Grauen

- Скажи это снова… Шепот впивается в глотку скользкими от влаги пальцами, скапливаясь у корня языка жёлчным узлом. Дышать в разы сложнее от этой давящей на грудь темноты комнаты, в которой Шерлок не может уснуть, потому что боится просто не проснуться. И это становится еженощной, ежеминутной пыткой, в которой сон сырой и горячей волной забивается в глаза, ноздри, рот и уши и все тянет за собою, вниз, туда, откуда достать Шерлока уже будет невозможно. Он боится засыпать. До панического ужаса, словно снова стал маленьким мальчиком, вглядывающимся в темноту комнаты. Потому что, там, во сне, нет ничего, что спасет от собственных демонов. Там его персональный Ад, где демоны всесильны и беспощадны. - Скажи мне… Голос переходит в чуть свистящий шепот, и на лбу проступает холодный пот. Рубашка противно липнет к телу, и все чего Шерлок хочет в такие минуты – это сжать собственную голову руками, так чтобы череп захрустел и стал трескаться, крупными осколками костей впиваясь в мякоть мозга. И быть может тогда не останется этих воспоминаний, не останется чертова голоса, выуживающего все самое отвратительное и гнилое на поверхность. Не останется панического ужаса перед собственной памятью. - Я… Я не хочу умирать, - собственные слова в темноте кажутся чужеродными и неправильно-хриплыми. Гортань болезненно режет горечью, и губы дрожат, трескаясь и кровоточа. Это отрезвляет, пусть и ненадолго – ощущение реальности. Это так необходимо сейчас – просто чувствовать границы сна и реальности, отличать иллюзии собственного разума от настоящего, живого, движущегося. Шерлок боится смерти. Он понял это уже очень давно, и тут же запрятал так глубоко, что и сам позабыл об этих мыслях. Теперь же, словно гнилая наболевшая рана, лопнувшая в одночасье, боль воспоминаний пульсировала под этой прозрачной гнойной пленкой, и Шерлок все ждал, когда потонет в собственных панических атаках. От этого не могли спасти наркотики или расследования. Кажется, впервые за столько лет, детектив просто устал. Чертовски устал, но желание спастись от тех демонов, что насмешливо скуля, царапали изнутри череп, было гораздо сильнее жажды выспаться. Разве можно сбежать от самого себя? В собственной комнате, тяжело дыша, грань времени замирает и стирается, и нет ничего, кроме усталости и этого голоса: - Повтори, Шерлок. Скажи это снова. И Шерлок срывается, каждый чертов раз, даже зная, что все это пустое и потерянное, и он самолично загоняет себя в эту темноту, хрипло крича: - Я боюсь, и не хочу умирать. Слышишь?! Не хочу. Голос тонет в хмарном дыхании забытья, в котором снова ждут эти руки и пальцы, сдавливающие скулы и горло, царапающие щеку желтоватыми ногтями, лишающие возможности сделать вдох. Шерлок пытается не спать. Первые два дня это кажется вполне возможным, и даже мозг, начинает работать в привычном режиме, в котором Холмс успевает обдумать и осознать собственный ход мыслей. На третий день глаза начинает болезненно резать, и раздражение переходит привычную черту. Миссис Хадсон озадаченно поджимает губы, заваривая чай, а затем идет звонить Ватсону – это также очевидно, как и то, что Джон не придет. Четвертый день окончательно изматывает, и Шерлок понимает, что не сможет. В конечном итоге, все закончится очередной встречей с тем, что душит слишком отчаянно и сильно, с тем, что Шерлок на самом деле, создал самостоятельно, как наказание, как попытку уничтожить самого себя. - Я так скучал по тебе, Шерлок, - Кэлвертон хрипло смеется, обнажая ряд пожелтевших, покрытых налетом зубов, едва Холмс закрывает глаза, - разговоры с тобой такие…волнительные. И Шерлок снова падает туда, откуда скорее всего уже не сможет выбраться, потому что пальцы Смита с чуть опухшими фалангами, сжимают тот самый скальпель, чуть подрагивающий, царапающий кожу едва ощутимо, но так болезненно, что голос срывается на воющий стон. Потому что его руки опять давят на череп, и суставы противно хрустят, и дышать становится невозможно без очередной вспышки боли в груди. - Не хочу умирать… Не хочу… Не хочу… - Шерлок тяжело дышит, кусая губы, а Кэлвертон лишь шире улыбается. - Мэри Ватсон тоже не хотела умирать, знаешь, Шерлок? - Закрой рот. Не смей… - Она была такой восхитительной мамочкой, боготворящей доктора Ватсона и их дочь, верно? - Хватит, прекрати! - Теперь гляди-ка... ее труп гниет и разлагается, и ты ничего не можешь сделать. Потому что виновником всего этого ты и являешься, и что-же поделаешь, если свидание в Самарре состоялось? - ЗАТКНИСЬ! – Шерлок кричит, закрывая уши, и тошнота подкатывает к горлу очередной обжигающей волной. - Ты мог бы заставить меня, если бы хотел, - Кэлвертон склоняет голову набок, чуть ослабляя хватку на шее, - но ведь я всего лишь озвучиваю твои мысли. И ты прекрасно знаешь об этом, Шерлок. Прекрасно знаешь. Ты убил Мэри Ватсон, и теперь ненавидишь самого себя. - Я не убивал ее… - Шерлок силится оттолкнуть его руки, но двигаться отчего-то слишком сложно, и мысли путаются, и глаза режет солью. - Ты убил ее. И от этого никуда не сбежать, - Кэлвертон хохочет, и его руки, все еще сжимающие скальпель, рвано дрожат. Шерлок и не бежит. Просто не может, потому что вина выжирает внутренности, жилы, вены, кости… Жрет его самого, медленно и скрупулезно, и от Холмса почти не остается ничего, что удерживало бы. И ночь длится бесконечно медленно, становясь Адом, в который Шерлок спустился и теперь медленно подыхает. Остается лишь жить по расписанию, составленному с особой тщательностью, действовать таким образом, чтобы на мысли о том, что скоро наступит ночь и все повторится, просто не оставалось времени. Потому что, рассыпаться на крохотные копии самого себя, буквально ежесекундно, слишком утомляюще. Руки дрожат, а вкус кофе отвратительно горчит, но привычные действия, исход которых абсолютно ясен успокаивают. Джон Ватсон, как и предполагалось, приходит сегодня до десяти. Он молча заходит в комнату, бросая на Шерлока усталый взгляд, и бормочет о том, что Холмс плохо выглядит. От них ничего не осталось, и кажется, в одиночку выбраться они не в состоянии, вот только достучаться до Джона у Шерлока просто не осталось сил. Они молча пьют чай, сидя на креслах, столь привычных и удобных, и это, наверное, единственное место, где себя еще можно назвать собой. А затем Джон поднимается с места, слыша звук смс, и, кажется, впервые за долгое время, глядит Шерлоку прямо в глаза, срываясь. В этот момент, наблюдая за Ватсоном, детектив думает о том, что, наверное, даже Джон ему не поможет. Измолотое до состояние пыли нутро горит и ноет, вот только сказать об этом невозможно, потому что время упущено и вина въелась слишком глубоко, пуская гнилые корни. И нет более ничего, что хочется удержать, что осталось бы, кроме развороченных внутренностей, вырванных собственноручно. Ничего от себя самого. Только Джон Ватсон, стоящий здесь прямо сейчас, дрожащий, плачущий так тихо и устало. И Шерлок обнимает его, вот так просто, потому что это – единственное, что им обоим необходимо, так сильно и остро, насколько это вообще возможно. - Скажи ему, Шерлок, - голос вкрадчиво шепчет, тихо усмехаясь, - скажи Джону, как сильно ты был напуган. Скажи, что теперь каждую ночь видишь собственную смерть. Скажи, что ненавидишь себя за то, что убил его жену, и быть может тогда Джон наконец-то сможет тебя простить. Впрочем, мы оба знаем, что это невозможно. Ты ведь трус, Холмс. А Шерлок лишь цепляется, действительно цепляется, за реальность, потому что сейчас не он успокаивает Ватсона и не он пытается дать ему надежду. Он лишь отчаянно тонет, и это жизненно необходимо ему самому, чтобы отсрочить свидание в Самарре хотя бы еще ненадолго. Остаться бы здесь, в этой комнате, пахнущей пылью и, совсем немного, пеплом. Всего лишь отсрочить вечер, в котором не останется причин для попыток выжить. И Шерлок не боится, именно сейчас, обнимая Джона Ватсона, дыша сквозь зубы, скрывая дрожь. Он не боится смерти, не думает о внутренних демонах, и, кажется, не испытывает отвращения к самому себе. Долю секунды, всего одно чертово мгновение. И он говорит, едва слышно, обнимая чуть крепче, чем за мгновение до этого: - Все в порядке, Джон. Я рядом.