Убийство на брудершафт

Дорога до кофейни всегда утомляла Гарри. Справедливо будет сказать, что сначала его утомлял подъем с постели. Постели, которая была излишне мягкой и уютной. Нет, разумеется, нет. Сначала его утомляла сама мысль о подъеме, которая в свою очередь приходила за секунду до осознания себя проснувшимся. Просыпаться также было утомительно. Около полудня, а чаще и спустя пару часов после полудня, если мать, которая работала с восьми утра, успев к этому времени накормить себя и мужа свежим завтраком, не звонила и не будила раньше, Гарри выбирался из тепла. Его бодрил холодный воздух в комнате, холодный паркет соприкасался с холодными ступнями, вода из крана поначалу тоже текла холодной. Но быстро нагревалась и уже не так бодрила. Бодрящее свойство воды, на самом деле, очень переоценено, она никогда не бодрила Гарри. То ли дело кофе. К моменту, когда в его голове появлялась мысль о свежесваренном кофе, утомленность накрывала с новой силой, ведь сколько предстояло сделать! Гарри не варил кофе и шел в кофейню, чтобы избавить себя от лишних действий. Кофейня, разумеется, находилась по пути. По пути куда — не знал даже сам Гарри. Он не был тем человеком, за жизнью которого следят миллионы людей по всему миру. Он не был тем человеком, за жизнью которого никто не следит. А был ли он человеком? Разумеется, до первой чашки кофе — нет. — Привет, Джо, — бросал Гарри, заходя в кафе в момент, когда утренние посетители отправились на работу, когда обеденный перерыв даже самых ранних пташек еще не начинался. Так у него была прекрасная возможность занять насиженное место в дальнем углу. Дальний угол пользуется спросом во всех заведениях, непременно отметьте это в ближайшее время. Дальний угол этого кафе закреплен за Гарри. Дальний угол этого кафе каждый день встречает недовольные лица людей, которые приходят на обед. Каждый хочет отобедать подальше от людей. — Привет, Джо, — повторял Гарри, подошедшему официанту, имя которому дала его любимая бабушка. Она в свою очередь жила в Окленде и целый год вязала рождественскую одежду, которая к Рождеству пользовалась огромным спросом и продавалась втридорога. У бабушки были еврейские корни. И имя для внука она выбрала еврейское. Йеошуа следовало за Джо с первых дней его жизни. — Американо, — не взглянув на Джо, говорил Гарри, раскрывая дневник, беря черную ручку. Только черную. Он даже не расписывался в важных бумагах, за счет или посылку, если ручку ему подсовывали противного синего цвета. Синий определенно относился к категории противных, отвратительных цветов. К этой категории относились все цвета, кроме черного. Черный Гарри любил. Гарри любил и черный кофе. — Американо, Джо. — Одиннадцатый за счет заведения. Вам подать его с десятым или в следующий раз? — Можешь выпить сам, Джо. — Спасибо, сэр, — Джо улыбнулся и в который раз согласился быть Джо. Джо разлил одиннадцатый кофе на пол и Сару, которая и застукала его отдыхающим в комнате персонала. Так он принял на себя работу уборщика. Не больше, чем на десять минут, ведь евреям не следует работать уборщиками. Уроки бабушки навсегда отпечатались в голове Йеошуа. Уроки бывают разные. И если основная часть населения училась в образовательных учреждениях и на своих ошибках, то Гарри предпочитал учиться на чужих. Так выходило менее утомительно, выводы делались быстрее, картинка являла себя ярко и наглядно. Каждый знал, что нельзя выбегать на проезжую часть. Каждый мог сделать вывод о том, что его прекрасное, или не очень, тело окажется размозженным по гравию, впечатано в столб или станет огромной лужей крови, которая не менее прекрасно утечет в канализацию через люк. Но не каждый имел смелость предположить, что бесконечная работа в офисе не приносит положительного результата с какой стороны ни посмотри. И поверьте, Гарри смотрел со всех. Гарри вообще любил стороны. Смотря на людей со всех сторон, изучая их уроки жизни, Гарри сделал для себя вывод, который и лег фундаментом в его собственную жизнь. Вывод этот потряс его своей масштабностью настолько, что он однажды подумал, а не рассказать ли всем о нем? Но тут его мысли стали излишне утомительны, а кофе плескался на дне чашки. — Американо, Джо. К двум часам, когда кафе заполнялось битком, Гарри откладывал дневник и принимался за свое любимое занятие. Он наблюдал. За каждым человеком, вошедшим внутрь. За его поведением и манерами, мимикой, жестами. У Гарри были любимчики, с которыми часто случалось то, что моментально выводило их из себя. Взять к примеру обычного клерка Боба, который любил заказывать жирную еду. Он подолгу ждал свободный столик, иногда подсаживался к одинокому мужчине — часто этим мужчиной оказывался Стив, который в свою очередь ел салат и суп дня, — и после ждал, когда освободится Джо. Но Джо умело его игнорировал, ведь Боб не был щедр на чаевые. То ли дело Стив! Недавно поняв это, Боб специально приходил раньше и подсаживался к Стиву, так Джо не мог его игнорировать. Но тут в игру вступает Джо, который пару раз сообщает о том, что блюдо готовится, ведь посмотрите!, кафе переполнено, и на кухне повар зашивается. А после извиняется и приносит суп дня, потому как жирная еда закончилась. И казалось бы, почему Боб не посещает кафе через дорогу, почему не даст чаевые или закажет что-то другое. Ответ прост. Боб не делает выводов. А вот Гарри делает и каждый свой одиннадцатый кофе отдает Джо. Внимание Гарри привлекала и группа дамочек, которые долго рассуждали о калорийности десертов и каждый раз заказывали салат. Они разговаривали шумно, но никого этим не напрягали, создавая всеобщее расслабление. С ними часто случались эксцессы. Джо спотыкался у их столика, пряча красноту смущения. И Гарри знал, что Джо влюблен в одну из дамочек, но та явно была не его поля ягода. Ближе к четырем приходили ягоды поля Джо. У студенток заканчивались занятия. У студенток начинались веселые вечера. — Джо! А налей-ка нам маргариту! — смеялись девушки, пока Джо улыбался до треска щек и в сотый раз повторял, что это кафе, а не бар. Студентки не задерживались долго и уже через треть часа направлялись в рекомендованный бар, где обещали непременно дождаться Джо. К слову, их встреча никогда не случилась. К четырем кафе пустело. Гарри доедал обед, который давно не приносил эмоционального удовлетворения, и выпивал последнюю чашку кофе, чтобы убраться отсюда раньше, чем услышит... — П-привет. — Пока. Отрезал Гарри, вставая из-за стола, спеша взять дневник и черную ручку, ручку, которая заканчивалась, и завтра окажется выброшена в первой половине дня. Если Гарри проснется в первой половине дня. Он не смотрел в сторону мальчишки, который приходил снова и снова, будто больше кафе-то и не было! И все говорил и говорил без умолку, забивая всем вокруг голову своим тонким срывающимся голоском. И разве возможно столько говорить? Таких людей Гарри еще не встречал. Были неговорливые, тихие, нерешительные, говорящие умерено, говорящие много, но редко и всегда по делу. Этот же говорил столько!, что уши отсыхали за пару минут. И этот голос!, совсем не подходящий для парня студенческого возраста. Сколько ему было? Шестнадцать, двадцать? Нет. Гарри знал точно, что мальчишке исполнилось девятнадцать три месяца назад. Также Гарри знал, что в день своего рождения мальчишка отправился к своей семье в Манхеттен, квартира которых располагалась в доме рядом с Центральном парком. День Рождения прошел хорошо, приехала даже бабушка! Гарри было все равно. Но он знал, что в конце вечера кошку вырвало в коридоре, где поскользнулись младшие брат и сестра мальчишки. И хорошо, что это была не бабушка, ведь ей выше падать и кости у нее уже не те, пусть она и пьет много кальция. Бабушка мальчишки вообще предпочитает здоровую пищу. А вот кошка переела праздничного торта. Мальчишка тоже переел, но его, к счастью, не вырвало. — Но Гарри! — мальчишка шел за ним из кафе, вниз по улице, так, будто ему была назначена встреча. Он немного подпрыгивал, широко улыбался и снова болтал. — Мой день прошел хорошо, знаешь? — Нет. — Я расскажу тебе! Особенно хорошо началось утро. В восемь меня совсем не тревожили мысли, я почти не думал. Хотя нет. Думал о том, что в четыре увижу тебя. И тогда мне стало особенно тепло. Я надел твой любимый свитер... — Гарри боковым зрением увидел на мальчишке мешковатую белую кофту. Она была на пару размеров больше, отчего рукава пришлось закатать толстым слоем на предплечье. — ...я подумал, что тебе будет приятно увидеть меня в нем. В прошлый раз ты отметил, что он хорошо сидит на мне. — Я не говорил этого. — Ты сказал! Сказал, что... — Что ты выглядишь иначе, — да, Гарри очень жалел о своих словах. Словах, брошенных вскользь. Ведь именно тогда в глазах мальчишки появилась надежда, которая сверкала влюбленными искорками. — Мне было очень приятно, — он улыбнулся еще шире. Той улыбкой, которая обычно появлялась в моменты, когда мальчишка рассказывал о своих предпочтениях в чем-либо. К ним он относился так трепетно, будто это и был он. Будто его предпочтения и создавали его. Они были ни атрибутом, ни чем-то обычным, а самым важным. Они являлись его жизнью. Они являлись им. — К тому же сегодня прохладно. Гарри, надеюсь, ты не мерзнешь в одной рубашке? — Черт... — Гарри резко развернулся. Он за всеми разговорами, ненавистными ему, забыл пиджак в кафе, где снял его из-за духоты. — Подожди! — мальчишка на мгновение растерялся, а через пару секунд уже был рядом. Снова. — Это же замечательно! Я напомнил тебе о том, что ты забыл верхнюю одежду. Видишь, я не зря пришел! — Если бы ты не пришел, я бы не забыл ее. — Не уверен. Ты в последнее время очень рассеянный. Но на чем я остановился? — Восемь утра, — Гарри нахмурился, поняв, что слушал, что помог вспомнить, что мальчишка светился ярче новогодней гирлянды. — Ах, да! Я принял душ со своим любимым гелем, ты должно быть помнишь... — Гарри помнил. Гарри вообще имел обыкновение все запоминать, но эта информация ему явно была не нужна. — Молоко и апельсиновые дольки в шоколаде. Он мне поднимает настроение, когда даже мысли о тебе не помогают... Я купил бальзам для губ с таким же вкусом, — мальчишка остановился и достал из кармана маленькую помаду, которой тут же воспользовался. Гарри нахмурился еще сильнее. Ведь, какого черта?, и он остановился, наблюдая за аккуратными движениями мальчишки. И тут в его голове "мальчишка" заменилось на "Луи". Луи. Так звали мальчишку. Но и у имени его была своя история. Имя его было предпочтением, самым любимым предпочтением. Все началось месяц назад. Гарри сидел за столиком в кафе, наблюдал за посетителями. Кафе не было переполнено, но мальчишка подсел к нему, улыбаясь. Он спросил, может ли он тут сидеть. Но ответ слушать не стал, сразу начал с истории своего имени. — Прошло два года, как я Луи. Это ничего, что некоторые до сих пор называют меня Максимилиан, — его отец — чистый немец — дал ему это имя при рождении. — Мой отец чистый немец, он дал мне это имя при рождении. Его отец тоже немец, конечно, раз мой отец чистый немец, то и родители его немцы. Дедушка умер, но вот бабушка живет с нами, она пьет кальций. Некоторые люди еще не знают, что я поменял имя. Луи. Меня зовут Луи, пожалуйста, не путай, не называй меня Максимилиан. Мне становится больно, когда... Мой психолог сказал, что новое имя поможет пережить прошлое. Прошло два года... Тогда я был не самым веселым человеком. Думаю, я был в списке самых грустных. Но имя, оно действительно помогло мне. А ты Гарри? Мне сказал Йеошуа. Ты знал, что его бабушка еврейка дала ему его имя? Она вяжет рождественские свитера. Планирую купить парочку в этом году. Ты любишь Рождество? — Джо, мой пиджак, — Гарри остановился у входа, ожидая, когда официант принесет ему позабытую вещь. — Я купил еще и скраб для тела. Молоко и миндаль в хрустящей карамели. Он пахнет очень вкусно. У меня есть и пена для ванн. Я люблю купаться в джакузи по выходным. Но включаю слабую вибрацию, чтобы пузырьки не были огромными. Мне щекотно, — Луи хихикнул, тащась следом вниз по улице. — Слабые пузырьки очень расслабляют. А пена с блестками поднимает настроение. Они остаются на теле после. Есть те, которые не остаются, но я купил специально, чтобы оставались. Я похож на фею, когда переливаюсь на свету. Простыни потом такие забавные, как будто я в сказочной стране. Ты любишь сказки? — Нет. — Зря, есть очень красивые. — Луи, прошу, отстань. Тебе нужно... готовиться к экзаменам. Почему ты не готовишься? — Гарри шел быстрее, пользуясь разницей в росте, заставляя мальчишку торопиться. Он перебирал своими короткими ножками в вансах и старался не врезаться в прохожих, которые шли навстречу. Даже они не замечали его. Если бы не писклявый тонкий голосок, который не замолкал. — Я готовлюсь. До четырех. С самого утра и до четырех. А после я свободен. Люблю проводить вечер с тобой. — Ты не проводишь со мной вечер. — Но вчера мы гуляли до восьми! — Только потому, что ты прилип ко мне! — Но мы вели беседу. — Ты говорил. Это разные вещи. — Я... — Луи замешкался и вздохнул. — Я просто хочу попасть в группу. Пожалуйста, могу я ходить к вам в группу? Мне так нужна помощь. Мой психолог советовал вас. Сказал, что там мне будет комфортно, что ты поможешь мне. — Я говорил, что ты нам не подходишь. — Но почему? — мальчишка не смотрел на проезжую часть, идя рядом с Гарри. Он доверял ему так беспечно. И только потому, что психолог хорошо отозвался о группе. — Не подходишь и все. — Но тогда можно устроить индивидуальные консультации? У меня есть карточка, я заплачу как за целую группу. — Нет. — Пожалуйста! — Я сказал, нет. — Но... — Луи! Ты не подходишь! — он не выдержал. Гарри остановился посреди улицы и кричал на мальчишку. Прожигал его злым взглядом, полным раздражения. Взгляд этот появлялся очень редко. И последний раз был в далеких нулевых, о чем вспоминать совсем не хотелось. Гарри кричал, нависая над мальчишкой, довлея силой, собранностью, уверенностью. Получал наслаждение от тишины, от открытого рта, из которого не выходило ни единого звука. Луи замолчал. Луи замолчал и кивнул. Он опустил голову и кивнул. Его бальзам выпал из разжатых пальцев и покатился по тротуару к канализационной решетке. Он падал неслышно, незамеченно. Мальчишка стал снова мальчишкой. Почти Максимилианом. — Иди домой, не приходи больше в кафе. Ты не подходишь. Гарри поджал губы и пошел вниз по улице, расправив, наконец, плечи. Его ждала знакомая группа людей, которые рассказывали о своей жизни два раза в неделю. Они рассказывали тихо и мало. Из них приходилось вытаскивать слова, раскрывать их, рождать заново. Помогать приобрести себя, принять после попытки самоубийства такими, какие они есть. С суицидальными мыслями, с изуродованными телом и душой. Они редко говорили, но каждое их слово было значимо, осмыслено. Мальчишке не было места среди них. Мальчишка мог болтать сколько угодно. Солнце пряталось за высотками Нью-Йорка. Завтра черная ручка будет выброшена до обеда. Если Гарри проснется до обеда. А он проснется, ведь его мама работает с восьми и к десяти соскучится по своему единственному ребенку. Однозначно. Гарри не был тем человеком, за жизнью которого никто не следил.