Vide Cor Meum

- Почему ты ушла? Дверь на балкон открылась и за ней высунулась кудрявая голова с большими грустными глазами. Грустными они казались из-за низко нависших век и всегда опущенных бровей. В темноте ночи, Гоги вытянул вперед босую правую ногу и попытался нащупать на холодном мраморном полу ботинки или тапочки. Джем сняла один ботинок и ногой толкнула его в сторону Гоги. Ботинок уперся носком в раму двери. - Так что? Гоги встал рядом, поджав одну ногу и зацепившись ей за колено правой, будто цапля. Ощущение схожести с птицей усилилось, после того как он закурил сигарету и наклонил голову вбок, смотря на Джем, как бы, издалека. - Покурить вышла. Джем чуть вытянула вперед руку, показывая истлевающий фильтр. Гоги только промычал в ответ и отвернулся. Он оперся локтями на перила балкона, свесил голову вниз. Холодный зимний ветер подул сильней, путая его отросшие светлые кудри. - Мне всегда нравилась ночь за ее тишину. За спокойствие. Его слова были еле слышны из-за громких перешептываний деревьев, завываний ветра где-то между домами. Гоги поднял голову и затих, смотря куда-то вдаль. Джем смотрела на него, и ей не хотелось нарушать эту тишину, особенно после его слов, будто бы он поведал ей свою тайну, и Джем стала частью этого – частью ночи и тихого бездействия. Будто бы услышав его слова, толпа за стеной из окон дома взорвалась смехом, послышалась ритмичная музыка. Джем показалось, что окна задрожали от столь грубого нарушения долгого безмолвья. Она уже выбросила окурок в темноту спящего города и вытащила из пачки новую сигарету. Гоги, проследив за ее движениями, дождался, когда она прихватит сигарету зубами и поджог спичку, закрывая ее от пронизывающего ветра. Ей стало приятно. На секунду можно было представить, будто Гоги заботится о ней, думает о ней. Но в эту же секунду Джем охватило чувство отвращения. К себе, к Гоги, что стоял рядом, повернувшись к ней всем корпусом и не сводя пристального взгляда прищуренных темных глаз. Она сделала короткую затяжку и выдохнула ее в морозный воздух. Грудь ее высоко поднялась и низко опустилась. Как никогда раньше, она почувствовала близость Гоги, тепло, исходящее от его полуобнаженного тела. Она бы хотела что-то сказать, но в горло закатился булыжник, придавил своим весом сухой язык и щекотал небо. Джем чувствовала на себе этот взгляд, он заставлял ее руки дрожать при очередной затяжке, но это можно было списать на холод зимы, и покрасневшие щеки, тоже. Сколько раз он смотрел на нее так, как будто приценивался к чему-то или решал серьезный вопрос, но Джем так и не смогла понять, что за эмоции проскальзывали в этих глазах в такие минуты. - Докуривай и пошли внутрь. У меня яйца скоро отморозятся. - Лучше заходи. Я не скоро. Выпалила Джем, ухватившись за возможность избавиться от давящего чувства его присутствия. «Конечно, как было бы легко и свободно, и просто, если бы он обнял меня сзади, и можно было бы стоять так хоть вечность и ничего не говорить, но даже тогда это ничего бы не значило», подумалось ей. Поэтому лучше будет, когда он уйдет. Оставит ее один на один с чувством опустошенности, отгороженности от всего вокруг происходящего. Гоги оттолкнулся от перил, снял ботинок и придвинул его Джем. Он открыл дверь балкона, и оттуда сразу донеслись пьяные возгласы и выкрики, кто-то что-то толкнул и оно с грохотом упало. - Быстрей заходи в дом. - Хорошо. Как докурю. Джем кивнула головой и облегченно выдохнула, когда дверь за ним закрылась и ее опутала вязкая тишина. Ее мысли потекли медленно и очень лениво, словно кисель, так, что и в голове стало до безумия тихо. Она прокручивала в голове этот короткий разговор, и ей казалось, что в каждом движении Гоги, в каждом перекате сухих мышц на руках, чувствовалось желание: его тянуло к ней. Но он никогда не сдавался своим эмоциям, нацеплял холодную маску полного контроля над собой и играл другие роли. Так часто происходило. Их обоих тянуло прикоснуться друг к другу, ощутить мягкость кожи, поделиться теплотой одиноких сердец, и, в то же время, с каждым прикосновением хотелось отмыться, словно от чего-то непристойного, стереть невидимые следы чужих пальцев. Это не было любовью или ненавистью, это было отчаянием изголодавшейся по теплу и ласке души. Удовольствие может укрыть от страха. От тревоги или беспокойства. От любого рода недовольства. Несколько дней назад она получала удовольствие в этих руках, кричала от прошивающего тела доверия и открытости, а потом они уходили в ванную комнату покурить, и снова был этот странный взгляд и понимание собственной ничтожности. Словно рушился потолок, и дышать становилось трудней, снова нападала паническая атака, но приходилось сдерживаться, держать сигарету в руках и делать вид, что куришь. А потом рыдать, душа в себе всхлипы и до боли сжимать зубы, чтобы ни один стон боли не долетел до слуха, сидящего в другой комнате человека. Чем сильнее удовольствие, тем больнее осознание реальности. В состоянии некой отмороженности Джем шла изо дня в день, придавливая негативные чувства и мысли в себе тяжелыми руинами некогда царившего в сердце спокойствия. Обвинять кого-то кроме себя не было смысла.