Развилка

      — Сэр! Машина у подъезда! Мусор вывозить будете? — захохотал Марио, увидев в проёме чёрного хода Филиппа.       — Здорово! Рискнул всё-таки въехать?       — Да, вписался между ящиками.       Они обменялись рукопожатием, Марио подсадил Филиппа, захлопнул дверцу и, обойдя машину спереди, уселся за руль.       — Сегодня о делах ни слова. Договорились?       — Целиком и полностью, тем более что по случаю завтрашних праздников с четырёх отдыхаю. Я запамятовал: ты наш рок любишь или только терпимо относишься, слушая в основном запад?       — Да это как-то не сравнивается: у нас тексты выше среднего уровня, у них — исполнение, украшения: гитарное соло, качество звучания и всё такое… Если брать состав, тот же «Rainbow», конечно, и многих тамошних солиднее, но, с другой стороны, с 83-его я ничего выдающегося у них не находил. Я могу считать верхом соло конец «Hotel California», но, опять же, больше ничего стоящего у них нет, а в самом «Отеле» нет мотива.       — После итальянцев — само собой.       — Да, и непонятно, когда лучшим мелодистом считают Пола Маккартни, а не Тото Кутуньо… А «Машину времени» люблю, ещё «Наутилус». Правда, гвоздь этого сезона — несомненно, «Final Countdown».       Филипп больше молчал, задавал вопросы, односложно поддакивал: его интересовало, будет ли Марио, как надеялась Лиля, его очаровывать, но тот болтал беззаботно, не рисовался, не измысливал ценных суждений, не выдавал тонких замечаний, не озадачивал неожиданными парадоксами — в общем, просто расслаблялся под вечер, и Филипп перестал наблюдать, втянулся в разговор, плавно перекатывающийся с одной темы на другую, и поведал Марио о сегодняшнем возможном злодеянии Марины.       — Я её внимательно не рассматривал, помню только нечто типа, — Марио неопределённо покрутил пальцами, — скромницы, тихони, а оказывается, что, как говорится, в тихом омуте…       — А ты сам веришь в эти привороты?       — Я? — Марио посмотрел на Филиппа. — Да, ещё как! Я вообще во всё верю: в чёрную и белую магию, в религию, в бога, в бессмертие души и святой дух, в йогу, в медитацию, гипноз, дистанционное воздействие на сознание, в рок, судьбу, фатум, в то, что мы все подконтрольны, в то, что наши действия заранее расписаны чужой рукой. Можешь подходить с этой точки зрения — тогда Марина не будет сильно виновата.       — Но ведь именно её рука сделала эту гадость.       — А её голову, чтобы связаться с какой-то ведьмой, подвела к этому походу чужая. Только не пытайся доискиваться, сколько в этом её порыва, её воли и божьего произвола, — только зациклишься, будешь плутать в этих дебрях и ни до чего не додумаешься. И в том, для чего это делается, для чего предназначено, почему именно так, тоже не разберёшься.       — Чтобы наша толстуха слопала это пирожное и влюбилась в Марину.       — И стала за ней ухлёстывать, воздавая по заслугам за собственные Маринины ухаживания за тобой, — вот и равновесие как один из смыслов.       Они дружно рассмеялись и вышли из машины, уже подъехав к Ленинскому дворцу. Поднимаясь по широкой лестнице, Марио кивнул на ярко освещённое фойе:       — Смотри, как просторно, а то я думал, что и здесь игровые автоматы установят.       — Репутация не позволяет, зато в каждом кинотеатре, как войдёшь, пиликают — развернуться негде.       — Интересно, что пустят на разогрев.       — Во всяком случае, не «Европу».       — Это точно.       В перерыве Марио взял в буфете бутерброды с икрой и кофе с пирожными. Филипп оценил количество взглядов, направленных на него и на его спутника, степень восхищения в них, остался очень доволен, но не обнаружил ничего, заслуживающего его собственного внимания, вспомнил о предстоящем свидании с Лилей и вернулся к беззаботной болтовне.       — А что с Андреем?       — Он и сам не знает. Если через три дня будет лучше, значит, обыкновенная простуда, если дней на десять свалится, тогда грипп. Я в прошлом году подхватил и так неудачно: как раз домой вернулся после сессии и все каникулы провалялся. Температура ничем не сбивается, настроение паршивое, так я откопал в домашних запасах балон маринованной капусты и неделю только её с хлебом и уминал. Достанешь из холодильника холодненькую — хоть какое-то ощущение свежести. Мама, правда, злилась страшно… А Андрей мне надоел жутко. И не тупой, и голова светлая, но ленив ужасно. До сих пор ни «Войну и мир», ни «Братьев Карамазовых» не удосужился прочитать. Вообще каждое последующее поколение хуже предыдущего, всё постоянно скатывается к типичному потреблению, причём примитивному.       — Так какое же «следующее»? Сколько ему — шестнадцать, если в выпускном? Ты ведь только лет на шесть старше — это ещё не «следующее»…       — Значит, скорость деградации такова, что и шесть лет имеют значение. А ты как к литературе относишься?       — Положительно. Нашу классику люблю, но и прочее почитываю: от Бокаччо до Хемингуэя и Саган.       — А, «Декамерон»… А «Гептамерон» тебе как?       — А что это такое?       — А это фантазии Маргариты Наваррской. В том же духе, только глупее и с претензией на юмор. Так что если встретишь, можешь не читать со спокойной совестью. А латиноамериканцы как? Амаду, Маркес, Кортасар?       — Тоже уважаю, только «Сто лет одиночества» никак не могу достать.       — Да, книга редка, но пробел восполним: «Сто лет одиночества» ещё в 1970 году в «Иностранной литературе» публиковали. Я как-то брал в библиотеке, прочитал на скорую руку, и это не произвело на меня сильного впечатления. А потом мне кто-то книгу одолжил на несколько дней, там ещё «Полковнику никто не пишет» шло после «Ста лет одиночества». Перечитал и тоже без особых потрясений. А после разговаривал с одним колумбийцем в институте, он читал Маркеса по-русски — разумеется, после того, как ознакомился в оригинале. Так он сказал, что, оказывается, всю соль, всю философию на русский попросту не перевели. Переводчик, наверное, был никудышный — отсюда и впечатления невелики, но всё-таки латиноамериканцы состоятельней Северной Америки. Хемингуэй… читал один раз и больше не возвращусь. Сэлинджер… «Над пропастью во ржи», «Выше стропила, плотники!», но он какой-то полудетский… Стивен Кинг… Тоже детский, ненаучная фантастика. Воннегута бросил на третьей странице. Для меня критерий качества — то, сколько раз я книгу перечитываю, и меня регулярно тянет к «Евгению Онегину», Достоевскому, Толстому, Гончарову.       — А зарубежная классика?       — Французы — бесспорно, Гёте — только «Фауст», ну, на худой конец, «Страдания юного Вертера», Данте — это сила. Ну ладно, если так дальше пойдёт, закончим тем, что я тебе «Божественную комедию» в оригинале буду цитировать и индийские веды разбирать.       — Неужели тоже в оригинале?       — Нет, — усмехнулся Марио. — Изучение хинди не планируется: для этого нет ни времени, ни желания.       — А индийские веды — это что?       — Кабы знать всё! Памятник индийской литературы, датированы ХII—XIV веками, а записаны в ХVII. Что интересно: первоначально их было четыре, а до нашего времени дошли только две: сборники религиозных песнопений и индийских заговоров. Так мне всё мнится, что в тех двух, которые канули в неизвестность, и заключено самое главное, но бог посчитал, что человек ещё до этого не дорос, и решил закрыть для него сокровенные знания. А то они попадут в руки какой-нибудь Карины, и она заварит на нашей планете какую-нибудь геополитическую рокировку — расхлёбывай потом…       — Вряд ли. Женщины всегда приземлённы, ограничиваются своим личным.       — Да, но какому-то исключению может взбрести в голову нечто вздорное. Попробуй пирожные, они точно без заговоров и колдовских добавок.       Филипп заинтересовался. В какие-нибудь десять-пятнадцать минут Марио открылся ему с совсем неожиданной стороны. Филипп никак не предполагал услышать от него беглый, но такой широкий обзор по литературе. Что это — разговор от нечего делать или, как того хотела Лиля, попытка очаровать, желание блеснуть широким спектром увлечений? Что будет дальше?       Первый звонок к концу антракта проиграл нежную мелодию.       — Ещё два до начала основного действа. Возьмём по коктейлю?       — Наверно, не стоит впопыхах.       — Да, пожалуй: пробираться потом через десятки коленей. Жаль, покурить не успели.       — А отличные места. В центре ряда, и эффект стерео хороший.       — Угу. Я не люблю первые ряды: звук в середину уплывает.       Войдя в зал, Марио поискал и, к своему успокоению, нигде не узрел Андрея.       — Ты часто здесь бывал?       — Не особенно. На Леонтьева, «Землян», «Лиддз» ходил. Теперь скорее выберусь, если только Ленком приедет.       — Они, наверное, в драматическом играть будут.       — Но здесь мест больше. Впрочем, это дело будущего.       — А ты театр тоже любишь?       — Нет, считаю его умирающим искусством. Собственно, у Ленкома меня интересует «„Юнона“ и „Авось“», то есть интерпретация Вознесенского. Ну, и на Высоцкого пошёл бы, но на Таганке уже лет шесть как… Ко всеобщему сожалению…       — Да, и, как обычно, все почести после смерти. Да, а театральные постановки и здесь реальны. Я вспомнил, мы на «Баню» сюда ходили.       — А я вспомнил одно из первых посещений театра в своей жизни. — Марио улыбнулся. — Меня бабка потащила на какой-то детский спектакль. Так себе, что-то про железную дорогу. Ерунда, и эта постановка запомнилась только тем, что в буфете продавали какие-то чертовски вкусные то ли конфеты, то ли пирожные. Слишком большие для конфет и слишком маленькие для пирожных. По двадцать копеек, как сейчас вижу. Так я у бабки настрелял кучу мелочи, прямо-таки объелся ими.       — А что, славно! Пища для тела приветствуется, когда для мозгов ничего на горизонте не просматривается. Тем более что они тоже были без колдушек.       Оба опять рассмеялись.       После концерта, когда Филипп уже собирался поблагодарить и проститься (он не хотел утруждать Марио снова тратить время, чтобы подвезти его домой), Марио неожиданно предложил продолжение:       — Мы ещё план не выполнили по сигаретам и коктейлям. Время детское: начало одиннадцатого. Заглянем в бар? У меня есть один на примете, у них своя фишка: очень нежный крем заливают густым фруктовым сиропом с ликёром. Как раз оценишь, заодно и впечатлениями о концерте обменяемся. Насчёт транспорта не беспокойся: я довезу.       — Но мне неудобно тебя затруднять, да ещё и разорять. Даже за билет деньги не взял.       — Так я с умыслом: закармливаю ценного работника, чтоб не сманили. Надо же отдохнуть как следует, а то мне завтра с утра на котлованы.       — Кстати, мне тоже как-нибудь подъехать надо, чтобы в натуре посмотреть.       — Устроим в ближайшем будущем, хотя о ландшафтном дизайне в этом проекте речь вестись не будет. Чёрт, нарушили уговор: о делах ни слова. И о деньгах тоже. Так едем?       — Давай!       Филиппом снова овладело чувство восхищения, постоянно находящее на него в компании Марио. Радостное возбуждение играло, горячило кровь: с классного концерта на тачке в классный бар, услужливые лица, заворожённые взгляды девиц — вот она, жизнь! А если Марио удачно раскрутится — дай бог, чтобы всё так и было! — и закончит этот проект, то это поднимет Филиппа ещё выше. Свои бабки и возможность сорить ими, надменные, рассчитанно рассеянные и пресыщенные взоры по сторонам, поклонение женщин, зависть мужчин… Своя квартира избавит от соседей и ненавистной коммуналки, ведь Марио говорил, что это можно устроить! Тогда всё можно будет послать к чёрту: и контору с вечно пыхтящей толстухой Лидией Васильевной, и Марину с её светлыми очами и тёмными мыслями! Придёт время — он и собственным каром обзаведётся. Ему двадцать два года — и всё впереди!       Филипп неизменно заряжался огромным количеством положительной энергии в присутствии Марио, ему казалось, что он разрабатывает золотую жилу, которая никогда не иссякнет. Успех, деньги, эмоции, свобода, зрелища — всё это исходило от Марио, опьяняло, цвело и сверкало. Филипп вошёл во вкус, он попробовал раз, попробовал другой — ему понравилось, он не собирался от этого отказываться. Единственным, что беспокоило, были слова Марио о том, что Андрей ему надоел, но Филиппа они не тревожили: сколько он знал таких связей, которые тянутся годами, зарождаются, разрастаются, нисходят до нуля, а потом снова вырываются на пик, ему и Лиля об этом говорила. Пришла мысль о Марине и её стараниях: если Марио всё-таки предпримет попытку и покусится на Филиппа, то он сыграет в её игру, найдёт гадалку и отсушит Марио от его поползновений. Андрей прелестен — пусть и держит его как можно дольше!       Они быстро отошли от стойки:       — Присядем, развалимся в креслах, а то торчим на табуретах, как горшки на заборе…       — Какая жестокость по отношению к местным девицам! У стойки мы представляли для них более удобный объект для наблюдения. Клеить кого-нибудь будем?       — На твоё усмотрение. Что до меня, я никого здесь не вижу, кроме тебя, но это не рассматривается… тобой… пока ещё. — Марио рассмеялся и дружески обнял Филиппа за плечо: — Не бойся, у меня железное правило: ничего против воли. Как тебе «Разговор в поезде»? Я именно эту обожаю: и текст, и перестук колёс в музыкальном оформлении.       У Филиппа, поначалу натянуто улыбнувшегося, отлегло от сердца: вопрос был закрыт окончательно, лаконичному Марио хватило для этого трёх слов. Марио утопал в широком мягком кресле, рыбка плыла в банке, Макаревич нёсся в поезде, Филипп улетал на небеса, и всё это было справедливо и по заслугам. «Клеить» он никого не стал: на следующий день в новом укромном местечке для свиданий его ждала Лиля, а дома лежали незаконченные проекты и один приятный сюрприз.