О чем с тобой трахаться?

Три недели спустя.       Сон. Сон — это хорошо. Это как смерть, только ты не огорчаешь свою семью. Дрейк лежит с открытыми глазами и ждет звонка шестого будильника. Сегодня пятница, завтра выходной, значит, Тат может со спокойной душой после собрания допоздна смотреть какой-нибудь черно-белый фильм. За три недели в новой школе она, конечно, успела познакомиться и подружиться с некоторыми однокурсниками, но сегодня ей хочется просто лежать и старательно лениться, а не устраивать посиделки с подружками. Да и близкие друзья ей не нужны — и так весело. Тат выключает прозвеневший будильник и садится на кровати. Ежедневный обряд — сделать установку на день. «Сублимировать негативные эмоции в действия, быть дружелюбной», — это на сегодня. Не так уж и сложно, она должна справиться.       Два раза почистить зубы, три раза умыться; надеть красные браслеты на левую руку, черные — на правую; одеться; застелить постель (сегодня пятница, а по пятницам должна быть идеальная чистота в комнате); собрать школьную сумку: восемь ручек (четыре синие — две гелевые и две шариковые, четыре черные), пять чистых листов (на всякий случай), простой карандаш (три), записная книжка, тетради, учебник по испанскому и семь ластиков (так неприятно, если нужно что-то стереть, а ластика нет), бутылка воды.       Собравшись меньше чем за час, поругавшись и помирившись с сестрой, Тат выпархнула на улицу. От завтрака и кофе она отказалась — внутри все и так клокотало, разве что пар из ушей не валил. Да еще и этот ожог. Ну подумаешь, задумалась и не заметила, что из чайника кипяток льется не в чашку, а на руку — со всеми бывает. Ника, конечно, пыталась разораться, устроить драму, но Татум ее весьма не мягко остановила.       — Рот закрой и собирайся в школу, сегодня ссориться с тобой я совсем не хочу, — процедила сквозь зубы старшая Дрейк, и Ника, отдышавшись, успокоилась. Действительно, это ее дело; кто из них старше, в конце концов? Легче забыть эту ситуацию, чем устраивать скандал. Хотя, может, стоило бы все-таки рассказать маме об этом инциденте? Ника волновалась за сестру. — Давай быстрее, чего копаешься? — За сегодняшнее утро младшая Дрейк слышала эту фразу четвертый раз и уже была на взводе. «Какого хрена вообще? Ей надо, пусть сама и торопится». Ника была из тех, кто любил растянуть утренние сборы на пару часов и за чашечкой зеленого чая спокойно посидеть в инстаграме. — На тебя упал платяной шкаф, и ты не можешь выбраться? Потому что другого оправдания твоей тормознутости я найти не могу! — Тэйт влетела в гостиную, по пути уронив стаканы с карандашами и кисточками. — Твою мать, видишь, что ты наделала?! — скрывая улыбку, кинула обвиняющую фразу старшая Дрейк.       — Ага, виновата. Кеннеди, между прочим, тоже я прикончила, — раздраженно отозвалась Ника, собирая последние тетради в сумку. — Все, идем. — Она наигранно мило улыбнулась и вышла из дома.       — Хвала Одину, она готова! — Татум поспешила за сестрой, запихивая рассыпанные предметы для рисования ногой под комод.       До учебного заведения не больше двадцати минут ходьбы, но сапоги на каблуке старшая Дрейк все же успела возненавидеть. В одежде Татум предпочитала классику — длинные приталенные пальто, классические сапоги, шляпки. Не сказать, что полностью игнорировала тренды, но одевалась «дорого», придерживаясь утверждения, что модно — не значит красиво.       — Ник, понеси меня, я устала, — начала ныть на половине пути Тат. — Ник, они мне натерли. Почему ты меня тогда не отговорила купить эту обувь «made in hell»? — Татум, не сбавляя шага, практически повисает на сестре, хныкая обвинения ей на ухо.       — То есть я виновата? — Ника скептически хмыкает. Она была человеком более спокойным, и практически нормально переносила характер сестры.       — А что, я, что ли? Для чего тебя мама родила? — Она посмотрела на младшую полным серьезности взглядом. Та лишь вопросительно вздернула бровь. Татум вздохнула, «отлипая» от сестры, и поправила сумку на плече. — Для меня она тебя родила. Только я чего-то не вижу помощи с вашей стороны, юная леди. — Она расправила плечи и манерно ускорила шаг. Ника лишь закатила глаза.       — О! Смотри! Этой кофейни я раньше тут не видела. — Внимание Тат переключалось с поразительной скоростью, что жутко веселило Нику.       — Она тут была, — засмеялась Ник, — просто у кого-то память как у рыбы. Я тебе говорила на прошлой неделе о ней. — Она укоризненно посмотрела на Тэйт, а та лишь передернула плечами и махнула рукой.        — Ну, значит, я не слушала. Лучше расскажи мне о твоей новой страшненькой подружке. — Она ухмыльнулась, а Ник прыснула со смеху.       Такими фразами старшая Дрейк кидалась не со зла, и Ника это прекрасно понимала, поэтому не обижалась. Татум редко что-то держала в себе — «что на уме, то и на языке», как говорится. Она могла без смущения, проходя мимо компании симпатичных парней, окинув их взглядом, произнести громкое «вау» и забыть об этом через минуту. Какая разница? Все же подумали так же, она просто озвучила мысли всех девчонок в радиусе километра. «При всем моем уважении, что за хрень вы несете»? — в школе частенько слышали и такое от Дрейк в сторону учителей. Она, на самом деле, никого не хотела обидеть, просто хотела выяснить: действительно, что за хрень?       Ника уже привыкла к тому, что знакомя сестру со своей новой подругой, первая может спокойно повернуться и при гостях сказать: «Убери ее, она мне не нравится». Бесило больше то, что чаще всего Тат оказывалась в своих резких суждениях права. «Она та еще сучка, и, скорее всего, говорит за твоей спиной гадости. Посмотри на ее ногти, точно какая-нибудь клептоманка». Вроде бред чистой воды, но бывшая лучшая подруга Ник, действительно, оказалась той еще лицемеркой, которая пыталась завысить свой статус с помощью грязных слухов про свою «не разбирающуюся в людях» подружку. Но у этой «неопытной» подружки была разбирающаяся в людях сестра, которая доходчиво объяснила, что к ее маленькой сестренке лучше не лезть, а когда нерадивая сплетница лишь фыркнула на это предупреждение, Тат пару раз приложила ее затылком о шкафчик.       Она предупреждала, а с людьми надо общаться на их языке.       Похожая история была и с первым парнем Ник, и тут уж она все-таки разозлилась на сестру за фразу «мутный он какой-то, да и не пара тебе — у него же уши большие». Слава богу, Тат тогда посадили под домашний арест, а Нике велели приглядывать за ней, ведь через пару дней выяснилось, что ее милый парень Билли занесен в список насильников.       Необъяснимая способность Татум видеть суть вещей, похоже, работала только на других. Сама же она часто попадала в передряги и останавливаться не собиралась.       Школьный двор заполнен людьми, все разбрелись по группам, «автобусам» или же пребывали в одиночестве.       Татум предлагала присоединиться к их автобусу Нура, милая блондинка, с которой они ходят на испанский, но Татум не собиралась тратить время на такой абсурд, поэтому мягко отказалась: Нура ей нравилась, а Дрейк и своих собраний хватает.       С Сатре она общается больше всех, когда та не со своей автобусной компашкой, — она не глупа, имеет свое мнение и не задает лишних вопросов. Тат знает, что Нура замечает ее маленькие странности: она знает, что если у Дрейк на парте лежат четыре ручки, то даже одну лучше не просить — ей нужны все четыре. Она замечает, как Тэйт шепотом считает пройденные ступеньки и не ест в столовой по вторникам и четвергам. Нуре с ней весело и легко — Татум (кажется) не зацикливается на ситуации, относится ко всему просто. Даже тогда, когда после первой и единственной вечеринки, на которой была Дрейк, по школе разлетелись ее фотографии в нижнем белье, на которых один из пенетраторов, кажется, пил виски прямо с ее шеи и живота, Сатре постаралась ее успокоить, сказать, что все через неделю забудется, а Дрейк лишь махнула рукой: «У людей такая скучная жизнь, что они готовы обсуждать даже незнакомую им первокурсницу, — у меня есть дела поважнее, чем беспокоиться об этом». После чего она сделала ставшую знаменитой фотографию аватаркой у себя на фейсбуке.       По школе начали ходить различные слухи, ее популярность резко возросла, ведь все девчонки решили, что Татум как-то связана с пенетраторами. Для первокурсниц было будто знаком качества то, что за одну вечеринку она перецеловалась, кажется, с пятью парнями, поэтому Дрейк стали приглашать в свои автобусные компании. Ингрит, молодец, поняла суть вещей первой, и поспешила завербовать эксцентричную первокурсницу в свою компанию. Нура как-то обмолвилась на испанском про Ингрит и ее грязные приемчики, в том числе, про письмо с угрозами Эве. Татум такое не нравится. Совсем. Она считала, что Ингрит поступила не хорошо с Евой, или как там ее, поэтому на предложение ответила весьма не ласково:       — От нехватки общения не страдаю, да и на бумаге предпочитаю писать чернилами, а не кровью. Но спасибо за приглашение.       Татум не была всепонимающей и дружелюбной, как Нура, но по непонятным причинам с ней хотелось общаться: энергия свободы и вседозволенности — вот что окружало старшую Дрейк. И это манило — жить одним днем, плевать на мнение окружающих и жить для себя. По крайней мере, так это выглядело со стороны.       Если бы по умению производить первое впечатление давали приз, она бы получила гран-при. Яркая, не совсем обычная для Норвегии внешность: темные глаза, волосы, смуглая кожа, почти вызывающий макияж, цепкая реакция на слова и поведение других людей, мгновенные шутки-каламбуры, а то и весьма острые реплики в ответ, — все это прямо-таки кричало о ее статусе лидера компании.       Правда, более внимательный собеседник мог бы увидеть за этим ярким «фасадом» (но заметим, только через некоторое время — уж очень первое впечатление слепило) нечто более глубокое, чем представлялось зрителю, что как раз и сделала Нура. Сатре всегда видела глубже. Для истинного лидера Тат была слишком эпатажной, а это выдавало что-то глубоко спрятанное внутри. Так, хорошо воспитанные девочки при маме с папой играют в «пай-доченьку» и по полной отрываются в ночных клубах в том обличье, которое максимально противоречит устоям благовоспитанности. Так, скрывая свою возрастающую сексуальность, обогащенные моралью девочки одеваются и ведут себя по-пацански — страшась вести себя, как девочки-девочки или женщины-вамп.       Ее гиперчувствительность маскировалась всеми доступными ее воображению и кошельку родителей средствами: чересчур сильным макияжем, которому не хватало элегантной тщательности; высокими каблуками, которые явно придавали ей уверенности, особенно когда она с опозданием показывалась в дверях школьной столовой (и это был грамотно выстроенный ход: королева появляется тогда, когда слуги уже заняли свои места). То, что туфли были куплены где-то на распродаже, никто не замечал — настолько уверенное, местами даже слишком, было ее поведение.       Острый ум, натренированный фильмами и книгами интеллект позволяли ей перекрывать любую тему, а информированность в областях, недоступных простым смертным подросткам (Татум любила запрещенную и историческую литературу), делало ее в их глазах почти небожителем — только она могла на уроках возражать учителям и даже предлагать альтернативные точки зрения. К ней нельзя было относиться никак — либо любить, либо ненавидеть. Она была предметом теперь почти всех школьных сплетен, несмотря на то, что в новой школе она училась от силы двадцать один день. Хоть о слухах она сначала и не подозревала, когда добрые люди просветили, с удовольствием стала подбрасывать жаждущим поводы для новых фантазий. Ее забавляла возможность манипулировать, хотя в отношении своей выгоды она никогда это не применяла — лицемерие ей претило так же, как быть невзрачной серостью.       От отца итальянца она унаследовала темперамент и живые карие глаза, которые цепляли, смотрели в суть и не могли быть забыты ни при каких обстоятельствах. Брови и глаза были всегда накрашены с усердием, хотя, надо отдать должное, правило хорошего тона в макияже она соблюдала — никогда ее пухлые губы не знали яркой помады. За исключением тех случаев, когда ей надо было — вернее, хотелось быть — плохой девочкой.       Каштановые волосы всегда находились в фантазийном пучке (волосы она распускать не любила), но в таком, который как бы говорил: «Я не трачу на прическу много времени, это они сами так удачно легли». Но в то же время множество серебряных браслетов на запястьях и тонкость стиля выдавали спрятанную в глубине чувственную натуру, наслаждающуюся музыкой стихов.       Это противоречие внешней яркости и внутренней чувствительности в Татум и порождало ту невидимую харизму, которая заставляла новых знакомых пытливо вглядываться в ее лицо и поведение, а «старых» — непременно звать к себе на вечеринку, ведь тогда репутация и успех вечера гарантированы.       Как были бы удивлены старые знакомые, если бы узнали, что ее любимый отпуск — домик на отшибе в лесах Норвегии и блокнот для стихов.       После первых двух уроков Татум выходит в школьный двор — как обычно, чуть позже остальных. Эффектные появления — ее конек. Пару секунд, и взгляд выхватывает из толпы учащихся фигуру сестры. Ее нельзя было не заметить — прямая, будто королевская, осанка, длинные волосы, собранные в высокий пышный пучок, и закрытая одежда. Даже несмотря на то, что Ника была звездой инстаграма, привыкшая к тому, что огромное количество людей досконально знает ее расписание дня, в толпе она чувствовала себя неуютно.       Прекрасная в своей недоступности, она была из тех девушек, на которых обращают внимание «короли школы». Эдакая трудная цель. Ника специально не выделялась, но заметной была. Думаете, «крутые» парни замечают абы кого? Отнюдь, нет, господа. Цепкий взгляд, сканирующий каждого, изящная шея, тонкие руки, и длинные, как у музыканта, пальцы, — первое, что видишь, смотря на младшую Дрейк. Те немногие открытые участки кожи, в отличие от декольте и мини-юбок других первокурсниц, просто заставляли воображение дорисовывать образ тонкой девичьей фигуры тонкой линией, не отрывая руки от холста.       Ника — дева-воительница, полностью оправдывала свое имя. Хоть если и обобщать, она и относилась к группе «тихонь», но впечатление забитой мышки девушка не производила, уж точно. Если бы не эта жизнь, время, ей бы в пору пришлись стальные доспехи и длинный карающий меч. Волосы, что она расплетала только дома, доходили до бедер, были бы заплетены в тугую косу-жгут и красиво обвивались бы вокруг длинной шеи.       Сильный дух, как бы пространно ни звучало, в ней он был. Добиваться поставленных задач, доделывать даже самые трудные дела до конца — она это могла. У нее не было пробивного характера, нет, она не шла по головам и не знала слово «шантаж» — она просто делала. Кредо — медленно, но верно. Если делать, то навсегда.       Ника была из тех, кто работает за кадром: монтирует, режиссирует и решает, что видеть зрителям, а что нет. Она бы могла играть в главных ролях, но зачем, если это всего лишь роль, которую кто-то придумал? Ведь фантазером можно быть самому. Идея, исполнение — да, хорошо, но уметь это распиарить — лучше. Сделать из говна конфетку, так сказать. Точность, хладнокровие и ранимая душа — двумя словами — просто Ника. Дева-воительница.       Тат забирается с ногами на скамейку и садится прямо на стол — там, по ее мнению, чище.       — Как норвежский? — скучающе интересуется она, отбирая у сестры яблоко. Ника не сопротивляется, на нее тоже напала некая апатия с самого утра — ничего интересного на норвежском, естественно, не было, кроме тройки за тест.       — Нормально. Он поставил мне трояк. — Она ложится корпусом на стол и пытается не заснуть.       — Херово, не думала, что ты такой неуч, — пытается пошутить Дрейк, но у обеих вырывается лишь слабый усталый смешок. Как на зло, самые несовместимые вещи сука-судьба все-таки умудряется совмещать, потому как в то время, как к их столику подходит пенетратор Крис, у Татум звонит телефон.       — Привет. Как насчет посетить нашу скромную вечеринку сегодня вечером? — Кристофер широко улыбается и облизывает губы. Татум смотрит на него сосредоточенно пару секунд, потом, будто опомнившись, показывает жест, мол, подожди минуту, соскакивает со стола и отвечает на звонок.       — Да? Мам, что-то случилось? Я в школе. — Тат зажимает одним пальцем ухо, стараясь заглушить гомон со школьного двора, и пытается понять, чем обязана такому неожиданному звонку: вроде все сигареты она выкинула, поймать не на чем. Бинт на левой руке неприятно трется об ожог.       — Татум, Ника мне рассказала про утро. Ты себя плохо чувствуешь? Почему ты мне ничего не сказала, мне позвонить доктору Кравц? — Мама кажется обеспокоенной, а в Дрейк начинает закипать злость. Она. Же. Сказала. Ей. Заткнуть. Свой. Поганый. Рот. Трепло безнадежное. Она выдыхает и оборачивается к их столику, у которого до сих пор стоит пенетратор. По лицу Ники понятно, что она в курсе, кто звонит, но все же считает себя правой.       — Нет, мам. Со мной все в порядке. Это было недоразумение, Ника все не так поняла. — Дрейк сомневается, что это прокатит, но попробовать все же стоит. А вот сестру она точно прибьет.       — Ты уж извини, Татум, но мне пришлось. Я прочитала все твои дневники. Я просто хотела удостовериться, что ты в порядке. Почему ты не сказала, что у тебя в начале семестра был сильный приступ? — О, это лишнее, мам. Не переигрывай.       — Я в норме. А не сказала, потому что думала, что тебе твой личный сыщик все передаст. — Тат не удержалась от едкого ответа: для нее личное пространство — это святое. Тем более дневник. А что бы было, если бы она вела его подробно, как все люди, а не описывала день одним словом?       — Нет, детка, я так не считаю. Я поспрашивала у соседей и знакомых, тут недалеко есть отличный психолог. Я записала тебя на завтрашнее утро, он профи, и очень занят. — Дрейк передернуло. Хорошо, что они разговаривают по телефону, — была бы мать здесь, она бы ей этот телефон в глотку запихала. Психолог. Будто они много понимают, теоретики чертовы. Потом дадут таблеток для восстановления внутреннего баланса и начнут втирать дерьмовые слова про то, что нужно не бояться и открыться себе, миру, людям. На таких сеансах Тат всегда чувствовала себя настоящим психом: она с трудом сдерживала в себе желание проткнуть лекарю душ глазное яблоко ручкой. Ее любимой гелевой ручкой, так, чтобы его прогнивший мозг окрасился в синий, а вытекший глаз, затолканный после до самых гланд, мешал воздуху проникать в легкие. Татум не любила психологов.       — Ясно, — это все, что она может сказать, не употребляя матерных слов, и отключает вызов. Пару секунд она сжимает телефон в руке до побеления пальцев и делает, как учили: медленный вдох, медленный выдох.       Телефон, разбитый вдребезги, валяется на асфальте. Татум подходит к столику, у которого стоит слегка шокированный Крис и Ника с извиняющимся выражением на лице. Дрейк хватает со стола свою сумку и куртку, кидает уничтожающий взгляд на сестру и на мгновение останавливается напротив Криса. Чем дальше заходят слухи, тем изощренней становятся, а поскольку Крис по семейным обстоятельствам пропустил вечеринку, ставшей отправной точкой для популярности старшей Дрейк, и узнав из сплетен, что там происходило, чуть ли не рвал на себе волосы оттого, что горячую полуголую первокурсницу, дававшую пить с себя алкоголь, не смог лицезреть вживую. А может, и помочь с чем. Поэтому, выбрав из своего арсенала мудака самую обаятельную улыбку, он и решил пригласить Тат лично, ведь ему она отказать не сможет (после той вечеринки ее никто не видел вне школы). А в свете вечерних фонарей она выглядит потрясающе — он вспомнил их первую встречу и ее в пижамных шортах на следующее утро.       Она смотрит. Оценивает. Рвет и мечет.       — Я буду там. — Она разворачивается на каблуках и уходит прочь со двора. Он видит, как она забирает у какого-то второкурсника сигареты и скрывается за углом.       Она дает себе новую установку.       «Постараться никого не убить и абсолютно точно кого-нибудь трахнуть».