О чем с тобой трахаться?

      Досмотрев очередной ситком, вместо того чтобы делать уроки, Татум начинает неспешно собираться на вечеринку. Нужно сделать для себя что-то хорошее: завтра утром ее ждет промывка мозгов от очередного престарелого дядюшки-психолога. Или тетушки, не так важно — одна фигня. Татум наизусть выучила список задаваемых вопросов и мнений о ее случае. Не хочет разговаривать — депрессия. Шутит и говорит — депрессия подавляемая. Что такое депрессия во всей красе, Татум знала, но тогда ее еще не таскали по психологам и не разговаривали с ней заискивающе-спокойно. Тогда она справлялась сама, тихо плача ночью в подушку и напиваясь до бессознательного состояния в компании тогдашних друзей. Те же, за неимением опыта, не могли предложить ничего лучше, чем дорожку в нос и водку в горло. Дрейк даже попала в больницу с алкогольным отравлением — только тогда родители узнали, что их дочь «впервые» попробовала алкоголь. Не то что младшая — отличница, которая слушалась старших и не водилась с плохой компанией.       Татум надевает узкие джинсы и короткий топ — для ее целей на сегодня лучше, конечно, надеть какую-нибудь блядски короткую юбку, но она предпочитает оголить живот — танцевать удобнее будет.       Тат тридцать минут тратит на прорисовывание идеально ровных стрелок, красит губы красной помадой. Затем, правда, стирает — слишком уж по-шлюшенски, стоит оставить хотя бы лицемерную видимость хорошего тона. Опыт подсказывает Дрейк обуть кеды, а не ее любимые туфли, у которых каблуки выше, чем небоскребы Дубая, — после пары стаканов чего-либо алкогольного всем будет плевать, какая у нее обувь, да и устойчивость лучше. Волосы семь раз распускает и заплетает в косу обратно, в итоге пересиливает себя и оставляет распущенными. Чтобы через двадцать минут собрать в хвост и успокоиться. В мелкую сумочку запихивает сигареты, телефон, презервативы, косметику — обязательный набор для тех, кто собирается просрать свою жизнь. Деньги и ключи от дома лежат в надежных карманах джинсов, на запястьях красуется коллекция браслетов.       Тат выходит из дома, укутавшись в кардиган, — в таком виде на «ночевку к подругам» не ходят, ведь мама знает лишь эту версию происходящего; она радуется, что у дочери появились друзья и подруги, а тот приступ… Все равно она завтра идет к психологу, он профи — он поможет малышке Тат.       Малышка Тат проходит пять кварталов, прежде чем видит горящий огнями дом, по пути выкуривает семь сигарет. В голове появляется приятное головокружение, но она все равно немного нервничает — в начале семестра, когда она попала на ту скандальную вечеринку, в ней уже было пол-литра вина, и было как-то все равно.       Первым делом, зайдя в дом, Татум наливает себе пива. На вкус пойло словно старая моча, так что она выбрасывает стаканчик с недопитым содержимым и, пошарившись по кухонным шкафчикам, находит хороший, дорогой виски. Через несколько минут по телу разливается противное щекочущее тепло, а мозг становится ватным. Татум вздрагивает от мурашек и решает подвигаться. В танцах, манере двигаться видна натура, характер человека, и ей это нравится — видеть людей насквозь. Господи, она даже как-то эссе на эту тему писала, аж смешно — вспоминать старую, нормальную жизнь, без смертей, наркотиков и шантажа. Вот во что превратилось ее существование — в чертов голливудский триллер с диллерами, стрельбой, воровством и потерями. Только вот в фильмах помимо хэппи-энда еще все очень красиво показано. В фильмах депрессия — это красивая худенькая девушка, сидящая на широком подоконнике и размазывающая тушь по лицу, пока за окном тоскливо моросит дождь. Еще бритва и красивые порезы на запястьях. Даже когда это показано без прикрас, это все равно не как в жизни. Жизнь — сука. Разбивает розовые иллюзии железной битой — жестко, страшно и навсегда.       На самом деле, депрессия — это пялиться в потолок в четыре часа утра, сидеть дома и ни с кем не разговаривать. Депрессия — это сальные волосы и грязная, потная одежда, потому что сил привести себя в порядок просто нет. Это беззвучный вой по ночам, потому что слез нет — есть только скручивающийся от боли и скулежа желудок и рвота желчью. Это опухшее лицо и обкусанные ногти; это не красивые рисунки в «скетчбуке», потому что тебе больно, — это смерть при жизни.       Порезы на руках — это способ перевести боль душевную в боль физическую, будто если шрамы зарастут, зарастет и гнойная рана одиночества на сердце. Самое страшное, что при этом дерьме под коркой остается надежда — надежда, что кто-то заметит, придет на помощь. Что тебя обнимут и пожалеют, какую бы херню ты раньше ни творил, а не отправят рассказывать об этом паскудстве постороннему человеку — то бишь психологу. Надежда на понимание и поддержку; надежда на то, что все пройдет само собой; надежда на свет в конце туннеля, — на что угодно. И ее оттуда, из грудины, не выскрести — когда человек теряет сознание, весь его организм рвется к жизни, начинает дышать, поэтому мы и не можем умереть, задержав дыхание.        В девяноста процентах случаев самоубийства непреднамеренные. Все девяносто процентов подростковых самоубийств это несчастные-намеренные призывы о помощи. Зафиксировано, что суицид происходит примерно в то время, когда родители должны были прийти домой — чтобы увидели, испугались, поняли, насколько все плохо, и просто обняли, любили бы сильнее, чем есть, чтобы человек понял, что он нужен. В нас заложено верить в счастливый исход, когда нам будут петь лесные зверушки, а экран затемнится со словом «конец», а дальше… Дальше все будет приторно-хорошо, и все будут только рады. Но в жизни титров нет — в жизни в руке швейная игла и новые шрамы на теле, потому что мы верим в хэппи-энды и не собираемся рисковать, беря в руки бритву. Как бы ни романтично не было, все мы знаем: чтобы умереть, надо резать вдоль. Все остальное — показуха, отчаянный крик о помощи. Просто это слишком страшно — признаться во всем самому: «мам, пап, я наркоманка»; «мам, пап, я забеременела/убила человека/влюбилась/курю/торгую наркотой». Легче, чтобы они узнали сами, косвенно, от друзей, из твоего дневника, догадались — тогда понимаешь, что наконец-то пути назад нет, и если потерпеть немного их крики, то все будет хорошо.       Как говорил один персонаж: «Наша война — война духовная; наша депрессия — наша судьба».       Татум хорошо было — когда все все узнали, было хорошо. Но со временем этого стало не хватать, в душе опять появилось это гадкое, дерьмовое чувство незаконченности, будто бы для того, чтобы опять было все нормально, не хватало одной незначительной детали. Татум перебирала варианты, и сегодняшний — это алкоголь и секс. Алкоголь она уже почти допила, а из-за угла вышел Кристофер Шистад.       «Этот парень красив, чертовски красив — надеюсь, трахается он так же, как и выглядит — охуенно», — думает Дрейк, пританцовывая, а затем направляется в противоположную сторону. Не так быстро — всему свое время.       У барной стойки она замечает милую блондинку, неловко что-то рассказывающую второму красавчику школы, чей образ сплошь состоит из слухов — Вильяму. Музыка становится громче. Тат, хватая с кухни текилу, соль и лимон, почти сваливает с ног парочку.       — Ой, прости. А ты? — Она вопросительно смотрит на блондинку, расплываясь в улыбке.       — Вильде… — Девушка находится в небольшом шоке то ли оттого, что уже двадцать минут пытается вести корявую беседу с самим Вильямом, то ли оттого, что ее именем интересуется скандально известная первокурсница.       — Значит, Вильде. Сможешь мне помочь в одном интересном деле? — Татум встает к стойке спиной, опираясь на локти. Прогибается в пояснице так, что из-под короткого топа видна кружевная линия бюстгальтера. — Я хочу выпить с кем-нибудь текилы, а ты кажешься весьма горячей. — Дрейк похабно закусывает нижнюю губу и будто раздевает новую знакомую взглядом, даже не обращая внимания на рядом стоящего парня. Горячей девчонка не выглядит точно — скорее, смущенной и неопытной, но ведь так интереснее.       — Эм, — мнется блондинка, — не знаю, я тут как бы занята немного. — Она кивает на парня и смущенно поднимает брови.       — Все сомнения от дьявола, Вильде. Не знаешь, что сказать, — скажи да. — Тат закатывает глаза, берет из-за спины бутылку текилы, разливая жидкость в стоящие рядом рюмки. Дрейк смотрит на девчонку исподлобья, улыбаясь как-то слишком довольно. Очевидно, блондинка на вечеринках бывала не часто, если это вообще не впервые. Что ж, какая честь.       Дрейк хватает девчонку за предплечье, притягивает к себе вплотную. Блондинка не понимает, что происходит, но не вырывается — неизведанное интересно.       — Расслабься и получай удовольствие, Вильде. Я научу тебя, как правильно пить. — Тат быстрым движением откидывает светлые волосы с плеча девчонки и наклоняется к шее, горячо выдыхая прямо возле сонной артерии. Блондинка стоит не шевелясь, не понимая, как ей реагировать. Дрейк встречается глазами с Вильямом — у нее давно перегорели тормоза, а здравый смысл опьянел вместе с мозгом, подбадривая: «Сделай это, маленькая шлюшка».       Татум подмигивает Вильяму, мол, чего ты тормозил? Облизывает свой большой палец и касается им шеи Вильде, отчего у блондинки по телу начинает бегать табун мурашек. Дрейк берет солонку и, не заботясь о чистоте и так уже засранного пола, сыпет соль на влажную шею девочки, просыпая мимо половину содержимого. Плевать. Затем медленно, проходясь языком от ключиц до уха, слизывает это безобразие с шеи блондинки. У девчонки сердце падает куда-то в пятки, потому что это так неправильно, грязно… возбуждающе. Татум умеет такой быть — отвратительно притягательной. Она как фетиш. Вызывает мысли вроде: «Господи, это так омерзительно и странно, кому это может понравиться? Черт, мне».       Вильям наблюдает за открывшейся картиной с нескрываемым интересом: Татум подносит к губам рюмку текилы и выпивает залпом, сильно морщась. Удерживая зрительный контакт теперь уже с блондинкой, она берет в зубы тоненькую дольку лимона, за затылок притягивает Вильде для поцелуя. Вильде целуется плохо, неопытно, задействует слишком много языка и слюней. Тат, в принципе, плевать — ее больше возбуждает атмосфера момента: она целует в засос незнакомую девушку незнакомого парня, пока последний наблюдает за этим непотребством. Татум целуется хорошо, так, что у Вильде подкашиваются ноги, — ее первый поцелуй… Планировался Вильям, но какая разница, если так чертовски горячо? Тат отстраняется от девчонки, улыбается.       — А теперь так же, но с ним. — Она отдает вторую рюмку запыхавшейся блондинке и, опять подмигнув парню, уходит.       Это так смешно, интересно одновременно — показывать людям, как можно веселиться. Зачем довольствоваться вином и поцелуями, когда есть виски и секс?       Кстати, насчет последнего: мистер-сегодняшняя-жертва стоит у лестницы и безэмоционально разговаривает с каким-то парнем. Тат танцует в толпе, ловит его взгляд. Она плавно двигается под музыку, давая понять, чего хочет, — пьет из початой бутылки горький виски, скользит руками по голому животу, дразнит. Крис несколько минут наблюдает за возбуждающими движениями девчонки — облизнув губы, направляется к ней.       Они танцуют, плотно прижимаясь телами друг к другу. Тат разворачивается к нему спиной, откидывает голову на плечо, зарывается пальцами в его чертовски мягкие волосы. Крис дышит ей в шею, удерживая за петельки на джинсах, — там, где должен находиться ремень, сейчас находятся его руки, и это потрясающе. Он гладит ее по голому животу, забирается под топ и запускает пальцы в лифчик, касаясь сосков. По телу Татум проходит электрический разряд, она резко выдыхает — прямо какие-то грязные танцы, черт возьми. Тат поворачивается к Шистаду, целует его. Страстно, жадно, горячо. Крис отвечает соответственно, вжимая Тат в стену, и целует-целует-целует так, будто это последнее, что он делает в своей жизни.       Он всегда со страстью отдавался моменту, проживая день так, будто завтра никогда не наступит. Но искрометность атмосферы состоит в том, что Татум отдается случаю с таким же жаром. Она целует его так, будто это первый в жизни момент, когда она по-настоящему чувствует, дышит, живет. Будто для нее это первый глоток воздуха после постоянного дерьмового запаха судьбы; будто это все, что ей сейчас нужно, — целовать Шистада, пустить жизнь под откос и никогда-никогда не оглядываться. Это возбуждает — ни он, ни она не нежны: в данный момент не существует ни чувственных поцелуев, ни нежно-страстных поглаживаний плеч, ключиц, спины; нет ласковых слов возле уха, нет симпатии во взгляде, — есть только животная страсть, прокушенные губы и царапины на спинах обоих.       Тат отрывается от парня, пьяно улыбается, тянет его к лестнице. Шистад повинуется и оглядывает ее с ног до головы еще раз: в фигуре Дрейк нет пышных форм или по-женски сексуальных изгибов — взгляд цепляется за худые бедра, с которых чуть-чуть, и спадут джинсы; за угловатые плечи и тонкие кисти рук с невероятным количеством браслетов — они огромные, несуразные и блестящие; за гибкую линию талии и утопленный позвоночник, где внизу поясницы виднеются милые ямочки и кружевной кусочек черного белья; за слегка сутулую спину и острые ключицы; за её растрепанный пучок темных волос; за небольшую грудь, умело подчеркнутую топом.       Тат останавливается у подножия лестницы и улыбается, оглядываясь на Криса: она явно что-то задумала. Дрейк подходит к компании третьекурсниц, обращается к самой симпатичной:       — Не присоединишься? — Татум вплотную приближается к брюнетке, все еще держа Шистада за руку. Она притягивает Криса к спине, кладет его руки себе на талию, трётся задом чуть ниже паха. Тат, все еще держа в руках бутылку виски, льет напиток себе в глотку, проливая большую часть на себя, и целует незнакомку.       Она заметила ее еще на первой вечеринке — эта третьекурсница была самой раскованной и веселой, была симпатичной и много курила — она, скорее всего, будет не против небольшой авантюры.       Девушка отвечает на поцелуй: радуется, что здесь нашелся хоть кто-то не скучный, кто поймет ее тягу забыться не в подружках и шампанском, а в незнакомцах и крепком бухле. От Тат пахнет виски, табаком и блядством — то что нужно.       Кристофера конкретно возбуждает женская инициатива и их же поцелуи. Он гладит Дрейк рукой по животу, другой нажимает сквозь джинсы между ног, отчего она резко выдыхает, протяжно хныкает, откидывает голову на плечо и целует теперь его. Горький привкус алкоголя и блеска для губ третьекурсницы окончательно сносит парню крышу: через минуту они втроем находятся в комнате на втором этаже.       Татум целуется с Крисом, Татум целуется с Анной — имя узнала по дороге наверх. Она запускает руки под вискозную футболку парня, затем лихо снимает ее с Криса через голову и забрасывает в грязный, дальний угол комнаты. Анна снимает с себя одежду сама, оставаясь в нижнем белье: то ли боится за сохранность одеяния, то ли совсем невтерпёж. Она разворачивает Дрейк к себе лицом и целует, сминает губы, покусывает, отрываясь только для того, чтобы стянуть с Тат и без того ничего не закрывающий топ. Дрейк жадно вцепляется в хрупкие плечи девушки, дышит через раз — возбуждение растет с каждой секундой; такое ощущение, что еще немного, и у Тат полопается кожа, накалившаяся до предела.       Шистад запускает руку в штаны Дрейк, а затем в трусики, в которых влажности уже, кажется, больше, чем в долбаных тропиках. Он надавливает, запуская в нее сразу два пальца, но слышит лишь рваный вдох — не очень-то эмоциональная реакция на бога-в-сексе-Шистада. Крис прижимает ее к себе теснее, целует в шею, оставляя приличный засос, и даже еле заметно вздрагивает, когда слышит такой долгожданный, сладкий, жаркий и невероятно громкий стон Татум Дрейк. «Шея, значит», — улыбается своим мыслям парень и еще жестче впивается в шею девчонки, отчего у нее подкашиваются ноги — она хнычет в губы третьекурснице Анне.       Крису, конечно, нравится эта горячая прелюдия, но ему не терпится приступить к делу — в штанах не то что тесно, уже больно от возбуждения. Тат будто читает его мысли: толкает Анну на кровать, через голову стягивая с девушки лифчик — возиться с застежкой нет ни времени, ни желания. Это парням легко, постоянно практикуются, а она расстегивала его только на себе. Дрейк сминает грудь третьекурсницы, оставляя красные следы на бледной коже, прихватывает зубами соски, засасывает кожу в районе ключиц.       Крис подходит сзади, подтягивает корпус Тат к себе вверх, за секунду расправляется с застежкой лифчика — он же парень — отбрасывает его подальше. Анна лежит внизу, между ног Дрейк. Поднимаясь, начинает целовать ее живот, стягивать вниз джинсы. Только сейчас, сквозь пелену возбуждения, Тат понимает, что парень позади ее возбуждает больше процентов на сорок, чем красивая, голая третьекурсница перед ней. Очевидно, Дрейк не настолько универсальна, как хотелось бы думать. Эгоистично, но Тат плевать: может, останутся подружками. Все ее внимание сейчас направлено на твердый торс Шистада, прижимающегося со спины. На его сильные руки, до боли сжимающие ее грудь. На его горячие губы с языком, что умело ставят багровые засосы на шее, ключицах, плечах, — завтра это будет выглядеть так, будто ее душили.       Между ног и внизу живота все так горит, что кажется, еще один поцелуй, и она кончит. Татум толкает Анну в плечо, та откидывается на подушки. Дрейк стягивает с нее ничтожно маленькие трусики и несильно кусает внутреннюю сторону бедра. Крису открывается преинтереснейший вид на зад Дрейк в полуспущенных джинсах — он стаскивает их до конца.       Снизу слышится стон раскрасневшейся Анны, когда Тат касается языком клитора девушки. Проводит языком дорожку обратно к животу, где играется пальцами и зубами с сережкой в пупке. Крис спускает трусики Тат, проводит рукой по влажному, возбужденное телу девчонки, с трудом проникая в нее тремя пальцами: нужно будет постараться — он лишь надеется, что Дрейк не чертова девственница.       За это он может не переживать — Тат не из тех, кто хранит целомудрие до брака: нравится — трахайся. Первый ее раз был несуразным и жутко обдолбанным. Тогда — тоже, между прочим, втроем — они с подругой и одноклассником решили: а почему бы и нет? Ей только исполнилось семнадцать — вроде не рано. Если бы Тат описывала тот недосекс одним словом, она бы сказала «странно». Вынюхав несколько дорожек и выпив три бутылки мартини, они втроем полезли в ванную, после чего начали раздеваться и делать то, что видели в порно. Не было ни боли, ни крови, ни возбуждения — ни-че-го. Пресные ритмизированные движения, после которых сутки было неприятно ходить — будто долго терли пальцем одно и то же место. Через полчаса непонятных действий Татум надоел весь этот цирк, и, сославшись на то, что родители скоро будут дома, она вытолкнула на улицу друзей, даже не дав одеться. Следующие два раза — в туалете клуба с младшим братом одноклассницы и в дешевом мотеле с тридцатичетырехлетним партнером отца — тоже не отличались красочностью или о чем там пишут в эротических романах. Дрейк уже даже решила, что фригидна или просто безразличная ко всему сука, но когда Кристофер Шистад резко входит в нее и придерживает за шею, слегка придушивая, эту мнимую хрень Тат отметает тут же. Очевидно, предыдущие ее любовники действительно в этом ничего не смыслили.        Татум вскрикивает, стонет, ругается матом и царапает ногтями бедра бедной Анны, что лежит под ней, — так ей хорошо. Крис рычит и входит резко, не заботясь об ощущениях Дрейк, — а ей только так и нравится. Психопатка. Внизу живота будто щекочут раскаленный нерв, дыхание сбивается к черту, и Тат хочет полностью отдаться моменту, поэтому интенсивнее прокручивает, вдалбливает пальцы в Анну, помогая себе языком. Через несколько секунд девчонка под ней начинает биться в оргазме и отключается. Алкоголь плюс секс, равно — тотальное расслабление.       Тат матерится не то от боли, не то от удовольствия, когда Шистад, не переставая грубо входить в нее, тянет Дрейк за волосы и практически прижимает к своему торсу, покусывая плечи, оставляя засосы, растворяясь в ней. Тат держится за его руку, сдавливающую ее за горло, рвано дышит — как же ей, блять, хорошо.       Тат вырывается из цепких объятий парня, переворачивает его на спину. Шистад же, привыкший все контролировать, все равно привстает на кровати и вцепляется в бедра Дрейк, когда она медленно, вытягивая из парня рычание, насаживается на него сама. Они смотрят друг другу в глаза, пропадают в обоюдной страсти, жестокости и похоти. Она кусает его за губы и ставит своими следы: его шея такая сладкая, от него пахнет мускусом и корицей, чем-то охренительно нездоровым и великолепным — это сносит ей крышу. Дрейк любит корицу.        Крису нравится, что девчонка не приверженец нежностей и сладких поцелуев; ему определено нравится происходящее. Адреналин кипит в венах, Шистаду кажется, что такого он не испытывал давно: как бы это поточнее назвать?       Страсть.       Это определенно именно страсть — оголенная, такая, что кажется, после этого можно и умереть без сожалений. Все его девушки-трофеи так или иначе требовали от него нежности, что порядком бесило, оттого он и не задерживался около одной девчонки больше, чем на неделю: даже самые отчаянные в итоге хотели стабильности и любви — это было заложено природой, неудивительно. Но Крис законам не подчинялся никогда, будь то законы природы или же Уголовного Кодекса.       Гнев — вот что текло по его венам вместе с кровью. Его он вымещал на парней Якудзы и сумасшедших вечеринках. А они хотели от него нежности, аж смешно. Татум окажется такой же, он уверен. Только вот сейчас, правда, так совсем не кажется: она скачет на нем, а трахается будто сама с собой — ее больше заводит сама атмосфера момента, а парень так, рядом.       Крис бесится от своих мыслей — резко меняет положение, подминает Дрейк под себя, пристально смотрит ей в глаза: она словно тащится сама от себя; ее заводит то, что она трахает его, а не как-то иначе. Шистад впивается в ее шею, затем от переизбытка эмоций кусает. Тат, как ни странно, протяжно стонет, впивается в его спину ногтями, целует. Целует так, будто это последний раз, будто от этого зависит ее жизнь, будущее. У обоих на языке появляется привкус ее крови — Крис явно перестарался, но плевать. Он нависает над ней, готовясь вытрахать всю душу из этой, кажется, безразличной суки, но Тат упирается ногой ему в плечо, останавливает. Она широко улыбается, отталкивает его ниже, к ногам. Крис удивленно вскидывает бровь.       — Только не говори, что тебе слабо поработать языком где-то, кроме моего рта. — Сука Тат иронично поднимает брови, берет на слабо. «Что ж, девочке хочется поиграть? Не проблема — она захлебнется в собственных стонах», думает Шистад, опускаясь между её ног.       Он проводит языком по внутренней стороне бедра, сжимает руками ягодицы, целует колени. Тат пьяно-заинтересованно за ним наблюдает: такой красивый, полный власти над ней, уверенный в себе дьявол-искуситель. Шистад невесомо целует лобок, проводит языком между ног, облизывает, посасывает, выделывает черт знает что, и Дрейк это нравится. Она хрипит, хнычет, хватает его за волосы. Крис останавливаться не собирается: рисует языком узоры (весь чертов норвежский алфавит), надавливает на чувствительные точки, но сильно стараться не нужно — сейчас Тат одна сплошная чувствительная точка, оголенный нерв.       Откуда-то из глотки вырывается протяжный грудной полустон — полустон-полувой; Дрейк кричит, извивается, захлебываясь в своих стонах, — как он и обещал. Она дрожит, вибрирует под его умелыми движениями. С Тат это не выглядит унижением, как говорят в подростковых кругах; ей хочется дарить удовольствие: хоть она и горяча, импульсивна и абсолютно незабываема, Шистад с колокольни своего опыта замечает, что Дрейк не такая уж и шлюха-искусительница, коей хочет казаться. Она дрожит от каждого его прикосновения, впитывает каждое его движение, как губка, поддаваясь, растворяясь в нем.       Дрейк притягивает его за волосы к себе и целует. Это так грязно — ощущать собственный вкус на чужих губах, что ей кажется, еще немного, и она взорвется от переизбытка эмоций. Она переворачивает парня на спину — ширина кровати позволяет так кувыркаться — с краю все еще посапывает удовлетворенная третьекурсница Анна.       Тат целует его шею, плечи, грудь, проходится пальцами по прессу и рвано выдыхает. «Какой же он великолепный, засранец». Торсу и животу Шистада она уделяет особое внимание — уж очень он пришелся ей по вкусу. Дрейк спускается ниже и обхватывает ладошкой член, чуть вздрагивая: Шистад был прав — она просто маленькая испорченная девочка, что хочет казаться хуже, чем есть на самом деле. Тат с детским интересом разглядывает достоинство парня. Потом, опомнившись, опять надевает маску пьяной развратницы — старается выглядеть потаскухой. Получается плохо, когда она наклонившись к члену Шистада, кидает на парня взгляд и спрашивает:       — Можно?       Крис хрипло смеется, беззлобно кивает — она такая милая в своем напускном паскудстве.       Тат неуверенно, кончиком языка облизывает головку члена, будто пробует леденец. Закусив губу, проходится языком по всей длине. Смочив рот слюной, старается поглотить как можно глубже, мягко использует зубы, Шистад хрипит. Девчонка входит во вкус, пытается ритмизировать движения, иногда останавливаясь с непривычки, и вырисовывает на нем странные узоры языком, как делал до этого парень. Она помогает себе рукой, второй царапая пресс Криса. Не забывает удерживать зрительный контакт — так интереснее.       Такая уверенная в своей неуверенности, Татум утробно, но смеется, когда Крис подминает ее под себя и проходится пальцами вдоль рёбер, задевает сосок, слегка надавливает на горло. Раскрасневшаяся, улыбающаяся Тат — зрелище умиляющее и возбуждающее одновременно. Как она реагирует на его движения — страстно и живо, будто она вся — сплошная эрогенная зона. И сейчас Дрейк не выглядит отстраненной: он полностью в ней, в прямом и переносном смысле, — Крис в ее взгляде, стонах, в ее рычании и царапинах на плечах. Он в ее мареве засосов на шее — будто долбаный Пикассо, а она его чистый холст. Она живет сейчас, в данную секунду, не задумываясь о том, что было раньше и что будет позже, — просто отдается на сто двадцать процентов случаю и ему — Крису Шистаду.       У Криса щиплет спину от ее ногтей и царапин, но сейчас плевать. Он входит в неё до упора, а она подается вперед, будто хочет слиться воедино, хочет почувствовать его больше, чем есть: его боль, разочарование, ярость. Ей не нужна его нежность и любовь — ей нужен его гнев, безрассудство и похоть.       Он чувствует, что они оба близки к концу этого фееричного путешествия, когда Тат начинает кричать громче и сжимать его в себе до безумия сильно. Он доходит до точки кипения, останавливается, отрывается от ее губ, ловит расфокусированный взгляд, кладет руку на низ ее живота и говорит — нет, приказывает — хриплым шепотом:       — Кончай.       Тат смотрит ему в глаза и резко выдыхает. В животе что-то ухает, по телу электрическими волнами разливается оргазм.       «Черт. Это было просто прекрасно. Больше добавить нечего».       Крис хрипит, а Дрейк извивается под ним ужом: ее трясет, просто колотит от удовольствия; она хватается за простыни, с силой сжимает ноги за его спиной. Тепло обволакивает тело и мозг, Крис падает рядом, чуть не задев третьекурсницу Анну.       «Потрясно. Это было потрясно».       У Шистада бешено колотится сердце, болит спина и ребра — он опустошен. И ему это нравится.       Они лежат молча минут семь, отходя от крышесносного оргазма. Тат восстанавливает дыхание, встает с кровати, начинает одеваться — завтрак в постель не входил в планы обоих, только вот Татум слегка опередила парня в наглом побеге. Она долго ищет свой лифчик в простынях, и Шистад замечает темные полосы шрамов на предплечьях Дрейк. Слова слетают с языка сами собой — очевидно, от тотального расслабления фильтр между мозгом и речевым аппаратом временно вышел из строя:       — Что это? — Крис кивает на шрамы. Ему, в общем-то, плевать — он сам недавно расцарапал ее ключицы, оставил синяки на шее и груди, укусил до крови…       Татум секунду непонимающе на него глядит, потом опоминается и расплывается в саркастичной улыбке:       — О, не переживай об этом. Тебе необязательно поддерживать светскую беседу.       Крис чувствует себя использованной шлюхой, слыша такой ответ. Обычно он хозяин положения, но пришла эта самоуверенная девчонка и все переиграла. Она даже сосет на троечку, не то что Викки со второго курса…       Но в Викки со второго курса нет столько страсти.       Тишину разрезает звонок мобильного Дрейк — она быстро отвечает на звонок, чтобы Крис не услышал продолжения джазовой песни. Но Крис услышал: «Элла Фиджеральд? Неплохой выбор, девочка».       — Да? Сейчас буду. — Она кладет мобильник в задний карман джинсов, поправляет макияж перед зеркалом. Почему-то Крис хочет больше внимания к своей персоне — кто это здесь подарил Дрейк лучший в ее жизни оргазм?       Татум же, полностью погруженная в свои мысли и ощущения, открывает дверь, впуская в комнату приглушенный звук музыки, и собирается уходить, когда слышит:       — Это все? — Шистад лежит на белых простынях, такой идеальный и невероятный; он похабно улыбается, ждет, очевидно, благодарности или чего-то еще.       — Приятно было потрахаться. — Подмигивает Тат и скрывается за дверью.       А еще она, кажется, сломала ему в экстазе ребро.