~*~
Отабек впервые встречает Плисецкого, когда ему тринадцать, и в ту же секунду забывает, как дышать. Гордый и своенравный, мальчишка выделяется, выгибается лучше всех, отдается выполнению каждого задания на все сто процентов и смотрит надменно, будто всё, что видит, принадлежит ему. В пропитанных холодом глазах Алтын разглядывает и свет, и силу, и храбрость, и отчаянно сильное желание доказать что-то не столько другим, сколько себе. Бесстрастно глядя куда-то перед собой, кажется, на кого-то определённого, но, тем не менее, не замечая никого вокруг, Юра тянет ногу выше других, отчужденно отфыркивается от избытка внимания в свою сторону и идет напролом к скрытой где-то глубоко внутри мечте. Перед его глазами — пелена боли, но он упрямо терпит, поджимает бледные губы и думает только о том, что хочет прыгать выше других, выделяться, быть хоть чем-то привязанным к этому миру и снова парить в небесах, словно вольная птица. Алтын до боли трет запястье правой руки, хмурится, понуро опустив плечи. Имя, выведенное на нем каллиграфическим почерком на английском языке, не исчезает и ранит детскую душу. На руке не написаны три заветные буквы — «Юра». Отабек чувствует себя опустошенно и жалко, настроение его безотрадно. — Ты не можешь быть вместе с ним. Твоя влюбленность не что иное, как банальное восхищение, — говорит в тот же день ему мать, ероша черные волосы. — Но ты можешь предложить ему дружбу. На следующий день Алтын, ослепленный несравненностью, величественностью Юры, после занятий подходит к нему, излучая собой слепую уверенность. Отабек неловко улыбается, встречается взглядом с изумрудными храбрыми глазами и, тихо усмехнувшись, покидает помещение, сопровождаемый скептическим взглядом Плисецкого. Дружбы он не предлагает в принципе. «Сперва должен доказать, что я тоже на что-то способен, — думает Отабек, сверкая темными глазами, в которых наконец-то появляется осмысленность, боевой настрой, желание добиться высоких, почти недостижимых целей. — И потом, потом я обязательно завоюю его расположение и согласие дружить со мной». Для того, чтобы дотянуться до солнца, как бы высоко оно ни было, надо сначала забраться на пару ступеней выше, чтобы попытка не была жалким прыжком в никуда, с неминуемым падением на самое дно. Отабек не боится обжечься, он боится остаться где-то там, внизу, на самом дне человеческих возможностей.~*~
Забавно обещать себе что-то и с громким треском разбиваться о суровую реальность, строить псевдоважные планы и разделять жизнь на «можно» и «нельзя». Юра, честно, пробовал: ничего не вышло. Клялся себе, что никогда не влюбится, но продолжал делать это снова и снова, упрямо умалчивая и скрывая глубоко внутри. По сути, любовью это не было — скорее, привязанность к чему-то определенному, даже не к человеку в целом. Он мог влюбиться в чьи-то красивые глаза, миловидную улыбку, навык, черту характера. Обычно это была лишь одна небольшая, но такая значительная деталь в человеке, о которой Плисецкий в скором времени без зазрения совести забывал. Правда, появился всё-таки тот, кто занял чуть больше места в голове парня: Виктор Никифоров собственной персоной. Его ясно-голубые холодные глаза заставляли сердце трепетать, а искусное катание на льду, наполненное подлинными эмоциями и чувствами, вдохновляло, открывая в сердце Юры новые горизонты. Русский фигурист, пять раз с лёгкостью отхвативший себе золото, Плисецкому не принадлежал отродясь. На его запястье наверняка переплетались друг с другом черные, мастерски выведенные буквы, далекие от имени Юра и скрытые от глаз общественности. «Сам виноват, — в конце концов, решил падший ангел. — Никто не заставлял влюбляться». По сути, это был банальный фанатский восторг и фетиш на глубокий цвет глаз, таящий в себе загадки. Они ничего друг другу не обещали, поэтому Никифоров спокойно, без груза на душе, уехал в Японию. Естественно, Юрий был зол, ещё бы ему не злиться! Рванул даже следом, но вскоре уехал, отчетливо понимая, насколько ярко светятся глаза фигуриста рядом с Кацуки. Не с ним. Но это не важно. Юре пятнадцать, и он хейтер. Не столько в душе, сколько на публике. Он яро ненавидит дотошных людей, аморальные поступки и омерзительное название его двинутых, помешанных фанаток — «Ангелы Юрия». Что-о-о? Какого черта, спрашивается? Плисецкий презирает ангелов, небо и абсурдное, ничем неподтвержденное и даже в каком-то смысле дикое заявление людей, что ангелы — миленькие, желающие помогать всем и вся ребятишки, неспособные убивать, калечить и ломать. Отчего же все недалёкие такие, а? Отчего же восхваляют безжалостное, хладнокровное войско? Больше донельзя глупого названия «Ангелы Юрия» он ненавидит только свое прозвище — «русская фея». Ладно, первая часть вполне неплоха: она означает, что падший ангел принадлежит этой планете, что у него здесь имеется собственный дом, но фея, серьезно? Где он так провинился, за что ему это? Потому что Юра, по правде говоря, презирает всё милое и воздушное. Ангелы часто называли его слабым, тыкали пальцами в сторону Земли и сравнивали с человеческими девчонками из-за больших изумрудных глаз, мягких блондинистых волос и сильных чувств. Прозвище «русский гопник» ему импонирует куда больше, поэтому и приходится держать имидж, рявкать на каждого, кто чем-то выведет, натягивать одну за другой маски и отплевываться от радужных, приторных комплиментов, опровергая одно-единственное слово — фея. Ему пятнадцать, и эта ненависть к глупым прозвищам и умениям людей оставлять Плисецкого сжигает изнутри, потому что в своё время не хватило человека, способного согреть. Николай спас ему жизнь, но не будет же он вечно нянчиться с Юрой, как с ребенком, верно? Они не родственники, с разных миров, но, тем не менее, Юра называет его своим дедушкой, и глаза Николая загораются с новой силой. Этого должно быть достаточно, да и было когда-то, но теперь не хватает чего-то ещё. Радуют две вещи: лед и почти восстановившиеся крылья, ныне покрытые белоснежными мягкими перьями. Огорчает другое: они всё ещё неподвластны, не подчиняются Юре. Будто мертвые, но такие живые. Юра многое не понимает, но знает наверняка, что люди, хоть и не свободны полностью, имея ограничивающие эмоциональный и общественный факторы, гораздо свободнее ангелов. Он не всегда понимает, что чувствует, поэтому зачастую сталкивается с трудностью выражения эмоций в собственных программах на льду. Юрий ошибается снова и снова, обозленно, грубо двигается тогда, когда надо выразить любовь, безэмоционально выполняет чувственные движения, но всегда отдается скольжению, прыжкам и красивому переплетению рук безоговорочно, полностью, дыша лишь этими моментами — катанием. Он больше не хочет терять связь со льдом и музыкой, заблуждаться в выводах и глупо полагать, что добился максимума и в тренировках больше нет необходимости. Упорно двигаясь к цели, Юра попадает на международные.***
Люди ненавидят многое, зачастую приходят в бешенство из-за мелочей, но чаще всего выводит их именно игнорирование, потому что они же, блин, стараются задеть за живое, какого черта на них не обращают внимания? Юре не нравится тявкать в ответ на нелепые, глупые заявления Джей-Джея, ему, по сути, не нравится сам Джей-Джей и народное восхищение этим парнем, в катании на льду которого люди находят историю, яркие эмоции и чувства, и это бесит, потому что сам Плисецкий не видит в катании Джей-Джея ровно ничего. Разве что мелкие погрешности да взгляд царя мира, от которого чуть ли не тошнит. Тем не менее, Плисецкий, обозленный на весь мир, в особенности на неугомонных фанаток, которых за каким-то чертом полез защищать, на бесцеремонную девку Леруа и, собственно, самого Джей-Джея, продолжает с ним перебраниваться, думая о том, что способность испепелять мудаков взглядом, пожалуй, лучшая в этом мире. После способности летать, естественно. — Парни, которые носят очки на голове, неудачники! — уверенно заявляет Юра, аки Гитлер выставляя правую руку вперед и нервно мотая головой, из-за чего чуть съезжают розовые кошачьи ушки. — Ну-ну, не будь таким грубияном, — говорит Джей-Джей, пока невеста прячется за его спиной, явно перебарщивая с драматизмом. Внимание Леруа неожиданно привлекает другой парень, и он нагло прекращает разговор с Плисецким, хотя тому, знаете, есть, что сказать. — Отабек, куда ты? — ещё и рукой махнуть умудряется а-ля добропорядочный гражданин. — Иду ужинать, — нехотя отвечает он, отрешенно глядя в сторону канадского фигуриста. — Ужинать в одиночестве? Ты всё такой же! Не хочешь поужинать с нами? «Да кому ты нужен!..» — зло думает Юра, оскорбленный тем, что внимание Джей-Джея ни с того ни с сего переключилось на новую жертву, а Плисецкому, хоть он и мечтал поскорее свинтить, хотелось многое сказать этому бесящему до глубины души человеку. — Я откажусь, — приподнимает левую руку вверх, будто пытаясь отгородить себя от компании дотошного канадца. «Ха! Выкуси!» — мелькает в голове Юры, спокойно наблюдающего за ничем непримечательным, но позволяющим удовлетвориться за счёт глупости Джей-Джея диалогом, как вдруг этот самый Отабек переводит взгляд на самого Плисецкого, не ожидавшего такого поворота событий, и смотрит пристально. Юра непроизвольно теряется в глубоких темных глазах, без загадок и тайн, но со своей историей. Плисецкий забывается лишь на мгновение. — Чего пялишься, придурок?! — зло бросает Юра, хмуря светлые брови. Отабек спокойно разворачивается и уходит. Плисецкий с непониманием, удивлением смотрит вслед, потому что, ну вот кто так делает, а? Даже ненавидеть этого фигуриста не получится, а значит, придется чувствовать что-то иное. Пока не коснешься жизни человека, впервые не заговорив с ним, можно делать вид, что его не существует, но, едва твоя жизнь случайно или намеренно переплетется с другой, тебе придётся испытывать из всего спектра чувств некоторые особенно ярко. Плисецкий не сможет презирать Отабека: яркий интерес тому подтверждение. А ещё у него всё из крайности в крайность, и Юра совсем не хочет оказаться на другой стороне этих чувств.***
«Бежать, прятаться, не умирать!» — думает Юра, со всех ног заворачивая в какую-то подворотню и неудачно опираясь о стену: крыло чуть сминается, и Плисецкий тихо шипит, расправляя его и осторожно поглаживая белые перья, будто пытаясь успокоить. Его фанатки сумасшедшие, Юра это знает, но то, что они ползают по земле и собирают волосы Плисецкого, не просто пугает, а заставляет задуматься о личном телохранителе, а то мало ли. Юра привык, что все они называют его своим соулмейтом, хотя это ни разу не так, что прямо заявляют о своей любви, что бесят тупым названием, но то, что происходит сейчас, перебор. Он загнан в угол и не знает, куда деться, как всё меняется в лучшую сторону и к нему даже немного пафосно подкатывает на мотоцикле тот самый Отабек-хмурый-парень-Алтын. — Садись, — спокойно говорит он, протягивая шлем. И Юра садится. Без лишних слов, споров и глупых вопросов. Аккуратно поправляет крылья, крепко обхватывает торс Отабека двумя руками и неожиданно ясно вспоминает то самое тепло, как при встрече с Николаем, кажется, уже забытое, но отчетливо сохранившиеся в его памяти. «С Отабеком хорошо», — думает Юра, слушая рассказ нового знакомого, с которым, как оказалось, они уже встречались. Плисецкий не помнит этого человека, и ему даже немного стыдно, о чем юноша упрямо молчит, искоса поглядывая на казаха. — У тебя был незабываемый взгляд воина, — говорит Алтын. Ангельское войско… бесчувственное и черствое, несуразное и безропотное... Однако Юра не думает об ангелах, он думает о чести и достоинстве, о храбрости и отваге, доблести и смелости. Потому-то и ошеломлен; слова теряются в его голове, путаются, и Юра не может ответить ничего четкого, вразумительного. — Воина? — удивленно лепечет юноша. — У меня? Юра глубоко вдыхает свежий воздух, разворачивается на пятках к Алтыну лицом и шумно выдыхает, сжимая руки в кулаки. — Отабек, мы же соперники, почему ты общаешься со мной? — Я всегда думал, что мы похожи, вот и всё, — Алтын поворачивает голову в сторону Юры. На правой руке Отабека — черный кожаный браслет, Юрина демонстративно перемотана белым бинтом. — Ты будешь моим другом? Удивление и недоверие смешиваются на лице Плисецкого. Ему никогда не предлагали такого, ему это, по сути, и не надо было. Юра наивно верил, что ему не требуется ничья помощь, поддержка, что справится сам со своими проблемами, но вдруг отчетливо понял, как нуждается в ком-то, на кого можно положиться, кому можно довериться. Юрий почти физически ощущает, как Отабек нежно дотрагивается кончиками пальцев до его лица и снимает бесчисленное количество масок, откидывая их в сторону. Одну за другой. Все, кроме последней, что скрывает истинную сущность Плисецкого. Эту маску Юра снял только ради одного человека, но вместо неё надел сотни других. Отабек вытягивает правую руку вперед. Отчего-то вспоминается случай десятилетней давности, когда падший ангел лежал в лесу без сил и стимула жить, без надежды на свет и возможность ещё побороться, когда Николай протянул руку помощи и Юра вцепился в неё, не отпуская и согреваясь человеческим теплом всю дорогу до дома. Странно сравнивать подобное, но Плисецкий не может это контролировать. Юра пожимает протянутую руку и вздрагивает. «Теплая», — думает он и, завороженно глядя на Отабека, искренне улыбается.