JVA

В какой-то момент в Вагабунде случился раскол, и единое снова поделилось на два. В графе «официальная версия для фанатов» значился пункт «Рома Жиган» со всеми последствиями. Мирон остался жить в Питере; сколотил свою «империю с нуля». Добился всего, чего хотел, поставив на самом себе крест. Он всё так же часто уставал от людей, и только глупцы среди его окружения не доебывали, что Янович временно становился Бродским. В качестве пояснения фраза «я устал от бесконечного анализа, поэтому я звоню, и мы танцуем, встречаемся, перепихиваемся, пьем кофе, а потом я прихожу домой, и меня бесконечно начинает клонить в сон, поэтому о своих проблемах я не думаю, продолжая делать что-то на автомате». Только найти кого-то из знакомых свободным не всегда получалось, снимать шлюх-на-час Фёдоров не любил, а на «девушку» пришлось бы тратить слишком много того, чего нет. Ебаной рациональной эмоциональности, не доходящей до границы «избить суку за то, что она некрасиво стонет во время секса» или «кончить в падлу только потому, что так захотелось», а потом, в лучших традициях панчей Гнойного, «поддерживать любое творчество, но сказать этой бляди сделать аборт». Поэтому «лучшие» свои часы Мирон-Бродский проводил в одиночестве и чувствовал себя Мироном-Гессе, сучьим Куном, который определенно знал, что молодость труднее старости во многих своих проявлениях. Среди группы людей за границей пятидесяти самоубийств случается гораздо меньше, чем среди тридцатилетних. Ебучий маниакально-депрессивный психоз. Ебучий кризис среднего возраста. Да и вообще всё вокруг — всё такое… ебучее. Выход? Прост. Сбежать в прошлое. Именно там Фёдоров периодически существовал, туда он «драпал», там искал убежище. — Что такое «JVA»? — Сам поймёшь. Со временем. Две тысячи семнадцатый год. Сколько бы Янович ни возвращался в этот момент, он понял только предельное нихуя. «JAVAGABUND? Банально». Нота о страннике никак не могла совпасть с тем моментом близости, который был пережит. Вбивая в поисковики (перепробовав, кстати, каждый) запрос «JVA», Мирон был уверен, что ничего дельного не найдёт. Не помогали даже гугл-карты, по которыми Фёдоров объяснял местоположение «нахуй» (в Долгопрудном). Реальные попытки разгадать значение аббревиатуры Мирон бросил ещё в две тысячи третьем. Пытался найти подсказки в новых треках Димы, натыкался только на ненависть («я задолго до тебя сам себя ненавидел!») и стёб. Только «харизматичный волк с огромным сердцем» Бамберга был на самом деле «Степным Волком» Гёссе, и вряд ли новая девушка Шокка об этом знала. Только эта игра, которую все стремились перевернуть, на самом деле была «Игрой в Бисер». Спойлер: главный герой, покоривший вершины, утонет в ледяной реке, погнавшись за шустрой юностью. Спойлер к жизни самого, блять, Яновича? Быть может. Только Фёдоров не допускал подобных развязок, всё продолжая и продолжая бегать. Добегался. Разбирая старые вещи, пылящиеся в шкафу, переоборудованном под кладовку, Мирон добрался и до скопища вещей Vagabund’а, в том числе блокнота, в котором хранились тексты и панчи, которые обычно записывались, «чтобы не проебать хит». В нём пылился и оригинал «Дегенеративного искусства», который потом был отдан на «переработку» Пионерлагерю, и «То густо, то пусто» (трек в двух частях, где Хинтер доказывал, что может с Яновичем, а может и без него). Лист за листом — как бит за битом. Накарябанные жутким почерком строчки (некоторые даже спьяну). Так Мирон дошёл и до страницы, на которой было выведено «JVA». Миро. Не знаю, чем закончится эта хуйня с Жиганом, поэтому оставлю суть здесь. Сам ты не дойдёшь до смысла этих трёх букв, можешь не пробовать. Однако в них вложено всё, чего я когда-либо тебе желал. Во-первых, делать так, как хочется — и при этом нравиться себе. Во-вторых, меньше переживать симптомы расстройства, из-за которого ты больше, чем все твои знакомые, хочешь залезть в петлю. В-третьих, существовать жизнью почище и потише. Без алкоголя и сигарет, без утренников в барах и побитой стеклотары внутри (знаю, какое там на самом деле месиво, от близких не скрыть). Ты ещё юн и молод, у тебя может всё получиться. Мог бы перечислять и дальше — но ведь это выйдет дохуя слащаво, а ты этого не любишь, но любишь ебаное равновесие, к которому сам никак не можешь прийти. Когда-то ты говорил, что люди вообще обожают всё недостижимое. Когда я был во Франции, я запомнил только две фразы на французском, потому что мой друг сказал, что это всё, что мне понадобится, чтобы оставаться Бамбергом в Париже. Первая — это nique ta mère, «я твою маму ебал» (впрочем, нихуя удивительного). Вторая — je vous aime. Перевода мне сразу не сказали, но пояснили, что эти слова надо говорить телке, которую хочется выебать. В твоём случае пришлось подобрать смысл чуть банальнее и, блять, поэтичнее. Теперь можешь прогулить перевод и осознать, что я повторял тебе, трясущемуся в припадковом состоянии. Не благодари, Оксана, более женственным от этого не стану. Моей сукой была, моей сукой и останешься. DB  «Пей со мной, сука паршивая, пей со мной, блять», — сплюнул Мирон, а потом забил в переводчик короткую фразу, получив не менее ёмкое «люблю». Любимый кем-то Мирон Янович Фёдоров? Нет, не кричащий о том, что болит, как резанный, но скрывающий свои шрамы за осознанной маской Горгорода и общей серости, потому что «ссор из дома не выносят». Он, Мирон Янович Фёдоров, который видел всю эту поеботу на протяжении нескольких лет от Димы, и осознавший, чем это было на самом деле. Секс — одно. Все попытки Бамберга вытрахать из Яновича комплексы и боль в голове Мирона никогда не приравнивались к любви. Тогда же наружу вышли все демоны, которые обитали на десяти кругах мозговой подкорки Фёдорова. Да, Мирон, блять, Янович Фёдоров, который искренне уверял себя в том, что его выбросили, как старую игрушку (неваляшку), а теперь понимающий, что действительно ушел сам. Сбежал. Драпал. Добегался. Доигрался, самостоятельный монстр. Трясущимися вновь руками он взял телефон; включил его, что получилось далеко не с первого раза, потому что пальцы во время тремора тоже привыкли отказывать. Когда он включил интернет и добрался до страницы Димы, в мозг начало бить абстинентным синдромом. Когда-то он из этого диалога не вылезал. Даже постепенно Бродя, он возвращался сюда, чтобы чиркнуть нечто вроде «ещё живой», «пока не скурвился окончательно», «бля, вытащи меня отсюда» или, напротив, растечься ебаной философско-ненавистической мыслью по древу. Какой-то из демонов Мирона настолько быстро отреагировал, что вцепился зубами в ногу, прокусывая кожу, чтобы в голове появилась навязчивая мысль выключить гаджет броском в стену, но Янович выдержал. Один разочек можно. Один разочек нужно. Он быстро набрал «JVA» и отправил. Потому что это было правдой. Потому что это (по крайней мере) было ебучим извинением за всё то недопонимание, разделявшее их несколько лет. Потому что это было доказательством того, что Мирону не похуй. Минута. Три. Пять. Но верно ли всё это было?