимый зелёный чай и достал шоколадные печенья, которые так кстати он купил сегодня утром. Она с кошачьей грацией подкрадывается к нему и согревает ладони под его футболкой. Так естественно и просто. Только мурашки побежали по коже, как и каждый раз, когда она касается его. И он согревает её. Согревает её в те дни, когда она просыпается от липких кошмаров, которые так и пытаются утащить в далекое и забытое прошлое. Согревает каждый раз, когда она тянет к нему руки, извиняясь за сказанные в порыве гнева слова. Согревает, когда нет на это причин. Когда это нужно ему. Он прижался к её лбу своим и, вырисовывая какие-то неясные круги кончиками пальцев на шее, позвал низким, осипшим голосом. — Ты слишком близко, чтобы не воспользоваться этим, — она опускает руку чуть ниже по его животу, — И ты двигаешься в правильном направлении. Её долгожданные губы на шее и ключице, прикосновения, которых всегда будет мало. Она чувствует его руки, выигравшие бой у застежки лифчика, и та самая неповторимая, победная ухмылка появляется у него на лице. И снова каскад из искристой дрожи и поцелуев по всему телу, что проламывают землю под ногами. Оказавшись на кровати, он приподнимается над ней, а затем задерживает свой взгляд на ее теле, произносит: — Ты такая красивая. Он не приукрасит, если скажет, что этих пять лет с ней рядом ему оказалось недостаточным количеством, чтобы сполна насладиться их близостью; сполна проникнуться её стонами, в которых она всегда зовёт только его; сполна прочувствовать их ритм, который заставляет их забыться. Его же близость всегда обволакивала её разум, заставляя совершать над ним самые искусные задумки. За все эти годы она посекундно знала, как усмирить его, где и какие движения ей нужно совершить с его телом, чтобы его медовые глаза потемнели от возбуждения, а рассудок помутился от наслаждения. Что ты видишь в них? Восхищение и покорность перед её желанием. Любопытство и азарт от её действий, которые он не умеет предугадывать. Всепоглощающую страсть и бесконечную любовь. Она вросла в него глубже, чем все его детские травмы и вредные привычки. Она стала центром его естества, его безмятежным спокойствием и сумасшедшей потребностью, другом и любовью всей жизни. И большего джекпота он не выигрывал ни в одном казино. А когда-то она думала, что им не дано создать нечто подобное. Он вжался в неё сильнее, словно хотел соприкоснуться каждой порой кожи и, проклиная физиологическую ограниченность выступов и впадин, скупо выданных природой для объяснения самого главного, хрипло застонал в её губы. И снова поминутно сгорающие от бесконечной нежности и бесконечной же любви, они не могли вспомнить, как расплести их объятья. — Мне кажется, что я говорю тебе это так редко, — он невесомо дотрагивается до её щеки, боясь, что прекрасный образ растворится в темноте, как это происходило и ранее, в самые одинокие дни в его прошлом. Прошлое, которое он зарёкся когда-нибудь забыть окончательно, — Я люблю тебя. Их обещание, данное только друг другу. — А я люблю тебя. Слова, которые так было страшно произносить когда-то вслух, ныне стали неотъемлемой частью настоящего. Ему больше не страшно, а ей больше не в чем сомневаться. Уже прошло бесчисленное количество ночей, которые они провели вместе, и каждой он клялся, что больше её не отпустит. Она опустила голову на его грудь, приоткрыла один глаз, затем второй, и улыбнулась навстречу его счастливому и мутному взгляду. — Кажется, чай совсем остыл. Она неисправима. — Я только что выложился на все двести пятьдесят процентов, а ты думаешь о каком-то чайнике? — Я думаю о всём, что делаешь ты, — тихо произносит она, а он только глубже зарывает лицо в её волосы. — Как думаешь, что нас ждет дальше? — Ну как что? — он накинул на себя озадаченный вид, — Как ты и обещала мне, состаримся и умрем в один день, — манерно пожал плечами и тут же получил лёгкий щелчок по носу. Он знал, что ей нужны подробности. — Ждёт то, что я и и ты выберем, — он замер напротив и улыбнулся ей в ответ, — А значит, чай на двоих, как минимум, милая.