Неправильный

Признаться честно, Юра всегда считал Аминаэля странным: он вечно таскался за Плисецким. И улыбался. Улыбался, когда другие не улыбались, когда не имели представления, зачем вообще делать подобное. Улыбался открыто и искренне, пробивая себе путь к сердцу. Юра впервые понял, что значит, когда уголки губ приподнимаются вверх, что значит это тепло и свет в груди именно рядом с Аминаэлем — самым необычным ангелом из всех, которых он встречал. Порой Юра смотрел на него с восхищением, с нескрываемым восторгом и интересом, а Аминаэль, будучи на два года старше Плисецкого, постоянно ходил за ним, будто это не его должны были боготворить, а Юру. Будто Юра был способным учеником и просто умным парнем. А ещё Аминаэль до звездочек перед глазами обожал крылья Плисецкого, любил гладить перья длинными пальцами и улыбаться так широко, что становилось хорошо и спокойно на душе. Тем не менее, Аминаэль был таким же ангелом, как все. Юра это понял слишком поздно, и в тот момент представление об особенном Аминаэле полетело в тартарары, разбиваясь вдребезги, выворачивая Плисецкого наизнанку, заставляя разочароваться в идеалах и осознать всю бессмысленность нелепых мыслей. — Что ты задумал? — замирая на проезжей части и скрещивая руки на груди, интересуется Юра, испепеляя взглядом спину перед собой. — Хотел уйти подальше от того дома. — Зачем? Аминаэль, развернувшись на пятках, стремительно сокращает расстояние между ними и цепко обхватывает пальцами руку Юры, что глядит удивленно, с толикой ужаса, закравшегося глубоко внутри. Плисецкий дергается в слабой попытке высвободить руку и сжимает губы в узкую линию. — Какого?.. — только и успевает выпалить парень. — Ты мне доверяешь? — тихо спрашивает Аминаэль, перебивая собеседника. — Ты мне доверяешь? — громче повторяет он. Ещё раз дёрнувшись, Юра сводит брови к переносице, предчувствуя что-то нехорошее, и неуверенно кивает. Тело Аминаэля вдруг оказывается слишком близко, прижимаясь к телу Плисецкого, руки опускаются на талию, с силой впиваясь в неё пальцами. Их тела отрываются от земли раньше, чем Юра понимает, что происходит. Просто вмиг твердая, такая необходимая сейчас поверхность уходит из-под ног, оставаясь где-то там, далеко, будто не было совсем, будто Юра, задыхаясь в глубинах космоса, её выдумал, только бы продолжить дышать, только бы найти силы двигаться дальше. Плисецкий вскрикивает отчаянно громко, со всех сил обвивая руками шею Аминаэля, прижимаясь к нему ещё теснее, прокручивая в голове лишь одну мысль: в руках этого ангела его жизнь. Юра до боли жмурится, стискивает в кулаках одежду Аминаэля, обхватывает ногами его ноги. Такого страха он не испытывал уже давно. Сердце стучит настолько быстро и бухает настолько громко, что Юра не слышит больше ничего. Разве что этот непонятный шум в голове. Быть может, это Аминаэль что-то говорит? Плисецкий не понимает. Он дышит через раз, рвано хватая ртом воздух, до боли сжимая руки в кулаки и не находя сил открыть глаза. Юра с ужасом понимает, что руки с его талии исчезли, что их больше нет. Открывает глаза, панически метаясь взглядом по такому близкому ныне небу, и чувствует чужие ладони на своей груди. Они с легкостью отталкивают тело Плисецкого от себя, и он, махнув руками несколько раз, стараясь ухватиться пальцами за тело Аминаэля, падает. Падает, как тогда, когда-то давно. Его душа кричит от страха и нежелания принимать правду. Кричит так же громко, как и сам Плисецкий, чей голос давно сорван. Он безуспешно пытается ухватиться руками за воздух, быстро моргает из-за пелены слез на глазах, смаргивая их, непрошенные соленые капли. Сквозь крылья проходят холодные потоки воздуха, кровь стынет в жилах, а сердце, кажется, желая доломать, снова и снова замирает, чтобы после забиться в невозможно быстром ритме. Небо, что когда-то было домом, стихией Юры, вдруг становится далеким, чужим, не родным совсем. И Плисецкому кажется, что он с рождения был человеком, с рождения не умел летать, а сейчас, словно решив посмеяться над ними, ему подарили крылья и отправили в свободный полет. Вот только летать он совсем не умеет, будто никогда не умел. Делает отчаянную попытку взмахнуть крыльями, как одно из них выворачивает в другую сторону порыв ветра, а перед глазами вместо хмурого, серого неба вмиг не остается ничего, опричь черноты. Без звезд и любого другого источника света, она пугает не только своими масштабами, но и своей безнадежностью, обреченностью. Зажмурившись на долю секунды, вцепившись руками в плечи, чувствует, как крылья, кажется, пытаются защитить его от неминуемого падения, обвивая тело. А потом появляется что-то ещё. Что-то чуть теплее ледяной спины Плисецкого. Юра резко открывает глаза, лицезря прямо перед собой лицо Аминаэля. Его вторая рука легко скользит на затылок Юры, придерживая его, и ангел, хоть и старается сделать торможение не слишком быстрым, тормозит достаточно резко. Плисецкий вздрагивает, пытается материться охрипшим, севшим голосом, и буквально со скоростью света обвивает руками шею Аминаэля, но не цепляется за него, как это было в самом начале: сил нет. Аминаэль делает ещё несколько взмахов крыльями прежде чем опуститься на родную, необходимую Плисецкому землю. Юра аккуратно ступает на траву, сжимая руками плечи ангела, стоящего перед ним. Ноги, будто ватные, подкашиваются, не в силах выдержать тело Плисецкого, и парень медленно оседает на землю, цепляясь руками сперва за черное пальто ангела, а после впиваясь пальцами в свою же одежду. Юра смеется. Смеется безумно и, кажется, чересчур глупо, с небывалым остервенением растирая кулаками слезы на щеках. Дышит через раз, судорожно вдыхая ртом холодный, обжигающий горло и легкие воздух. Когда в последний раз он испытывал такое отчаяние внутри? Такое бессилие? Плисецкий сминает мокрую после дождя траву и долго смотрит на зелень, сжатую меж трясущихся пальцев. Вся жизнь перед глазами промелькнула. Шумно выдохнув, Юра вытирает руки о темные джинсы и, кое-как расправив белесые крылья за спиной, опускается на мокрую траву, впиваясь взглядом в устланное темными тучами небо. Пару минут назад он буквально сгорал от страха, но больше Юра не боится. — Я же просил довериться мне, — хмыкает Аминаэль, опускаясь на корточки рядом с Плисецким и склоняя голову вперёд, заглядывая в яркие Юркины глаза. — Оу, — истерично фыркает Плисецкий. — Всего-то просил довериться. Действительно! Да я чуть сердечный приступ не схлопотал, когда в воздух ни с того ни с сего взмыли. И второй, когда ты оттолкнул меня, мудак. — Я бы спас тебя, — тихо говорит Аминаэль, аккуратно заправляя холодной рукой прядь Юриных волос за ухо. — Обязательно бы спас. Я ни за что не причиню тебе вреда. Юра верит. Верит, несмотря на их первую встречу после стольких лет. Не может не верить, глядя в блестящие глаза напротив. — Конечно, — усмехается Плисецкий. — Иначе я бы стал призраком и прикончил тебя, чмошника такого. — Знаешь что? — М? — Юра садится, встряхивает крылья и морщится из-за неприятно липнущей к телу одежды. — Ты воспринимаешь полет как давно забытую формулу, которую надо непременно вспомнить, чтобы полететь, — ангел чуть склоняет голову вбок. — Но тебе не стоит думать об этом, типа: «Я должен это вспомнить, я должен научиться делать это». Ты умеешь летать. Просто меньше заморачивайся. — Красиво заливаешь, — Юра фыркает и улыбается. — Но, думаю, ты прав. — А как иначе? — Аминаэль тяжело вздыхает. — Когда вернёшься на небо… — Я не вернусь. — Юрий… Плисецкий вздрагивает, впервые слыша свое имя с уст ангела, который только отнекивался и отфыркивался. И почему-то это кажется поразительным, трогает за самое сердце, и Юра опускает взгляд, не пойми почему чувствуя себя провинившимся ребенком, которого отчитывают строгие родители. — Когда ты вернешься, — продолжает Аминаэль, — я обещаю, что буду рядом. Тебе будет необходим кто-то, на кого ты сможешь положиться, и я хочу быть этим самым ангелом, которому ты сможешь безоговорочно доверять. Происходит всё как-то слишком быстро: лицо Аминаэля оказывается на критически близком расстоянии от лица Юры, его пальцы обхватывают подбородок Плисецкого, надежно фиксируя в заданном положении. Юра завороженно смотрит в расфокусированные глаза напротив, позволяя ангелу приблизиться и почти накрыть губами его губы. Плисецкого как током прошибает: он резко изо всех сил отталкивает Аминаэля, чьё лицо было так близко, вскакивает на ноги, ошарашенно глядя на ангела огромными глазами. Аминаэль медленно садится, потирая ладонями чуть ушибленное крыло. — Ты какого черта сделать собирался?! — зло восклицает Плисецкий. Вставая на ноги и тщетно пытаясь отряхнуть мокрую из-за Юры одежду от грязи, Аминаэль бессмысленно смотрит на Юру с немым вопросом в глазах, и Плисецкий понимает: он и сам не знал. Двигался, скорее, на инстинктах, нежели сознательно. — И вообще… Да что ты такое говоришь! — с нескрываемым отвращением в голосе говорит Юрий. — Доверять? Тебе? — Плисецкий фыркает, сжимая руки в кулаки. Перья на крыльях чуть растопыриваются в разные стороны, напоминая чем-то стоящую дыбом шерсть у дьявольски злого кота. — Когда мне выносили чертов приговор, когда меня низвергали с неба, где ты был, черт тебя дери?! А, точно, — Плисецкий наигранно ударяет себя ладонью по лбу и притоптывает ногой. — Ты просто стоял и смотрел! — А что мне надо было делать? — взвинчивается ангел, делая шаг вперёд. — Они бы меня послушали? — Скорее всего, нет. Но я бы вмешался, я бы не молчал. А ты струсил, спрятался за нерушимым законом, убивая собственные мечты. Ты грезил о свободе, но предпочел нелепый кодекс, решил до конца своих дней оставаться рабом. Ты силен, наверняка один из самых могущественных ангелов, но в душе ты остался тем же трусом, который ни за что в жизни не рискнет тем жалким местом, которое имеет, ради чего-то большего. — В тот день, — Аминаэль запинается и шумно сглатывает, — в тот день ты мог просто стать на колени, и архангелы простили бы тебе всё твоё своеволие. — Стать на колени один раз — простоять на коленях всю жизнь. Юра еле заметно качает головой и, разочарованно в последний раз взглянув на Аминаэля, уходит, чувствуя, как в кедах хлюпает вода. Аминаэль, конечно, прав, и, если Юра не хочет лишиться крыльев, ему придется вернуться, но куда? Кем он там, на ненавистном небе среди ненавистных ангелов, будет? Марионеткой без права на слово, без свободы действий. Подняв с лестницы кофту Отабека, отряхнув её от песка и стянув там же кеды, Юра заходит в дом, по пути на второй этаж стаскивая с себя мокрую майку. Алтын уже не спит: сидит на кровати, сонно потирая глаза. Переводит взгляд на Юру, несколько долгих секунд смотрит на промокшего парня и, схватив со спинки кресла чистое полотенце, накидывает его на волосы и плечи Плисецкого, бережно растирая. Всё получается само собой: Отабек оказывается на кровати, а Юра садится на его колени, нежно прижимаясь к Алтыну, обвивая руками теплую шею. — Что-то случилось? — спрашивает Отабек. Юра отрицательно мотает головой и прикусывает нижнюю губу. — Я люблю тебя, — тихо говорит Плисецкий, утыкаясь носом в темную макушку. — Я тоже тебя люблю. Отабек шумно выдыхает и чуть сильнее стискивает Юру в горячих объятиях. За окном на безоблачном ясно-голубом небе светит яркое солнце, отражаясь яркими бликами на мокрой траве. Где-то на первом этаже шумно мирятся Виктор и Юри.