***
Спустя три четверти часа экипаж подъехал ко входу в дом Мироновых. - Приехали, барин. Аккурат, как просили. Засветло успели. - Спасибо тебе, Ефим. Вот, возьми, - Яков Платонович протянул вознице несколько ассигнаций, - это тебе в дополнение к тому, что уже отдавал. И вот еще что, если я тебя к себе служить позову, пойдешь? По хозяйству. - Как же, барин? Неужто можете? А кухарка-то вам не нужна? - Если жизнь моя будет складываться, как я на то рассчитываю, то и кухарка пригодится. - Да жинка у меня кухарит. Сейчас в доме одном служит. Но коли вы взаправду службу предложить можете, то ей бы ко мне поближе сподручней было бы. А эти, как их? Рекомендации уж ей дадут, - с надеждой в глазах проговорил Ефим. - Ну, если невеста моя против не будет, то и жену твою пристроим. - Ох, ты ж! Барин, так у вас и невеста имеется? - Имеется, надеюсь. Да, Ефим. Ты, если что дурное про барышню Миронову услышишь, не верь. И еще. Смотрю, ты по доброте душевной переживаешь за нее. Это похвально. Так вот, не переживай, не стоит. - Дурному не поверю. Видал я ее как-то. Не может она дурной быть. А не переживать как можно-то? Когда она словно себя потеряла. - Ефим, ты человек добрый и долг свой хорошо выполнял. Не переживай больше. Вернулся я. Теперь с барышней все хорошо будет, - Штольман собрался было уже подняться на широкую террасу дома, как его окликнул исполнительный возница. - Барин! Погодьте, барин, - Ефим спрыгнул с козел и проворно подбежал к статскому советнику, - Так, значит, вы тот пропавший-то и есть? А невеста-то барышня здешняя никак? - Ну, ты и любопытен, братец, - засмеялся Яков Платонович, - я и есть. И да, невестой, надеюсь, Анна Викторовна станет. - Вот барин, возьмите, - возница протянул раскрытую ладонь с маленькой ладанкой на ней, - это мне Настасья моя перед отъездом из дома дала. Говорит, чтоб Господь берег. Возьмите. Пущай вас бережет. А мне Настасья потом другую даст, я ее знаю. Не побрезгуйте. Штольман был изрядно удивлен таким жестом Ефима. Никак не ожидал он такого душевного отношения к себе от этого простого человека. - Спасибо тебе, Ефим. Возьму. А жена-то не обидится? – Яков Платонович взял ладанку, внимательно на нее посмотрел и спрятал во внутренний карман пальто. - Нет, она поймет. Скажу ей, что хорошему человеку отдал. - Ладно, езжай. Где тебя найти знаю. Если все уладится благополучно, дам тебе знать о новом месте службы, - с этими словами господин статский советник с небольшим чемоданчиком в руках поднялся на террасу и постучал в дверь. Ефим, перекрестя спину доброго барина, занял свое привычное место возницы и направил лошадей по направлению к выезду. Добрый барин. Хороший. И место ему предложил. И надо же! Тем самым пропавшим человеком оказался, о котором вся округа сколько времени уже судачит. Дай ему Господь удачи! Надо Настасье сказать. Она за ту барышню обрадуется. Это ж она ему, Ефиму, как-то рассказала про ту барышню, что с духами говорит. Знать, добрая барышня. Раз хороший барин за нее эвона как заступается. Дай им, Господь, счастья!***
Перед Штольманом распахнулась входная дверь, и Петр Иванович, счастливо улыбаясь, буквально втащил его в дом. После проявления бурной радости «крестного», Якова Платоновича провели в кабинет хозяина дома. «Да, Яков Платонович. Что-то тебя ждет сейчас?» - подумал Штольман, входя в комнату. - Прошу любить и жаловать! – громко провозгласил входящий в кабинет Миронов-младший, - мой друг. Статский советник Ш… Но договорить ему не дали. Удивленный голос Марии Тимофеевны чуть было не сшиб с ног мужчину. - Яков Платонович!? ВЫ!? Спустя две четверти часа, наполненных удивлением, ответами на вопросы и объяснениями с хозяевами дома, Штольман, благодаря неожиданному решению Марии Тимофеевны расставить все и всех по своим местам, остался в кабинете один ждать Анну Викторовну. Он нервничал. Действительно, по-настоящему, нервничал. Он не видел Анну с той самой ночи. Как она отреагирует на его неожиданное появление после стольких недель молчания? Захочет ли видеть его? Зхочет ли говорить с ним или хотя бы просто выслушать? Яков Платонович подошел к окну. Парк заливали солнечные лучи. Они еще не грели, но яркий свет начинал пробуждать всю природу ото сна. Пробуждалась природа, пробуждалась новая надежда. Он и сам не мог бы сейчас сказать, на что была та надежда. Но то тепло, что разливалось внутри, никак иначе назвать было просто нельзя. Он верил, что Анна простит его. Эта немыслимая женщина может быть только его. Скрипнула, отворяясь, дверь. Штольман обернулся на звук и застыл, боясь пошевелиться. В кабинет вошла она – Его Анна. Из-за света, падавшего из окна, она еще не рассмотрела его лица. А потому у Якова Платоновича было несколько мгновений, чтобы рассмотреть ее. Похудела. Бледная. Но это неважно. Это же она – Анна. Но что же он с ней сделал? Куда пропала та взбалмошная, задорная девочка, что, чуть было, не сшибла его с ног тогда на улице, пролетев мимо на велосипеде? Нет больше той «барышни на колесиках», вбегающей к нему в кабинет с разговорами о духах. Теперь перед ним стояла взрослая, мудрая, спокойная женщина. Его женщина. Ее глаза, ее губы, кажется, забыли, что такое смех. В глазах – боль. Глубокая, как сама вселенная. Не острая, не ноющая. Но глубокая. Словно она просто в один миг поселилась в этих глазах, вытеснив оттуда все остальные чувства. Он должен сделать что угодно, только бы эта боль ушла, покинула эти прекрасные любимые глаза. Девушка посмотрела на него. Удивление, словно солнечный луч, прорезали бездонную боль в ее прекрасных глазах. Яков Платонович не мог больше оставаться так далеко от нее. Быстрым движением он рванулся к Анне. - Яков … Платонович, - выдохнула девушка, следя за тем, как Штольман быстро подошел к ней. - Вы. Вы живы. Вы….- слеза покатилась по щеке Анны. Яков Штольман был готов ко всему: к обмороку, к словам упрека, к нежеланию говорить с ним, даже к истерике, столь несвойственной ей. Только не к одной единственной слезе, так много говорившей и об ее чувстве, и о тех изменениях, что произошли в любимой девушке. Протянув руку, он нежно погладил Анну по щеке, стирая покатившуюся слезинку. Погладил тыльной стороной ладони щечку любимой, такой родной девушки. - Анна… Викторовна… - тихо начал он, но Анна остановила его, погладив ладошкой его щеку, обведя контур его скул тонким пальчиком, словно бы повторяя то свое движение, так много сказавшее ему, Штольману, той зимней ночью. - Как же я тебя ждала. Я ждала… Я думала, я боялась, что тебя нет. А ты есть… ты пришел, ты вернулся… - тихо зашептала девушка, все поглаживая его щеку, словно боясь, что он исчезнет, как только она уберет свою ладошку. Штольман мягко перехватил руку девушки и прижал ее к своим губам. Второй рукой заботливо обнял девушку за плечи. Он хотел прижать ее к себе и никогда больше не отпускать, но сдержал себя. - Анна, давайте присядем, - мужчина подвел девушку к креслу у стола и заботливо усадил. Сам сел напротив, не выпуская руки девушки из своих ладоней. Сколько всего он хотел сказать. Сколько рассказать ей. Но это потом. Сейчас же он просто смотрел на нее, любуясь каждой черточкой лица, каждым волоском. Их глаза говорили за них. Та ниточка, что когда-то протянулась между ними, постепенно становясь все крепче, связывая их все прочнее, почти ощутимо вибрировала, передавая посылы их душ друг другу. Его душа рассказывала как сильно он тосковал без нее, как волновался, как ждал встречи. И как боялся, что может оказаться непрощенным, что она сможет предпочесть ему другого. Ее душа показала всю боль, что поселилась в ней, заковав в лед сердце. Показала как сильно ждала его, как тревожилась за него. Как просила Бога вернуть его к ней. Не в силах сдерживать себя, Яков Платонович резким движение опустился возле сидящей в кресле Анны на колени, не отпуская рук девушки. Анна ахнула: -Яков Платонович, что вы? Яков… встань, прошу тебя. - Милая, драгоценная моя Анна. Прошу. Молю тебя. Прости. Прости меня. Прости, что так долго молчал. Что не мог приехать раньше. Что из-за моего молчания пропала та задорная девчонка, какой я тебя встретил, - заговорил Штольман. - Я знаю, какую боль причинил тебе. Мне нет оправдания. Служба – это не оправдание. Но я люблю тебя. Люблю искренне. Я даже не думал, что смогу кого-то так полюбить. Ты – самое дорогое, что есть у меня. Ты – мое счастье. Я прошу тебя, молю тебя. Стань моей женой. Если ты позволишь, я хотел бы поговорить с твоим отцом. Скажи, могу ли я просить у него твоей руки? - Яков… встань, прошу тебя. Ты спрашиваешь. Разве ты не получил все мои ответы еще тогда, зимой? Ты не верил в духов, и я говорила тебе – да. Ты спасал меня, я говорила тебе – да. Ты думал, что твой мир рухнул и не просил помощи, я говорила – да. Твоя душа тогда рванулась к моей, и я сказала – да. Ты отдал мне себя, и я сказала – да. Ты попросил взамен отдать тебе себя, и я сказала – да. Еще тогда я точно знала одну вещь – никого другого я не смогу назвать своим супругом. Уже тогда я решила: чтобы ни случилось, я отдана тебе и в этой жизни и после смерти. Есть только ты, никогда и никого не было, не будет и не может быть, кроме тебя. Там где ты – мое сердце. Слышишь? – девушка протянула руку к мужчине. Яков Платонович слушал свою Анну и не верил своему счастью. Это невозможно, так не бывает. Как такое может быть правдой, что молодая девушка так глубоко чувствует его? Что слова, сказанные ею, так точно отображают все то, что живет в его душе? Если на свете существуют две половинки одного целого, то вот она – его половинка. Штольман резко поднялся на ноги, притянув к себе свою Анну. Обняв девушку, прижал к себе. Ласково и нежно поцеловал. И вся страсть, вся любовь, вся нежность этого мужчины разом нахлынули на Анну. Он целовал ее долго, чувственно и нежно. И не было никого больше в этом мире. Тихо отворилась дверь, пропуская внутрь Петра Ивановича. «Крестный» сообщил, что их ждут родители девушки, беспокоятся. И тихо удалился. Идя по коридору дома Мироновых, Яков Штольман не мог поверить, что рядом с ним идет его драгоценная, его любимая, его желанная Анна. Вошли в гостиную. Пред глазами статского советника предстала немая сцена: Мария Тимофеевна нервно постукивает пальчиками по подлокотнику дивана. Виктор Иванович тихо потягивает коньяк из хрустальной рюмки. Петр Иванович молча наблюдает за братом и его женой. - Виктор Иванович! Мария Тимофеевна. Я хотел бы… Позвольте сказать. Анна Викторовна согласилась стать моей женой. Я хотел бы спросить. Согласны ли вы отдать мне в жены вашу дочь, благословив наш союз? – не желая медлить, Яков Платонович сразу же задал тот самый волнительный для себя вопрос. - Можете, можете. Да что ж вы у меня спрашиваете, Яков Платонович. Счастье моей дочери – это главное. Мы с вами, по сути, и так уже все обсудили, - улыбнулся в ответ Виктор Иванович. Мария Тимофеевна поднялась с дивана и громко произнесла, немало удивив всех присутствующих: - Прасковья! Шампанского! Помолвка у нас. Расторопная Прасковья, словно бы только этого и ждала, внесла поднос с шампанским и бокалами. Улыбка счастья озаряла лицо старой служанки, слезы радости сверкали в добрых глазах женщины при взгляде на счастливую Анну, улыбающуюся жениху. Оттаяла дитятко. Растаял лед, сковавший ее дорогую девочку. Снова улыбаются глаза, снова радуется девочка. Не так, как прежде, иначе. Как-то совсем уже по-взрослому. Но так даже лучше. А господин-то полицейский. Гляньте-ка на него. Она, Прасковья, даже и не думала, что он так смотреть на кого-то может, как на их милую Аннушку смотрит. И за руку держит так, словно бы не человек перед ним, а какое волшебное драгоценное создание. Яков смотрел на свою Анну неотрывно. Позже будет и визит к Трегубову, и встреча с Коробейниковым. И празднование помолвки как оно положено. И подготовка к свадьбе. И свадьба. И многое другое. Будет в их жизни разное: и плохое и хорошее, как в жизни всех людей. Но все это будет позже. А сейчас Яков Штольман, статский советник, держит в своих ладонях руки любимой девушки и улыбается ей, своей Анне. Сейчас он находится именно там, где должен находиться. Сейчас он там, где живет его сердце.