Игры памяти

      - Ты – это я, Шерлок, - взгляд Мориарти блуждает по моему лицу, взволнованно, безбашенно, совершенно сумасшедший взгляд. Я отвечаю, и словно шпаги скрещиваются, я уверен, что слышу лязг железа, яркий и отчаянный. Дуэль взглядов затягивается, я не отведу глаз, не проиграю тебе, но почему мне кажется, что ты не чувствуешь противостояния? Что ты не играешь со мной. Ты словно не играешь со мной. Словно сдался? Поддаешься? Очередной твой ход, чтобы уничтожить меня? Я опьянен Игрой. – Спасибо, спасибо тебе, теперь я… понимаю. В таком случае, я думаю, что пора заканчивать.       Когда Джеймс рукой сгребает мой шарф и тянет на себя, я почти уверен, что он собирается впиться зубами мне в шею, прямо в сонную артерию, разорвать и оставить меня умирать на крыше, истекая кровью, в шоке и восхищении, - ведь такой вариант не был учтен мною, хитрый-хитрый Джим. Но нет, он не убивает меня, он делает то, чего я не мог бы и предположить даже, то, что обезоруживает, отчего руки нервно опускаются по швам, и нет сил отреагировать – оттолкнуть ли, притянуть к себе? Он прижимается губами к моим губам, сильно, жестко – жестоко, я бы сказал так. Я обескуражен. Это… неожиданный поворот, пусть даже все наши беседы и танцы на битых стеклах всё это время имели очень странный подтекст, скрытый смысл – флирт, кокетство, восхищение, лишь бы обмануть и подавить, заставить встать на колени и клясться в вечном поклонении. Я противился, мы противились, но азарт погони и тайное, никому не демонстрируемое, а лишь лелеемое в темном углу души уважение, страстное, горячее, - о, они заставляли трепетать от всех загадок и подарков, ждать еще, еще больше дел. Эмоции выливались через край, и пули пронзали стену, и игла входила в вену легко и безболезненно.       Места уколов нервно пульсируют и ноют от поцелуя, от мягких губ, холодных и приятных. Ощущения… вполне себе удовлетворительные. Я фиксирую нервную дрожь, практически незаметную, в руке, сжимающей мой шарф, поверхностное и чуть более ускоренное дыхание – это может быть возбуждением, но может быть и волнением, нужно больше деталей. Отвечаю, открыв чуть шире рот, целую в ответ, стараюсь не концентрироваться на чудесных мурашках вдоль позвоночника – вглядываюсь в лицо, стараясь найти ответ. Что-то не так.       Джим отстраняется почти сразу, проводит языком по губам, ухмыляется. Руку, что лежала до этого момента в кармане пальто, он вытаскивает – в ней зажат пистолет, он направляет его в мою сторону, смотрит секунду, а затем… затем направляет дуло себе в висок. Глаза холодны и безумны, но ухмылка не сходит с губ.       - Нет! – Я не понимаю его действий, я не понимаю своих действий, своих эмоций, себя – я просто не могу позволить ему застрелиться, это слишком, это чересчур, это так в стиле Джеймса Мориарти, кидающегося из крайности в крайность, не имеющего равновесия, золотой середины, который готов убить или умереть, или и убить, и умереть, который не терпит полумер. Я не могу этого позволить, не-мо-гу. Я кидаюсь вперед, на его руку, силясь вытащить пистолет и не позволить ему совершить ужасную ошибку, уничтожив не только себя, но и меня тоже, нас и нашу прекрасную Игру, которая не может закончиться вот так. Ублюдок.       Успев ударить его по руке, оттолкнуть – я не успеваю убрать его голову с линии огня. Я слышу выстрел, я вижу, как пуля проходит пусть и не через висок прямо в мозг, но по касательной к кости черепа, попадая-таки в голову, я не знаю задет ли мозг, не знаю, что теперь будет и как мне с этим жить. Мгновение, растянувшееся на секунды, позволившее рассмотреть мне в деталях то, что невозможно поймать взглядом, - стремительно набрало скорость, голова откинулась влево, рука упала, уронив пистолет, а Джеймс Мориарти – все еще Джеймс Мориарти или же тело Джеймса Мориарти, интересно, это очень тонкий момент, определяющий всё, вся и всех, всё, что будет со мной, чем же дальше буду я, - упал на крышу спиной, смотря в пространство застывшим взглядом. Я боюсь подойти, иррационально боюсь понять, что он мертв. Что это конец – не тот конец, что символизирует новое начало, но тот, что предполагает полный и беспросветный финал. Самый отвратительный из возможных.       Мне остается лишь повернуться и выполнить по пунктам наш с Майкрофтом план – размеренно, неторопливо, спокойно, лишь бы не сбиться с шага, не ошибиться, ведь это все, что осталось, последний рывок к финалу, такому нежданному и нежеланному. Спасти друзей и сгореть в агонии. Но это потом, все потом, уверен, что Майкрофт позаботится о Джиме – о нем и о его теле, обязательно позаботится, а сейчас нужно позвонить Джону. ***       Открыв глаза, я чувствую тошноту и боль в затылке, дикую, яркую, острую. Надо мной стоит доктор и, видя мое пробуждение, он тут же протягивает в мою сторону таз – и вовремя, меня выворачивает, всего, словно я блюю собственными органами. Бессильно откинувшись на подушку, обвожу взглядом комнату, задерживаюсь на часах, стоящих на тумбочке – раннее утро, судя по свету из окна. Судя по запаху и звукам – север Лондона. Голова раскалывается.       - Прекрати думать, сейчас для этого не самое подходящее время, - Майкрофт прохаживается по комнате, опираясь на зонт как на трость, останавливается рядом с доктором, выжидающе смотрит ему в глаза.       - О, да, сэр. Черепно-мозговая травма, состояние средней тяжести – брадикардия, пульс замедлен. Открытых травм нет. Постельный режим около двух недель, рекомендую анальгетики и седативные, а также противосудорожные, - мужчина откашливается, нервно перебирает в руках стетоскоп, словно становясь меньше под подавляющим взглядом холодных глаз брата. Майкрофт зол и устал, видимо, прошедшие сутки прошли для него в стрессе и без сна. Жаль доктора. – Мистер Холмс, рекомендовал бы также пристальное наблюдение, так как употребление наркотиков в состоянии моего пациента может иметь печальные последствия. Прошу прощения.       Сутулясь, доктор выходит из комнаты, а Майкрофт неодобрительно смотрит на меня. Нет сил даже ответить.       - Наркоман.       - О, перестань, наркотики…       - Расширяют сознание, я слышал эту твою сказку, слышу каждый раз, когда скука съедает тебя, - брат садится на стул, трет глаза рукой, вешает зонт на спинку. – Рекомендовал бы впредь не устраивать шоу сверх меры, ну да уже неважно, вряд ли вы когда-нибудь встретитесь. – Стискиваю зубы от нового приступа боли, затылок рвется на части, он не может, не может просто быть мертвым. Неосознанно хватаюсь за голову. Майкрофт берет с тумбочки какие-то таблетки, стакан воды, помогает мне осторожно приподняться – не могу сдержать стон, - проглотить и запить лекарства. – Это снимет боль. Немного и ненадолго. Глупо и неосторожно, о чем ты вообще думал? Я считал, что тебе неинтересны все эти романтические бредни, но Мориарти? Хотя, дорогой братец, ты всегда любил сумасшедших, и не найти сумасшедшего большего, чем Джеймс. Умный псих криминальный-консультант, ты все-таки не лишен романтизма, - брат неприятно улыбается. Не люблю его улыбку, она злая и не предвещает ничего хорошего.       - Он умер?       - Он в коме. Глубокой коме с незначительным шансом на пробуждение. Так что прекрати думать об этом. Обо всем этом. Успокоишься, поправишься и займешься делом. – Брат поднимается со стула, равнодушно осматривает меня и мои руки в безобразном рисунке темных-темных точек, пульсирующих, мертвых точек, убивающих меня с каждой новой. Он поджимает губы и идет в сторону двери.       - Как прошла операция «Лазарь»? Я плохо помню что-либо после крыши. – «После крыши» звучит как «после конца». Какая разница, в самом деле? Надежда на что-либо настолько незначительна, вероятность положительного исхода призрачно мала, и законы вероятности – безжалостные твари. Крыша – конец.       - Ты неудачно приземлился, ударился головой, потерял сознание, пришлось импровизировать на ходу. Доктор Ватсон ничего не заметил, все считают, что ты мертв. Что вы оба мертвы. А теперь спи, я дал тебе снотворное вместе с обезболивающим, расслабься и успокойся, - Майкрофт выходит за дверь, я успеваю заметить больничный коридор, камеры под потолком, одна из которых пристально следит за моей дверью, и решетки у каждой палаты, видимо, чтобы умерить пыл излишне буйных пациентов и не позволить им выйти за пределы комнаты без одобрения и позволения. Судя по состоянию и качеству мебели, линолеума, кровати, а также наличию тюремной атрибутики – больница, особая больница, ведь насколько мне известно, на севере Лондона официально нет ничего подобного. Видимо, какой-то тайный госпиталь для преступников. Сердце забилось чуть быстрее – если Джеймс в коме, он наверняка лежит где-то здесь.       Перед тем как уснуть, я вижу его лицо перед своими глазами, его рука тянет мой шарф на себя, губы сталкиваются, и на этот раз целуют они чувственнее, глубже, а дрожь рук переходит в дрожь шейных позвонков, ведь вторая рука не тянется за пистолетом – она обхватывает шею, притягивая к себе, и глаза черными дырами поглощают свет, Джеймс, Джим, в россыпи звезд на моих венах нет солнца, но зачем мне солнце, когда вечная всепоглощающая тьма мне по душе куда больше?       Руки держат крепко, губы держат еще крепче, но это все неправда, это больное воображение больного мозга. Все только начиналось – зачем было так грубо прерывать нашу беседу? От всего этого больно – нет, это черепно-мозговая травма, а не огорчение утраты стучат по голове изнутри, нужно заснуть.       Сон приходит с трудом, болезненный, жестокий, голова болит все больше, но Джим такой яркий и ясный, гипнотизирует, то стоит далеко-далеко, на другой планете, в другой Вселенной, то – близко, непозволительно, невозможно, словно я сам и есть Джим, смотрю его глазами, ухмыляюсь его улыбкой, тяну себя за шарф. А потом все проваливается в бездну. ***       Майкрофт пришел на следующий день, принося с собой нетерпение и папки с делами. «Сеть Мориарти без должного контроля устроит хаос. Мне жаль, братец, но отдыхать придется за работой. У тебя две недели – читай, изучай, затем приступишь к работе» - стопка была внушительной, на несколько дней работы, но при моем состоянии сейчас – как раз на указанное время.       - У меня есть условие, - Майкрофт пришел снова спустя три часа, он что, оставил Британское правительство без должного руководства? Такими темпами и там придется устранять беспорядки.       - Боже, видимо, удар был слишком сильным. Тебе оно в самом деле надо? К тому же, доктор прописал постельный режим, - Майкрофт понял мою просьбу сразу, без слов, видимо, он ждал ее от меня с самого моего пробуждения.       - О, не волнуйся, я буду очень аккуратен и не угроблю себя, ведь мне нужно еще уничтожить сеть Мориарти, - иронизирую я, отложив в сторону папку и сцепив руки в замок, боясь, что брат заметит трясущиеся руки. Волнение? Моя голова, боль ужасная, но не дай Бог он поймет это, ведь тогда не позволит, не позволит.       - Я прикажу охране пропускать тебя в его палату. Собственно, приказал еще вчера. Он за стеной, - брат указывает зонтом в стену напротив меня. Руки подрагивают, несмотря на все мои усилия держать их в узде, немедленно прекратите, предатели! – Будь благоразумен, умоляю, это не игрушки.       Я несмело сажусь на постели и, держась за передвижную стойку для капельницы, встаю, игнорируя головокружение. Уйди, брат, мне сложно играть перед тобой.       Метки на венах пульсируют, требуют добавки, ненасытные, потерпите, мои девочки, скоро я достану все, что нужно.       Майкрофт уходит, я также выхожу из палаты и направляюсь в соседнюю, игнорируя суровые взгляды двух охранников, стоящих по обе стороны от входа. Дыхание перехватывает, и я толкаю дверь.       У Джеймса торчит трубка изо рта, голова перевязана в месте, где навылет прошла пуля – не думать, не вспоминать, проклятая головная боль, - присоски датчиков, уходящие под больничную рубашку, закрытые глаза. Я слышу яростный стук своего сердца, оно словно колотит мои ребра бейсбольной битой, не щадя, пинает глотку, стискивает уши. Я сжимаю стойку, сильно, как только могу, стискиваю зубы в бессильной ярости. Предатель! Как ты только посмел!       Аккуратно провожу рукой по его предплечью, к запястью, чтобы послушать пульс – все данные можно считать с мониторов, но хочется… чего? Контакта? Иррациональное желание убедиться тактильно, что он жив, что кровь движется по венам, сердце бьется, стучит, грудь вздымается. Не хватает самой малости. Челюсть сводит от того, с какой силой сжаты зубы.       - Открытым остается вопрос: ты промахнулся или все-таки попал? – Вопрос бьется об стены, об окно, об решетки на нем, об проклятое солнце в комнате. Чего он по-настоящему хотел? Хотел ли выстрелить? Хотел ли попасть или жаждал, что я вырву пистолет? – Ублюдок.       Пульс чуть ускоряется – я чувствую это пальцами, я вижу подтверждение на мониторе. Ты реагируешь. Ты в глубокой коме, но ты реагируешь. На меня.       Я придвигаюсь к твоему лицу, внимательно разглядывая его, слушая дыхание, головная боль чуть отступила. Только легкое головокружение осталось – сильнее стискиваю стойку, чтобы удержать равновесие. Моя рука с запястья плавно перемещается на твою ладонь, я обхватываю ее, поглаживаю твои пальцы, всматриваюсь в сомкнутые веки. Ты не можешь навсегда остаться таким, таким жалким, беспомощным, овощем в трубочках, ты не посмеешь! Мои эмоции хаотичны, они беснуются, это все твой план, наверняка, ты не можешь просто лежать здесь всю свою гребаную жизнь. Один выстрел, одна пуля – а под откос пошли целых две жизни. Не смей и меня тащить за собой, я требую от тебя, чтобы ты очнулся, мы не закончили!       Я отстраняюсь, придвигаю стул и сажусь рядом, наблюдая за приборами и за тобой. Потом направляюсь в свою палату, беру с собой папку с делами, а вернувшись – принимаюсь за работу, чувствуя относительное спокойствие по сравнению со всеми предыдущими сутками. Ведь ты не можешь умереть. И не можешь не очнуться – это просто невозможно и противоречит правилам, я обязательно дождусь твоего пробуждения, а затем мы продолжим. Обязательно продолжим.