—
Ра-аньше я жила — не знала…
— Господи, Виктор!
—
…что-о такое кокушки, м-м…
— В-виктор, ты можешь не петь хотя бы сейчас? — ноги Юри позорно раздвигаются сами собой, он прогибается, закусывает подушку и стонет. А Виктор продолжает петь.
Его движения становятся более быстрыми и уверенными. У Юри — пот градом, стояк и безумное желание кончить. Виктор запрещает ему прикасаться к себе, поэтому он может лишь прогибаться и насаживаться бедрами. Изнутри распирает толстый викторов член, а сам Виктор наклоняется, прилипает животом к потной спине, облизывает ухо, заставляя Юри громче стонать, легонько кусает в шею, а потом полушепотом, срывающимся и сипящим, на ухо:
— Пришло время — застучали кокушки по жопушке!
***
— Витя… — Юри, уставший и разомлевший, зацелованный до полусмерти и до такого же состояния затраханный, сжатый крепко в объятиях, поднимает голову и смотрит на расслабившегося Никифорова. Тот лежит, мерно дышит через нос и чему-то мечтательно улыбается.
— Витя, а та песня, что ты пел, н-ну, сейчас… — тут Юри краснеет и отводит взгляд. Виктор заинтересованно приоткрывает глаз. — О чем она?
Виктор смотрит на него нежно-нежно, гладит по щеке, прижимает крепче и тихонько отвечает:
— О любви, Юри. О любви.
***
За стеной громко ржет Плисецкий.
