Неправильный

Юрий, проходя по кухне, легко раскрывает крыло и, проводя им над столом и едва-едва касаясь кончиками перьев сахарницы, возвращает в исходное положение, победно ухмыляясь. Как бы ни хотелось Плисецкому на всё забить, распахнуть крылья и взмыть воздух, сделать он этого, увы, не может: долгие годы без практики, крылья слушаются его с трудом. Но уже, вроде, лучше: может с лёгкостью расправлять их, выгибать в нужную сторону и также легко складывать. Достижение! Злобно косясь на Виктора, Юра фыркает и покидает помещение, прихватив с собой пол-литровую бутылку воды. Никифоров — мудак! Не то что бы Плисецкий не знал этого, но сегодня всем пришлось краснеть из-за этого паршивца. Заметил, гад такой, надпись на руке Отабека и давай заливать, что Юра ещё несовершеннолетний, что лучше им не торопиться с этим делом и, вообще, с крыльями это делать неудобно. И кто его просил совать нос в чужие дела?! Как будто, едва узнав, что Юра — соулмейт Алтына, они сразу должны броситься в постель и заняться тем, что люди называют любовью. После таких слов Кацуки сидел краснее рака, Юра скрывал алеющее лицо за длинными волосами и даже на щеках Отабека пробился легкий румянец, а Никифорову — хоть бы хны! Сидел и лыбился. Юра скрипит зубами и выходит на улицу, где свежо, прохладно и, главное, нет Виктора, его несносного характера и просто отвратительной привычки совать нос, куда не просят. Потягивается, заправляет свободную майку в джинсы и расправляет крылья, одновременно с тем швыряя воду Отабеку. Тот делает несколько глотков, и Юра залипает, глядя на влажные губы и дергающийся кадык. Смотрит на смуглую шею, на вены, выпирающие на ней, соскальзывает взглядом на ключицы и, раскрасневшись, отворачивается, вытягивая левую руку вправо и прижимая её другой рукой к телу. «Это ненормально, — думает Юра. — Хотя… мы же встречаемся». — Может, хватит на сегодня? — спрашивает Отабек, опустив бутылку на землю. — Нет-нет-нет, — протестует Плисецкий, складывая крылья за спиной. — Я что, зря тренировался всё это время? Мне нужен результат. — Какой нетерпеливый, — усмехается Алтын и тянет Юру за руку на себя. Тот, покачнувшись, впечатывается в Отабека и поднимает голову, глядя в блестящие карие глаза напротив, смотрящие с теплом и любовью. Юра не понимает, как мог не замечать эти ярко выраженные чувства в глазах Алтына. Может, всё это время он был недостаточно близко?.. Они были друзьями, даже больше — лучшими друзьями. Юра знал об Отабеке всё, проводил с ним долгие вечера за просмотром фильмов, обнимал при встрече и не позволял себе мысль, что когда-нибудь сможет стать ещё ближе к нему, потому что ближе означало стать парой, а Юра по природе своей не может принадлежать кому-то из людей. Он был уверен, что у него нет соулмейта — он смирился с этим. Но не мог смириться с мыслью, что у его Отабека когда-нибудь появится тошнотворно милая пара, которая заберёт его единственного и потому самого ценного друга себе. От подобных мыслей хотелось кричать и драть на себе волосы, но Юра умело игнорировал подобные желания, прикусывая нижнюю губу и сжимая руки в кулаки. Он хотел, чтобы Отабек был счастлив. Правда, хотел. Но эгоистичная часть мечтала забрать Алтына себе целиком и полностью, потому, хоть Юра и сохранял некую дистанцию, иногда хотелось обнять друга не как друга, а как кого-то большего, как возлюбленного. Плисецкий не позволял себе делать подобное. А ещё знал наверняка, что Отабек — первый человек в его жизни, в котором он полюбил абсолютно всё. Отабек с недавних пор только Юркин, больше ничей. Эта мысль дурманит, и Плисецкому хочется орать, как мартовскому коту. Он, конечно же, благоразумно этого не делает. Но может себе позволить смело уткнуться носом в шею Отабека, обнимая его и чувствуя, как его бережно, аккуратно и очень нежно обнимают в ответ. От такого голова идёт кругом, становится невыносимо жарко в груди. Как будто кто-то включил печку. — Мне нравится, что я могу это делать, когда захочу, — говорит Отабек в макушку Юры. — Ась? Плисецкий приподнимает голову, и его губы сминают в чувственном поцелуе; горячие руки опускаются на его щеки, медленно соскальзывая и заправляя блондинистые пряди, спадающие на лицо, за уши. Юра теряется в ощущениях: приятно до дрожи в коленках. — Я попробую ещё раз, — шумно хватая ртом воздух, говорит Плисецкий, обжигая горячим дыханием губы Отабека, у которого от полуприкрытых, расфокусированных глаз Юры мозг уплывает в далекие дали. Юра быстро касается губами губ Алтына, отстраняется и отворачивается, не желая, чтобы Отабек видел эту глупую улыбку на его лице, от который избавиться всё никак не получается. Расправляет крылья и замирает. Он не помнит, как летать. Это кажется таким далеким, давно забытым; Юра не помнит, с какой силой надо сделать взмах, чтобы оторваться о земли. Когда в последний раз он это делал? Сколько ему было? Пять лет? Юра шумно выдыхает, чувствуя, как от бессилия на глазах наворачиваются слёзы. «Соберись, Плисецкий!» — зло думает парень, чуть сгибая колени и нервничая ещё больше от подрагивающих крыльев за спиной. Ему страшно. Он всё ещё не помнит. Никаких ассоциаций. Как?.. — Знаю! — восклицает Юра, оборачиваясь на взволнованного происходящим Отабека. — Чтобы научиться летать, надо упасть! Плисецкий срывается с места, возвращаясь в дом. Отабек, предчувствуя что-то нехорошее, бежит следом, поднимаясь за Юрой на второй этаж, после — на крышу. Алтын взволнован. Не то чтобы он не верил в Юру, но навязчивое чувство, что Плисецкий пока что не готов к подобному, засело не только в голове, но и в груди, легкой дрожью отдаваясь по всему телу. Отабек верит. Отабек знает, что у Юры всё получится. Но, может, ему нужно чуть больше времени?.. — Юр?.. — тихо зовет Отабек, подходя чуть ближе и неотрывно глядя на парня, что замер на краю крыши. — Всё в порядке, — говорит Плисецкий, малость дёргано расправляя крылья. — Я справлюсь. Он смотрит вниз, но больше не видит ни газонов, ни цветов, ни деревьев: Юра видит лишь бесконечное черное пространство, что на сотни километров уходит вниз. Там нет конца, там есть лишь тьма — Юра это знает. Знал, когда падал много лет назад, хватая руками легко проходящий сквозь пальцы воздух. Знал, когда снова и снова во снах падал в воду, утопая в её пучинах и захлебываясь солёной жидкостью. Вместо уверенности в себе приходит всепоглощающее чувство страха. Юра боится. Он боится высоты, снова упасть, ломая крылья, ребра, кости… — Юр?.. Перед глазами темнеет, и Плисецкий покачивается на ватных ногах, теряет равновесие и оказывается спасённым теплыми руками, бережно прижимающими к родному телу. Юра, дрожа, не видя ничего перед собой, захлебываясь в слезах и утопая в боли, обвивает руками шею Отабека, прижимаясь к нему и упираясь лбом в его плечо. Зажимает в зубах чужую футболку и обессиленно опускает руки, чувствуя, как его успокаивающе поглаживают по спине. — Тише, — шепчет Отабек. — Всё в порядке. — В порядке?! — срывается Юра, отпихивая Алтына и вскакивая на свинцовых ногах, грубо растирая ладонями предательские слёзы на лице. — Я всё это время только и мечтал о том, чтобы снова полететь! Но я не могу, понимаешь?! Как я могу летать, если боюсь высоты?! Я… — Плисецкий задыхается. Задыхается от собственной беспомощности, от нежелания принимать происходящее за правду. Он жил этим: жил мечтой о полёте. А что теперь? Всё самое важное в его жизни вмиг обрушилось, перестало иметь значение. Несколько этажей заменились бесконечным пространством в небе, а вместо желания полететь пришло другое, более сильное: остаться на месте, не рисковать и, главное, не упасть. — Ты справишься, обязательно, — спокойно говорит Алтын, снова прижимая к себе подрагивающее тело. Юра сперва сопротивляется, даже несколько раз бесполезно пытается оттолкнуть Отабека, но, в конце концов, сдаётся, ближе прижимаясь к Алтыну и стискивая в кулаках края его футболки. — Обещаешь? — всхлипывает Юра. — Обещаю, — кивает Отабек. Успокоиться получается не так-то скоро: до конца дня не отпускает чувство какой-то обреченности, беспомощности, медленно, но верно тянущее на дно. Юра хотел летать — он не может. Дело не столько в сложности отрывания тела от земли, сколько в боязни сделать это, оказаться высоко и упасть. Юра устал падать. Он не думал об этом, он не боялся ровно до тех пор, пока не понял, что может снова взмыть в воздух. Юра последний раз делал это двенадцать лет назад и закончилось всё болезненным падением. Плисецкий смотрит на своё помятое, бледное отражение в зеркале, шумно выдыхает, до боли стискивая пальцами края умывальника, и выключает воду, вытирая лицо мягким полотенцем. Долго впивается взглядом в отражение крыльев, расправляет одно за другим и, хмыкнув, со всей силы ударяет кулаком по стене. Боли он не чувствует. Лишь какое-то бессилие внутри. Отабек сказал, что Юра справится. Юра, правда, хочет в это верить.