Вы в моих венах

Как-то ты сказала Амиде, что большие души никогда не бывают одинокими. Что бы не отняли, она будет вновь создавать свою историю. Хочется ей того или нет. Ты говорила Амиде, когда огромные слезы скатывались по твоим рукам, а я сидел за стеной и подслушивал вас. Я подслушивал вас за тонкой стеной своей комнаты, сонный на кровати. Тогда, когда очередь быть разбуженным приближалась ко мне. Ты говорила, потому что первое на что ты смотрела утром- это наши детские лица, а потом отец назвал это ритуалом. Вашим ритуалом. Потому что вы боготворили это, хоть ваши эмоции были странными для нас. Но лгать вам нравилось больше. Со временем много что изменилось, мама. Мы перестали ждать вас каждое утро. Мы перестали ждать чего-то хорошего, и мое утро начинается не с твоего лица. Я зову тебя, Рейко Кодаи, теперь я особенно выделяю твое имя, мама. Надеюсь, что ты слышишь меня там, на большом небе Богов. Стою на коленях и шепчу твое имя в свои вены. Потому что ты соврала нам, своим детям. Своему же, блять, отродью, мама. Так нагло и грязно врала, смотря в глаза брату, ты улыбалась ему. Охуевшие, блядь, лицемеры. -Я одинок, Рейко, -шепчу, жадно захлебываясь в своей слабости. — Ты даже не представляешь как мы одиноки. Все, на что ты надеялся, оставит тебя когда-нибудь. И не придет никогда. -Я знаю, что вы в моих венах, — держу руку прямо и усмехаюсь. Я смеюсь, ведь из-за слез все плывет. -но я не могу вытащить вас от туда, слышите? Я не могу, не могу, не могу… Откидываюсь назад, к стене, потому что соленые слезы падают на руки и раны, от них становится больно. А сейчас боль везде. Ваш дом сгорает вместе с вашими детьми. Потому что будучи мертвыми, вы, сука, имеете наглость существовать с нами. Какие же вы ублюдки. Хватит. Подрываюсь и чуть не сбиваю бедром раковину с болтов. Когда-нибудь я обязательно тебя сломаю, не переживай. Я сломаю много вещей этом доме. Но мне нужно определиться с выбором. Это сложно, знаешь. Подхожу к зеркалу, но у меня уже нет сил. Я не был сильным для такого дерьма, слышишь? Посмотрите на меня. Разве это не лицо моей матери? Сейчас она смотрит на меня с диким отвращением, так не свойственно ей… Широкие зеленые блестящие глаза, которыми она любила нас… Только вот улыбалась она чаще, а рот прямой и широкий, созданный для широкой улыбки и вечного шепота. Не смотри на меня, мам. Ты не должна видеть меня таким уродливым. -Что ты хочешь сказать? — говорю и смотрю на ее губы, которые улыбаются мне из зеркала. Я кривлюсь. — Говори же, Рейко. Но я не слышу ее голоса. Рейко шепчет, шепчет, шепчет… -СКАЖИ МНЕ! Я кричу, когда разбиваю ее лицо своим кулаком. Зеркало слетело с болтов на пол, и я не нашел себя, чтобы прекратить топтать его босыми ногами. Кричал и мельчил ее лицо в прах, поливая все кровью. Кровью, которой мне не принадлежит. Я был копией своей мертвой матери, и я бы содрал свое лицо, если бы так сильно не любил ее. Я был не готов к такому, мама. Я не был готов. Мне не нужно знать что будет дальше, потому что в комнату забегает Айга. Она кричит и размахивает полотенцем, потому что я конченный псих, я разбил это зеркало. И я в крови. Из нас троих я был самым слабым и самым младшим. Конченный тип с проснувшимися суицидальными наклонностями. -…кретин, подними ногу, блять, — она делает паузу, чтобы до меня дошло. Но мое тело горит. -…малолетка обкуренный, будешь крушить дом- постелю тебе на улице, потому что вы, пидарье, оба меня заебали, — Айга говорит, когда я откидываю майку в сторону. Мы уже давно не смотрит друг на друга. Потому что никому не нравится быть жалким в ИХ глазах. -Тогда захвати и себе коврик, я собираюсь сломать все горшки с цветами в этом аду, — говорю я сестре. Я смотрю на ее костлявые порезанные и обоженные свечками руки. Руки жнеца, который не боится грязи и крови. Айга кидает осколки на пол, а я думаю о запахе воска, который окружает ее. Думаю об алтаре Джашина у нее в комнате и о том, что она сделала с низким столом, стоявшим до определенного момента в коридоре. Я смотрю на ее затылок и думаю о Боге, которому она установила святилище. Бог, который умер вместе с ней и вместе с каждым его ребенком. Айга сжимает руку, а я терплю.Перевожу на нее взгляд и на этом все заканчивается. Вся Вселенная- это лицо моего отца, разлохмаченные белые волосы, сосредоточенный изгиб его губ и вероятность того, что я увижу слезы в этих малиновых глазах. Айга сжимает мою руку… такая единственная похожая на отца. Они всегда больше все любили друг друга. Айга и папа- миры друг для друга, который каждый хранил в особом месте, внутри, рядом с мамой и нами… И, боже, она так похожа на отца. -Уходи, — говорю, а она не выдерживает, отворачивается и убегает. Моя нога больше не кровоточит. Она спокойной лежит на полу, не шевелится, будто мертвая. Наверное, охуела от жизни. Знаю, я тоже. Я выхожу из комнаты слишком чистый, и мне не нравится этот день. Иду по коридору и отсчитываю свои шаги. Бью по стене кулаком, чтобы не слышать Амиду из его комнаты. Я не должен слышать того, кого ненавижу теперь. Он пытается, слышишь, Рейко? Ты должна гордиться своим сыном, потому что этот ублюдок не теряет своей веры. Не теряет, когда спускается вниз и открывает двери. Он пытается игнорировать общие страдания по погибшим родителям, пытается вернуть семью. Меня с Айгой и Вас. Думает, что должен казаться сильным для всех, потому что он святой. Но Амида забыл, что святые должны отпускать, а не захлебываться молитвами в их возвращении. Найти покой для души своей, а не размазывать слезы по лицу красными ладонями. Он не святой, потому что все еще пытается говорить с Богами за их возвращение, умиловать их… вот только сами Боги не слышат его молитв и просьб. Я ненавижу брата. Потому что он- Амида, первый сын Рейко Кодаи и Хидана Мацураси. Потому что у него папины губы и мамины глаза. Ненавижу, потому что на его лице они по прежнему вместе.