vers libre

Слушай когда-то я жил насмехаясь над солнечным днем, но вселенская буря уже заполняла мой окоем Я в неведенье был божьей тварью былинкой двуногим и меня без руля и ветрил темный ветер по свету носил и судьба моя падала яблоком в грязь у дороги Но сегодня ты бледное небо мое ты двойное мое отраженье и бесконечность множа и множа стены обрушивает его в мою темницу я слушаю облако-птицу и ничего не боюсь и никого не боюсь и беседую со снегами зимы Мишель Лейрис

Кацуки Юри — это крепость без рвов и подъемных мостов, без башен и стен, без бойниц и камней, которая возвышается посреди безграничного моря, обманчиво беззащитная и открытая взору, но которую никак не осадишь, не захватишь, не постигнешь. Можно броситься в ледяные воды и, преодолевая едкую соль, оседающую во рту, доплыть до нее, ступить на твердую поверхность и подойти ближе, задрать голову вверх, полюбоваться прекрасным видом и постучаться во все ворота, во все двери, но тебе не ответят, не откроют, не покажутся во всей своей полноте. Все, что ты можешь — смотреть, не отводя взгляда, на фасад, и плевать, что твой тщательно выстроенный мир карточным домиком осыпается к ногам. Виктор, в сущности, так и делает. Смотрит, не отрываясь. Который месяц смотрит. — Глаз с меня не своди, — просит — нет — приказывает Юри, полноправный король и единственный обитатель своего королевства, притянув к себе за шею так близко, что они соприкасаются лбами, и Виктор слушается; не может не слушаться. Юри скользит по льду, не оборачиваясь, и останавливается в центре катка, лишь на мгновение прикрыв веки, — Виктор, потрясенный, ошеломленный и покоренный, невольно касается лба ладонью, задирает челку к верху и громко сглатывает. Юри не перестает его удивлять. Юри — это не человек, а сплошной водоем тишины, который невозможно проверить на глубину — рискуешь утонуть и никогда не всплыть на поверхность. Юри — пронзенная звездами крепость, освещенная холодным лунным светом, и Виктор, привыкший быть солнцем, не может заменить ему луну. Виктор впервые хочет быть чем-то меньшим, нежели он есть: стать незаметней, незримей и тише, лишь бы переступить порог в душу Юри хотя бы на гребаный миллиметр. Виктор слишком яркий, слепящий и громкий, слишком живой снаружи и мертвый изнутри, пред ним пресмыкается толпа, толкаясь, крича и напирая, пытается отщипнуть кусочек божества, но Юри это не нужно. Юри скользит по льду в собственном ритме, смотрит на мир особым, ничем не замутненным взглядом, и всё поддается ему, поглощается им. И вот уже Юри — это бледное небо в Хасецу, проплывающее мимо облако-птица, всплеск воды, гладкая поверхность моря в штиль и детский звонкий смех, раздающийся где-то поблизости. Всё вокруг напоминает Виктору о нем, и это кажется невозможным, ведь мир — это нечто намного большее, чем отдельно взятый человек. Ведь не может в Юри заключаться вся суть: журавли улетают с наступлением осени, лебеди сбрасывают свое оперение, дабы переродиться вновь, Мари курит на крыльце, небрежно стряхивая пепел в ладонь, а стрелка часов неумолимо движется вперед, отсчитывая иссякшее время, и все это происходит без Юри. Юри просто есть, как глыба льда посреди океана, как цикады, поющие в душные летние вечера, как луна, как солнце, как звезды, и никто не в силах его заменить. Виктор вглядывается в него, словно в водную гладь, вглядывается внимательно, но вместо дна и снующих друг за другом рыбешек видит собственное двоящееся отражение. Виктор не знает, кем был до встречи с Юри, и не понимает, кем становится сейчас. Виктор любит так, как никогда бы не смог полюбить, и неистово бьется во все двери, заглядывает во все окна, расшатывает все замки, но Юри не отвечает. Юри улыбается нежно и мягко, пробегается по лицу Виктора только кончиками пальцев и вздыхает с какой-то затаенной обреченностью. Виктор крепко сжимает его покатые плечи, притягивает к себе ближе и ближе — пожалуйста, еще ближе, так близко, чтобы срастись, как срастаются корнями деревья, — и шепчет на японском куда-то в шею: — Вновь встают с земли опущенные дождем хризантем цветы. Юри резко замирает в его объятьях, словно пронзенный молнией в самое сердце, и шепчет в ответ: — Замерзла вода, и лед разорвал кувшин. Я проснулся вдруг. — Не понимаю, — улыбается Виктор, пропуская жесткие волосы Юри сквозь свои пальцы. — И не надо, Виктор. Не надо понимать. Надо чувствовать.