Монохром

Их история начинается в темном переулке, как смешно бы это ни звучало. Но все именно так — только здесь, только сейчас судьба столкнула их лицом к лицу, заставила замереть друг напротив друга, будто бы каких-то зверей, настоящих кровных врагов. Судьба, но, может, и ловкий расчет. Или привычка идти по чужому запаху, невероятно броскому, ведь именно так может пахнуть лишь только эспер. Эспер, ради которого Дазай-сан отказался от Ацуши. Но Ацуши не привык хранить обиды. Хотя, пожалуй, он не сумел бы и вспомнить кого-то, к кому питал что-то сроду ненависти — увы, не осталось их в живых, никого не осталось, канувших в пустоту в единый миг, скоропостижно и внезапно. Ацуши был хорошим учеником. Ацуши научился заметать следы, а еще — наслаждаться жизнью, как полным бокалом вина. Этому научил его уже не Дазай-сан, но даже если и так — Ацуши смог быть примерным и запомнить. Какой толк в больших, частых глотках, если в итоге, когда не останется ни одной капли, всем суждено задохнуться от жажды. Ацуши не хочется испытывать это. Ацуши хочется жить и наслаждаться жизнью, раз уж ему самим провидением однажды была дана такая возможность, давным-давно, и не вспомнить уже, сколько минуло лет. Не держаться за плохое — этому тоже когда-то научили в Мафии. Прежде, чем Дазай-сан ушел. И прежде, чем Ацуши пустился по его следу и запаху, такому привычному и такому сильному — о, Ацуши был бы рад однажды сразиться с бывшим наставником, рад бы показать, чему научился и сколь сильно окреп. Но думать сейчас приходится совсем не об этом. Чернота от тени его расползается по земле гибкими петлями, цепляется за малейший выступ, устремляется к замершему напротив противнику — тот кажется белым пятном средь окружившей его темноты, такой густой, такой непроглядной. Или же — тонкой свечой, неспособной ни спасти, ни согреть при надобности. Век Акутагавы Рюноске будет столь же короток, сколько время, отпущенное свече. — Ты знаешь, — говорит ему Ацуши и делает шаг, одно-единственное слитое движение вперед, преграждая путь из тупика. — Только дурак мог дать за тебя семь миллиардов. Десятка йен, не больше. Да и то — один лишь плащ. Но сам же противоречит собственным словам, впиваясь взглядом в тонкое, ладное лицо, обманчиво-нежное, будто кукольное — Ацуши нередко делал подарки маленькой госпоже Элизе, нередко приносил ей восхитительных фарфоровых красавиц в пышных оборках и завитых локонах. Длинные пряди волос Акутагавы тоже вьются. А еще — окрашены чернотой, будто бы Ацуши уже успел прикоснуться к ним самыми кончиками пальцев. Так нежно, как не касался еще никого в этом мире. Мысли об этом, почему-то, ужасно сбивают с толку. Акутагава внимательно смотрит на него, щурит необычайно светлые, будто сияющие изнутри глаза, и Ацуши забывает, какую едкость хотел сказать после. Но больно прикусывает кончик языка и замирает, ощущая, как стремительно ускоряется сердцебиение. Ацуши злится, но смущение, которого, наверное, все же чуточку больше, не дает ему двинуться с места. И вдохнуть полной грудью — до того раздражающе неприятно впервые за долгое время ощущать себя тоже чьей-то жертвой. Впервые за долгое время столкнуться с кем-то, кто тоже, оказывается, совсем не прочь предаться охоте. — Семь миллиардов йен, — медленно, издевательски медленно повторяет Акутагава, так спокойно, как будто бы вовсе и не замечая, как вьются у ног змеями посланные Ацуши тени. — Какая жалость, что мне-то самому они не достанутся… — И медленно поднимает вверх руку, бледную, тонкую, как и весь он сам, но уже увенчанную острыми, звериными когтями. Хищников в этом мире существует куда больше, чем рассказывал когда-то Дазай-сан. Но даже если это и так, Ацуши не имеет права отступать. Только не сейчас, когда азарт и жажда клокочут в горле вместе с рвущимся наружу рыком. Наверное, Ацуши с самого начала понимал, что семь миллиардов — всего лишь повод столкнуться лично, лицом к лицу, став настоящими, кровными врагами. Но ничего страшного. Потому что их история начнется здесь и сейчас, в темном переулке, наполненным тьмой и запахом крови. Здесь, именно здесь, как бы смешно и нелепо это ни звучало.