Монохром

Последние крохи солнечных лучей, еще не успевших скрыться вслед за исчезнувшим за облаками солнцем, впитываются в кожу. Их тепло расползается по телу, скользит так приятно, что хочется зажмуриться от удовольствия, от сладкой неги, совсем как кот, который прикорнул сейчас под боком Рюноске — когда подобрался, чертов пройдоха! Рюноске не удивлен, что сейчас, в этой пустой части парка нет совсем никого. Он специально приходит именно сюда, приходит и приходил раньше, когда особенно сильно нуждался в тишине и одиночестве. И возможности пытливо привести в порядок мысли и взбесившееся сознание — оно урывками, но все чаще и чаще ускользает от Рюноске, будто дикий зверь, никак не желающий утихнуть в клетке. Пусть даже эта клетка — собственное тело Рюноске. У него никогда не возникало мыслей о собственной странности, куда больше то, с такой-то жизнью, такой-то семьей, совершенно неродной, привыкшей чаще запирать Рюноске в подвале, нежели водить куда-то, как нормального, совершенно обычного ребенка. Но, оказывается, и у них были на то свои причины. Причины никогда не считать Рюноске членом своей семьи, ради какой-то призрачной, совершенно странной будущей перспективы. А раз так, то и его самого больше в их доме ничего не держит. Пусть даже и ради этой бунтарской свободы и требуется самое простое: отринуть теплый угол и забыть маршрут, по которому ноги часто-часто вели обратно. Не страшно. За одним сильным поступком всегда может последовать второй. По крайней мере, Рюноске очень хочется в это верить. Он тянется, плавно прогибая спину, руки, разминает затекшую шею. И только сейчас с таким удивлением замечает, как тяжело коленям — пушистый, бессовестно мурчащий кот улегся прямо на них, свесив вниз со скамьи кончик пышного рыжего хвоста, но белого в самом низу, будто бы испачканного краской. Рюноске тоже ею испачкан. А потому, возможно, из какой-то странной душевной близости, совсем не спешит гнать кота прочь. Тем более, что с приходом вечера воздух так быстро холодеет. А вместе… как-то намного теплее. — Удивительно, — говорит кто-то рядом густым, как будто охрипшим голосом, — в первый раз вижу, чтобы он… Кот раздраженно приподнимает ухо, больно выпускает когти прямо Рюноске в ноги, прикрытые лишь тоненькой тканью легких шорт. Но мигом расслабляется под его рукой, становясь, как кажется, еще пушистее прежнего. — Это ничего, — вежливо отвечает Рюноске, — кошки почему-то очень сильно любят меня. На самом деле, конечно же, Рюноске лукавит. Прекрасно он понимает, почему так притягивает к себе всех бродячих котов и кошек — весь день, что он просидел тут, они сбегались к нему, терлись о ноги и мурчали без остановки пусть даже на секундочку. И все то лишь потому, что наверняка чувствовали внутри Рюноске сородича. Точно такого же зверя, пусть даже размерами и в десять раз крупнее. Но незнакомцу, статному мужчине с хмурым лицом, этого ответа более чем достаточно. — Могу ли я присесть? — спрашивает он, неожиданно осторожно и робко, будто бы любой его лишний шаг может спугнуть вновь воцарившуюся идиллию. Но так и не дождавшись ответа все равно присаживается на самый краешек скамьи, посматривая на Рюноске так пристально, так непривычно тепло — хотя, может, это лишь только чудится! — что тому становится не по себе. Рюноске не привык к разговорам с чужими. Рюноске так хочется поверить, что хотя бы толика этой деликатности относится к нему, а не к вновь замурчавшему на коленях коту. — Я прихожу сюда каждый день, — внезапно говорит он. И совсем невежливо разглядывает в ответ. Незнакомец кажется ему мудрым, хотя, возможно, в том просто виновата одежда старинного покроя. Право, Рюноске еще никогда не видел, чтобы кто-то средь бела дня носил кимоно. Но, в самом же деле, его это совершенно не касается. — Я знаю, — отзывается незнакомец, — я много раз видел тебя. Такие слова впору бы посчитать подозрительными, но Рюноске-то знает, что ничего такого в них нет — слишком сильно пахнет от этого мужчины рыбой, так вкусно, что рот самого Рюноске наполняется слюной. Он не ел весь день. С того самого момента, как выбрался из подвала, пробив шваброй крошечное окошко — все порезы затянулись уже так давно, но Рюноске больно почему-то до сих пор. Но от воспоминаний больно практически всегда. — Мне некуда идти, — снова зачем-то рассказывает он и гладит, безостановочно шевелит пальцами, зарываясь в пушистый мех готового запеть от такой ласки кота. — Я сбежал. Он замирает всего на секунду, замирает, чтобы услышать реакцию, наверняка укор, ведь где это видано, чтобы дети так просто сбегали из дома! Такое могут сделать только самые ужасные, самые непослушные и избалованные. Такие, как Рюноске. Но вопрос, который он слышит следом, совсем выбивает из колеи: — Почему же? — не меняется в лице незнакомец. Только морщины в уголках его рта становятся еще четче, будто сгибы на мятом листе бумаги. От подобного сравнения почему-то ужасно смешно. Хотя, скорее всего, это просто нервное. И голод, который толкает Рюноске говорить и дальше эти ужасно необдуманные слова. — Потому что я умею обращаться в монстра. Разве это не ужасно? — В мире много ужасных вещей, — пожимает плечами незнакомец и снова разглядывает Рюноске, но уже — как-то совсем по-иному. — Не думаю, что твоя особенность и в самом деле делает тебя ужасным. Но как именно Рюноске понять еще пока совсем не может. — К тому же, — добавляет он, прежде чем спрятать руки в длинные рукава своего кимоно и подняться со скамьи, — кошки никогда не тянутся к плохим людям. Я это знаю совершенно точно. Ну, не хочешь прогуляться со мной? — неловко спрашивает он явно напоследок, явно собираясь уже уйти, но Рюноске, так четко видящему сомкнутые под тканью руки, все равно чудится их приглашающий взмах. И приглашение, возможное обернуться в будущем чем-то гораздо большим, чем самая обычная прогулка. О своей первой встрече с Фукудзавой Юкичи, главой Вооруженного Детективного Агентства, эспер-новобранец Акутагава Рюноске даже спустя много-много лет так никому и не расскажет.