Безнадежный
16 января 2017 г. в 14:55
Когда Корлагон перестает орать, нервничать и не слышать, он начинает учиться.
Существует четыре уровня возгонки зелий, он знает это и так. Первый — игрушки и несерьезно, хотя одно и удерживает на ногах, когда подохнуть готов от усталости.
Второй — уже лучше. Смесь макового хруста и ягоды вдовьих слез, незаменимую для стрелков, Гарик тоже самовольно отправил в Айронфист до бутылки, а настойкой бузинного корня и макового хруста, охраняющей от магии, порядочно закинулся перед тем, как испытывать прототип бластера.
Третий — белый до обесцвечивания — уровень возгонки для тех, у кого с магией полное никак или силы на нее кончились. Белые-заклинания — они слабенькие, но дельные.
Четвертый уровень, когда белое вдруг становится черным — это что-то почти запредельное, это игра с тем, что даровали при рождении боги — но Гариковым рукам хватит и белого «Возрождения».
Только зелью все равно надо догнаться (возгнаться? взогнаться?) и созреть.
А пока руки у него ни на что не годные.
И Корлагону приходится делать за него странные дела. Проверять установки, по едва заметным колебаниям тепла и дуновениям воздуха понимать, все ли правильно, все ли работает.
Страннее всего писать отчеты. Особенно магические формулы.
Корлагон знает огненные азы, конечно же, но то, что Гарик делает — это вообще не его уровень, и поэтому диктовать приходится побуквенно, посимвольно. И то Корлагон делает ошибки, на что Гарик долго и красочно ругается, в конце постоянно обещая сварить такое черное зелье, что Корлагон перестанет быть тупеньким, на что генерал не выдерживает, улыбается. И Гарик улыбается тоже.
А потом дело доходит до корреспонденции, и все резко становится куда понятнее и не смешнее.
Письма Гарик получает только от Арчибальда Айронфиста.
Корлагон их тоже получает, но для них письма всегда разные. Корлагону Арчибальд честно пишет, как же все плохо на самом деле, — Гарика просит рассчитать векторы магического поля, чтобы Дождь Метеоритный возможно большую площадь около Айронфиста покрывал с учетом магических искажений.
Про бластеры Арчибальд тактично не заикается, но слышно между строк — ждет.
И Гарик волнуется, просит Корлагона поаккуратнее выписывать формулы и буквы отчетов и слезно молит не рассказывать, почему у Гарика так почерк поменялся.
Корлагон лишь жмет плечами и кивает неопределенно. Потому что все еще до первой просьбы рассказал — и очень многое узнал о себе в ответном письме. О себе и о том, какой именно ценой Арчибальду Айронфисту точно уж не нужны эти сраные прототипы бластеров (и, видит Тьма, такими словами Арчибальд изъяснялся в официальной переписке в первый на памяти Корлагона раз).
После ответов на корреспонденцию Гарик всегда задумчив и раздражителен.
А потом становится хуже, потому что почтовый ворон приносит не свиток, но клочок пергамента какой-то. И на нем нацарапано, второпях явно: «Вот-вот осадят. Не пишите больше».
Это почти конец. А бластеров нет.
Даже сраных прототипов бластеров нет.
И Корлагон видит по Гарику: этот факт он воспринимает как личное поражение.
И сдается.
Через два дня после вестей об осаде Айронфиста он, бледный, собранный и серьезный, сажает Корлагона писать, но не формулы: под его диктовку Корлагон выводит, дрожа руками: «Нет Айронфиста — нет работы».
А потом Гарик начинает захлебываться объяснениями.
Потому что даже над сраными взорвавшимися прототипами они месяцами работали. И вряд ли за один что-то успеют. А если и успеют — кого этими бластерами снаряжать? Магов? Гоблинов, может быть?
Тогда Корлагон рвет записку. Рвет и выбрасывает в огонь и благодарит Тьму, что Гарик все еще безрукий, потому что если бы были у него руки — не постеснялся бы ударить, а он от злого удара точно бы скопытился. И просто уходит.
А через полчаса слышит вдруг в общем зале шепот Гарика и оборачивается — и от шепота этого собеседник от Гарика буквально отпрыгивает.
Корлагон приказывает отправить собеседника Гарика в карцер со сталью в голосе, хватает самого мага за шиворот и как щенка встряхивает, сообщая холодно:
— Кузня продолжит работать.
И взглядом тоже сообщая холодно, что глаз с него теперь не спустит.
Но Гарик не сдается — и через два дня опять требует от Корлагона объявить лаборатории об окончании разработок. Потому что их украдут, потому что…
— Вы будете работать до последнего, Гарик. А если светлые до нас все-таки дойдут, я спалю вашу сраную Кузню, чтобы им ничего не досталось.
Только бы был шанс Арчибальда спасти.
А на следующий день до Кузни почти доплывает маленький патрульный кораблик. Роландов.
И Гарик, пока самый сильный водный маг в лаборатории топит его, трогает Корлагона забинтованными руками и смотрит на него сверху вниз. И говорит сухо с влажными глазами:
— Корлагон, напишите, что без Айронфиста Кузня не будет работать. Отдайте эту записку нашему егерю, я все ему объясню. Вороны все равно не знают дороги, а остальные медлительные. Пустите его на лодку и молитесь, чтобы они успели. Мы не прекратим работать, ни за что, даже по приказу — но мы не успеем спасти… Не успеем, вы понимаете?!
Он сглатывает.
— А они еще могут.
На этот раз Корлагон слушается. Делает все, как Гарик сказал — а потом не сдерживается, заходит в совершенно случайно попавшуюся по пути алхимическую лабораторию и разбивает в крошево все почти готовые бутыли с белыми зельями.
К Гарику он не возвращается. Про загадочное «они» не спрашивает.
А еще через полторы недели этого пиздеца в Кузню прилетает ворон. Из Айронфиста. С нормальным свитком, исписанным нормальным каллиграфическим почерком.
В нем Арчибальд сообщает, что отбиться ему помогли, но кто — о, здесь Корлагон не сразу верит написанному.
Кузинарты.
Безумно мощные мертвяки, знающиеся с Тьмой и пытающиеся приручать драконов. Этих как раз дюжина на драконах была — смяла Роланду ряды, смешала оставшихся и спровоцировала спонтанное отступление.
Проблема во всем этом маневре была только одна: кузинарты не были союзниками Арчибальду и обитали на отрезанном севере.
Откуда и почему они взялись в этот раз, Мастер не спросил. Ни буквой, ни между строк.
Впрочем, ответ Корлагон без всяких вопросов знает. Взялись, потому что под самым носом у его величества был все это время предатель.
У Гарика даже комната больше похожа на маленькую лабораторию, потому что он в нее какие-то опытные образцы постоянно притаскивает. И сейчас вот возится с одним — правда возится, впервые за месяц почти, по Корлагоновой памяти. Руки уже даже без «Возрождения» зажили.
На шум его шагов Гарик оборачивается, и огненные глаза у него сначала удивленные, потом спокойные.
— Отбили? — спрашивает он, кивая с тревогой на зажатый до боли в руках свиток-письмо.
Корлагон просто кивает, потому что иначе ответил бы хриплым, глухим металлом.
Гарик вспыхивает улыбкой, детской почти, чистой — тоже на мгновение. Потом откладывает зажатое в руках и смотрит на Корлагона внимательно.
И лучше бы было, если бы он начал оправдываться, кричать, сопротивляться. Но — молчит.
Корлагон подходит медленно, готовый к вспышкам и выкрутасам. Больно сжимает плечо. Сглатывает.
— А кузинартам, Гарик, вы что сливали? Тоже сраные прототипы бластеров?
Получается глухо, хрипло и отстраненно. Как топором по шее.
Он смотрит прямо в глаза, не мимо. И, видно, больше уже не юлит.
— А кузинартам я сливал артефакты с защитой от Огня, чтобы хоть как-то с драконами управиться могли. Они древние, и потому оружие Древних им не упало. Его силу понимают как следует только люди со звезд по крови, как его величество, да, может, крысы лабораторные вроде меня.
— И что вы в нем понимаете, Гарик? — спрашивает Корлагон, сдавливая плечо еще сильнее. — Что вы, Тьма вас возьми, в нем понимаете, если уже с полгода кормите Мастера одними лишь обещаниями?
— Вам правду сказать, Корлагон? О том, что я вычислял, пока вам все эти формулы диктовал? — сверкает он совсем уж потухшими углями глаз вдруг. — Что же, извольте услышать правду и хоть убивайте меня потом: оружие Древних нам сейчас быстро не повторить. Не месяцы нужны — годы. Мы можем только если успеть под себя перекроить эти сраные бластеры, снова и снова взрывая сраные прототипы.
А потом он ухмыляется, и в ухмылке этой нет ни следа огня, только пепел.
— Потому что бластеры, Корлагон — они на свете работают. Понимаете? На Свете, на всей этой их призматике и когерентности. А мы всего лишь темные.
Что случается дальше, Корлагон так и не понимает — приходит в себя, уже гладя тихо всхлипывающего Гарика по белобрысой голове, задевая постоянно девчачью ленту в его волосах.
Где-то там, под Айронфистом, их армагеддец совершает, увы, не побег, а тактическое отступление.