Развилка

      Выждав пять минут после того, как за Марио закрылась дверь, Лаура тихонько постучала:       — Не спишь ещё?       — Накуриваюсь до отхода. — Как и Филипп, Марио начинал и заканчивал день сигаретой. — Входи.       Лаура затворила за собой дверь, присела на краешек кровати, неодобрительно осмотрела плечи Марио и пощупала их рукой:       — Исхудал, исхудал, косточки торчат. Долго ещё у тебя этот четырнадцатичасовой график действовать будет?       — Нет, на следующей неделе вечерние разъезды закрываются. А ты о чём хотела спросить?       — Да так, — улыбнулась Лаура. — Ты в последнее время с Андреем не созваниваешься. И не встречаешься, наверное?       — Нет, он мне надоел. Просто невозможно, долбил, долбил, чтобы классику прочитал, — как о стенку горох: «Братья Карамазовы» слишком длинная, «Идиот» слишком скучная, «Преступление и наказание» уже прошли, а половину «Войны и мира» в прошлом году в кинотеатре смотрели…       — Да, плохо. Учитывая, что сегодня ты, как Безухов после плена, наслаждаешься душистым бульоном, то есть, прошу прощения, жареной картошкой с котлетами, и далее — чистой постелью, и вовсе недопустимо. Только мне почему-то кажется, что в том, что Андрей не прочитал классику, виноват всё-таки не он, а Филипп.       — Филипп… — вздохнул Марио. — С чего ты взяла?       — Со стороны виднее. Влюблённый себя не контролирует и бессознательно выдаёт своё чувство.       — Что, так заметно?       — Неважно, что мне…       — Отцу?       — До этого ещё не дошло. Сейчас у него бумаги, утряска, лекции в институте, после Нового года — сессия. Может, он просто счёл, что ты решил не терять время на художественные изыскания и взял для этой цели что попало под руку, разглядев хороший вкус и быстрый счёт, но в дальнейшем контроле участие Филиппа выглядит слишком странно, если после него работы отслеживаете ты, отец, клиент принимает и расписывается в отсутствии претензий. Филипп выпадает, становится лишним звеном, но ты его оставишь, и отец в конце концов усечёт для чего. Валерий-то меня не волнует, — задумчиво протянула Лаура. — Не ханжа из средневековья, об Андрее тогда очень спокойно осведомился… А сам Филипп, он-то что?       — А что конкретно тебя интересует?       — Во-первых, понимает ли он, что ты с ним слишком возишься? Он практически выполнил свою работу, может получить деньги и быть свободен — до весны, до мая, до следующей стройки.       — Не совсем так: ведь он следит за рабочими, проверяет, что сделано, расписывает график, даёт ценные указания. Он разбирается в темпах — это исключает отлынивание.       — Это немногого стоит. Сколько времени он проводит на участках? Пусть выходные, час-полтора по будням, а ты там торчишь безвылазно. При твоей работоспособности, при твоей сметке эти часы могут раствориться без остатка — ты их потратишь и не заметишь.       — Сама же пеняла отцу, что я перегружен.       — Неделя-другая назад-вперёд ничего не решит и на эффективности кооператива не скажется. Я уже не говорю о том, что значительная часть проектов была попросту содрана из отцовых журналов и в ряде случаев даже не нуждалась в пересчёте.       — «Не говорю» — сказала же.       — Да, извиняюсь, упомянула.       — А другой ряд случаев?       — Другой ряд тоже был детально рассмотрен в литературе и сводил расчёты к нескольким пропорциям, с которыми справился бы и восьмиклассник. Это ещё не всё. Переговоры ведёшь ты, бригады комплектуешь ты, за материалами мотаешься ты. Ведь перенервничал же сегодня с деньгами! И где это видано, чтобы начальство регулярно подвозило своего зама на машине! Ты что, в личные шофёры к нему нанялся? Меня бы это унизило… Так вот, понимает ли Филипп, что такой прекрасной работой он обязан твоим чувствам, а не своим личным достоинствам?       — Мои чувства вытекают из его личных достоинств.       — Я имела в виду то, что скрывается в мозгах, а не лежит на поверхности. И если рассуждать дальше, то выходит: не понимает — следовательно, он глуп, в мозгах скрывается немного, проекты — не бог весть что, и ты этого не заметил, потому что увлёкся глазами; понимает — значит, использует тебя, крутит тобой как хочет и внутренне насмехается. Как видишь, и то, и то уважения не внушает.       — Ты как-то радикально всё делишь на чёрное и белое. Допусти же какой-то компромисс.       — Ну, я его допущу, но из этого следует другой вопрос: а пойдёт ли на компромисс сам Филипп? Или вытянет из тебя уклончивыми обещаниями, которые никогда не сбудутся, твои десять тысяч, наплюёт и отправится по кабакам и жопастым девкам? Или откроет собственное дело, прихватив с собой пачку отцовых журналов?       — «Пойдёт ли на компромисс»… Ты исключаешь возможность чувства с его стороны?       — У него есть женщина?       — Кажется, девчонка.       — Это смотря с какой стороны.       Оба рассмеялись. Смех Марио был немного натянутым: мать поставила его перед вопросами, которые сам он предпочитал не трогать, оставляя на будущее. «В конце концов, они всё равно были бы заданы, и мне всё равно пришлось бы искать на них ответы, — подумал Марио. — Ладно, пусть это будет сейчас».       — Он к тебе не ласкался, не лез с объятиями, поцелуями, не восхищался какими-нибудь парнями?       — Нет.       — Плохо. Что — убеждённый гетеросексуал?       — Да.       — Болван.       — Я?       — Он. Ты пойдёшь на насилие?       — Нет: это против моих правил.       — А на покупку?       — Договор? Немного противно, хотя можно намекнуть, что я постараюсь выложиться на работе и его обеспечить. Содержат же женщину… Жену, любовницу, и никому это не зазорно: ни содержанке, ни арендатору.       — Да, но при этом разница и в мозгах, и в делах, и в возможностях, и в силе, наконец. В твоём же случае опасно при явном неприятии: переборщишь с наличностью — он сгребёт и упорхнёт.       — Не обязательно. Во-первых, смысла нет, если постоянно капает; во-вторых, остаётся зависимость в смысле работы; в-третьих, можно обязать не наличностью, а натуральным выражением: квартирой, тачкой.       — Короткий поводок? — прошептала Лаура, полуприкрыв глаза.       — Нечто вроде.       — А если он решит метить выше и найдёт другой уровень? «Нечто вроде» Евгения?       — Ма, ну здесь ты зря перестраховываешься и стараешься прогнозировать так далеко. Пока одно, пока другое, пока третье, пока поиск… Да за это время любой красавец надоест! Помнишь, как в «Ариадне» он уже не знал, кому любовницу сбыть, и счастлив был безмерно, когда это наконец состоялось.       — Слава тебе, господи! — Мать выдохнула, выпрямилась и раскрыла очи. — Пришёл к правильному логическому концу. Ничто не вечно, любовь взмывает на пик и съезжает на ноль. А каждая последующая… она воспринимается так же сильно, как предыдущая, вне зависимости от степени красоты объекта. Это новое, это непознанное, откопаешь или не откопаешь совершенства — дело десятое. Манят ощущения, манит чувство, манит желание, манит физиология. К чему разбираться? Лучше сразу отпихнуть прошлое и окунуться в другой океан. Весной предполагается Италия… Тебя поймала итальянская любовь — может, и ты поймаешь её от итальянца.       — Ого! Ты не только дизайнер, но и психолог!       — Как не постараться ради сына! Э, Марио, плюнь на всё, наглей! — Лаура затрясла в руках плечи сына. — Выше голову! Дерзай, заявляй о намерениях, предлагай, договаривайся, покупай, продавай, трахай, играй, удерживай, прогоняй! Обломится — не горюй, переходи на другое. Одно исключение только подтверждает общее правило. И помни: в наше время… да что наше время! — всегда люди были, есть и будут подлы, алчны и охочи до жратвы, мяса, зрелищ…       — Да, мясо — это хорошо в любом виде, но не с точки зрения религии.       — Э! — презрительно сморщилась мать. — Вера — это знание о великом импульсе, доказательства Платона, жизнь Христа, опыты Теслы, наличие души. А религия — политика, церковь, католичество, разбой под названием крестовых походов, инквизиция, месса, уничтожение гугенотов, грязные замыслы, педофилия, та же подлость.       — Есть ещё православие.       — Да, оно лучше. Религия — отражение жизни, сродни литературе, и православие выше католичества настолько, насколько русская литература выше европейской.       — А живопись?       — Это уже сложнее, это вторая, третья производная, от духовного, от веры. Это национальная особенность, чувство образа, техника. Это огромное наследие дохристианской античности — те же греки, римляне… Ой, заболталась, так до рассвета не разберёмся, а тебе завтра с утра… Небось, жажда после картошки? Одного стакана явно мало. Сейчас я тебе чайку… — Лаура вышла и вернулась через пару минут с чашкой в руках. — Всё! Пей, последнюю сигарету и баиньки. Спокойной ночи! — и вышла вторично, уже окончательно.       «Она права, — думал Марио. — В любой страсти есть черта между сумасбродством и здравым смыслом. Додумаю завтра».       К полудню следующего дня, когда Валерий Вениаминович работал в кабинете, а Лаура собиралась на лекции пересменки в институте, раздался звонок в дверь. Женщина открыла, на пороге стоял Евгений Савельевич.       — Здравствуйте!       — Проходите, проходите.       — До чего эффектна южная красота в контрасте чёрно-белого…       — К сожалению, она собирается на работу и поэтому предлагает взамен свою вторую половину. Валерий в кабинете. Пожалуйте за мной.       Лаура прошла столовую и открыла дверь.       — Валера! К тебе Евгений Савельевич. Входите, входите. Так как личный секретарь в неслужебных апартаментах тебе не полагается, то кофейник на подоконнике, коньяк справа, а жена по центру — на дороге в институт. Всего доброго, не скучайте.       Конечно, можно было остаться и подождать окончания беседы, но Лаура не знала, сколько таковая продлится. Прибавив к этому возможность опоздать, она решила подогреть любопытство, отложив удовлетворение его на вечер, и вышла из дому, обмозговывая незадачливую любовь своего сына.       В это время мужчины пожали друг другу руки и уселись.       — Что ж, начнём. В первую очередь текущее. Марио известил меня о том, что ваша супруга пожелала немного расширить проект. Я уже прикинул это на ватмане. — И на стол перед Евгением Савельевичем лёг упрямо сворачивавшийся в трубку плотный лист.       — Ого, как оперативно! А я разберусь?       — Ну конечно! Под один этаж фундамент простенький, под веранду таковой напрочь отсутствует, никаких премудростей, разберётся и непрофессионал. Не бойтесь, не бойтесь, сложите бумагу, чтоб вам было удобно, и свезите её Маргарите Борисовне — это всё-таки её замысел. Одобрит — примемся за работу, потом зам Марио обшивку посчитает.       — Он знающий?       — Безусловно, сам экзамены у него принимал. Всего несколько четвёрок в зачётке, да и те по истории КПСС, диамату и прочему непрофильному. Молодёжь вообще сейчас очень активна и смекалиста. Прогнозы КГБ в исполнении Марио вас вчера заинтересовали?       — Бесспорно, я это подтвердил самым действенным образом.       — Слышал, видел, даже щупал, — усмехнулся Валерий Вениаминович. — Придётся привыкать потихоньку при том, что с рублём творится.       — Неужели ситуация действительно так плачевна?       — То ли ещё будет! Марио приоткрыл завесу только одного конфликта, а на одной шестой света найдётся достаточно места для десятка. Давным-давно надо было бы сделать из Союза федерацию — это умерило бы центробежные силы. Впрочем, при такой власти, как ныне… Простите, это уже отступление. Так вот, Марио упомянул только Баку, потому что именно Баку, а не нищий Узбекистан нас может интересовать с финансовой точки зрения. Это город-миллионник с относительно благоприятным климатом, а недвижимость в крупных городах всегда ценится дорого. Четвёртое место в стране по количеству населения после Москвы, Ленинграда и Киева.       — Кстати, а Благин?       — Неплохо, в первой десятке и тоже перспективен.       — Да, а этот конфликт не может перекинуться в Баку?       — Вы имеете в виду военные действия?       — Да.       — Исключено: армяне ведь на столицу не претендуют, их интересы ограничатся Карабахом, его коридором в Армению и буферной зоной подле. Никто не допустит распространения конфликта далее. Не все запасы нефти в Каспийском море разведаны, граница рядом… Иран, Турция. Возможность привлечения капиталов ведущих мировых нефтяных компаний. Нефтянка — самое прибыльное дело, перспективнее недвижимости, но она нам не светит: для этого надо жить в столице, иметь тесные контакты с властью. Так что оставим себе недвижимость, строительство которой расцветёт на нефтедолларах буйным цветом, и воспользуемся отголоском волнений деревни в южной столице. Насчёт военных действий не беспокойтесь: баланс сил сохранит мир там, где он нужен, слишком многие в этом заинтересованы.       Евгений Савельевич с удовольствием отметил про себя, что его собеседник, как и он, только на свой манер, хорошо разбирается в экономической географии.       — Понятно, понятно. Ну что ж, будем действовать. А насчёт последнего пункта, мебельной фабрики… Не упомянул ли Марио её сгоряча: ведь государственное предприятие должно стоить больших денег, свои права могут заявить рабочие…       — У которых этих денег нет — во-первых, а во-вторых, рабочие представлены профкомом, который стоит дёшево и быстро становится покладистым. Касательно стоимости фабрики могу заметить, что на ней действительно установлено дорогое оборудование, какой-то агрегат стоит пятьсот тысяч. Но это ситуация двоякая. Каждое оборудование имеет свой износ; если набрать, так сказать, независимых экспертов для оценки, то они могут признать фонды весьма скромными: морально устаревшими, несовременными, неэффективными, выполненными с опасными отступлениями от регламента, слишком энергозатратными. Амортизация…       — Что это такое?       — Перенос стоимости оборудования на выпускаемую продукцию. Скажем, стоит станок сто рублей, вы запускаете в него доску за три рубля, а из него она выходит пятирублёвой, и таким образом станок стоит уже не сто, а девяносто восемь. Ну, с копейками, учитывая зарплату персонала и электричество. Я дам вам координаты юриста, опытного крючкотвора, прекрасно знающего, как предприятие стоимостью в пять миллионов можно купить не за пятьсот тысяч, а за четыреста или триста. Можно надоумить власть предержащих выставить фабрику на торги, подать свою заявку на участие в аукционе, а объявление о нём набрать мелким шрифтом в самой завалящей газетёнке за двое суток до истечения срока подачи заявок. Даже если кто-то это объявление разглядит и решит поучаствовать, то у него ничего не выйдет, так как в оставшиеся два дня принимающий заявки уедет на охоту, а его заменяющий возьмёт больничный. Или конторку опечатает пожарная инспекция, потому что не найдёт на стене огнетушителя… — Валерий рассмеялся вслед за Евгением Савельевичем. — Не думайте, что кто-то болеет за государство и заинтересован в том, чтобы оно получило больше. Люди всегда предпочитают считать цифры и количество нулей за ними на банкнотах в собственном кармане. Вот на этом листе пароли и явки, то бишь адреса и телефоны тех, кто вам пригодится. Покупайте фабрику, пристраивайте к ней лесопилку, переименовывайте это в артель или комбинат, водружайте на воротах другое название и открывайте её новый расчётный баланс. Через пару месяцев все концы утопятся и не найдётся борцов за идею, которые захотят в судебном порядке оспаривать состоявшееся.       — «А судьи кто?»       — И следователи… Рассчитайте всех рабочих, составьте с каждым соглашение и заключите договор, в котором будут жёстко прописаны железная дисциплина, ни грамма водки на рабочем месте и сдельная оплата. Окажется директор знающим — оставьте его техническим. Если же он кукла, поставленная родной партией, пусть увязывает доски на лесопилке. Уберите всю бюрократию: техотдел, АХО, отдел кадров, архив, сократите бухгалтерию. Пара помощников, контракт и касса. Перетряхните конструкторское бюро, хватит продавать населению рыжие комоды и жуткие шифоньеры. Пусть ориентируются на итальянскую, финскую, арабскую мебель и составляют соответствующие чертежи. Обязательно расширьте ассортимент выпускаемой продукции. Дерево на крышу, дикт, панели, фанера, двери, рамы, паркет. Если у меня дела далее будут идти нормально, то часть сбыта на свои нужды я вам обеспечу. И вам живые деньги и сразу, о реализации не будете думать, и мне без посредников выгоднее, проекты дешевле обойдутся. Простите, я был достаточно многословен: лекторская привычка…       — Ну что вы! Какое многословие — наоборот, всё так предельно точно и конкретно, я внимал с огромным интересом.       — Очень рад, если нашли что-то дельное в моих предложениях. С юристом не забудьте повидаться: действительно дока. Мой погреб, конечно, вашему не чета, тем не менее, превосходный коньяк к арабскому кофе всё-таки предложу. Что вы предпочитаете: конфеты или чистый шоколад?       — Если только вас не задерживаю.       — Ни капельки, на кафедру мне к четырём.       — Тогда шоколад.       — Пожалуйста. Разумеется, мои слова могли показаться вам чересчур циничными, но, поверьте, те расклады, которые мы в скором времени увидим, будут ещё более кощунственными и мерзостными, — резюмировал Валерий Вениаминович. — А государство не обеднеет: территория, недра, гидроресурсы… Какие паи ещё при Столыпине крестьянам за Уралом нарезали практически бесплатно и переселяли за свой счёт!.. Будут у вас рабочие получать больше, чем теперь, меньше пить станут — вот вы и расплатитесь со страной, сделаете благое дело.       — Со страной — да, а с вами? Такие ценные советы, информация, координаты…       — Ну, это ещё вчера Марио учудил, взяв стопроцентную предоплату. — Теперь уже Валерий рассмеялся первым, а Евгений за ним последовал.       — Спасибо, кофе и коньяк были великолепны. Передавайте привет вашей прекрасной супруге.       — Взаимно Маргарите Борисовне, — кивнул головой Валерий. — Я вас провожу.       Вечером накануне сего разговора Филипп пространно, перескакивая с пятого на десятое, повествовал о своих успехах родителям, сидящим рядом. По случаю его позднего возвращения Александр Дмитриевич, к своему великому удовольствию, уже третий час внимал жутким разоблачениям, сыплющимся с экрана телевизора и из его динамика, отвлекаясь только тогда, когда восторг Филиппа перекрывал громкость репродуктора.       — Всё приняли и глазом не моргнули! Никаких препирательств, никакой торговли! А жинка этого Евгения ещё дополнительно заказала флигель и здоровенную веранду! Кстати, она всё и решала, муж только в конце объявился и сразу на всё согласился. Ты бы на них посмотрела! Ни фига себе квартирка: японская аппаратура, прислуга, мебеля, хрусталя, ля-ля, чего там только нет! Одних ликёров к нашему приходу подали на несколько сотен, и это для них — так, пустячки, добавление к бисквитам. А мадам! Прикид за штуку, на ногах какая-то лайкра наверчена, на руках бриллианты с горох. Сама холёная, беленькая, не работает, день-деньской, небось, по саунам и комиссионкам разъезжает. Думал, выдра будет — ан нет, очень даже. Живут же люди, а знакомые у них! Хозяин в карты играл, когда мы с Марио подъехали, так у подъезда на каждого по «Газону» и шоферюге со шкаф. У самого, наверно, точно такой же.       — Надо же! — удивлялась мать, но, в отличие от Филиппа, зависти не испытывала, она была просто благодарна этим людям за то, что у её сына есть работа, а что деньги сомнительные, так что ж — где сейчас порядок, кто сейчас честен? Разве такая же учительница, как она сама, такой же инженер, как Александр, будут строиться, разве на таких Филипп сможет выехать, заработать, преуспеть?       — Ну вот ты и оказался в воровской малине. Определённо, все бандюги.       — Э, пап, ты от жизни отстал! — Филипп был так благодушен, мать смотрела на него такими счастливыми глазами, картошка и котлеты были так вкусны, что сын решил растолковать отцу положение дел: — Никаких бандюг! Они все нынче примерные и законопослушные кооператоры, занимаются частным предпринимательством, шагают в ногу со временем. Пойди докажи, что они нечестно свои миллионы нажили, что их прилавочек с нанятым продавцом-мальчишкой и десяток пирожков за стеклом являются просто фикцией и к их капиталу никакого отношения не имеют. Пойди докажи, что они купили эти пирожки в ближайшей забегаловке для виду, и их кооператив с каким-нибудь весёлым названием типа «Чебурашка» или «Толстячок» — просто ширма для отмывки бабок. Кто будет в этом разбираться, если они ментов регулярно прикармливают, следователей смазывают, а суд вообще на корню куплен?       — Это тебе Марио рассказал? Если нет и сам дошёл, то хвалю за проницательность.       — Спасибо. А, кстати о Марио. Надо ему позвонить, спросить, как добрался. А то при нём деньга крупная была на материалы, он всё волновался, — вспомнил Филипп и, подойдя к телефону, совершил тот самый звонок, который привёл к таким неожиданным выводам и Лауру, и Марио. — Уу, мамусь, — возвращаясь к столу мимо Надежды Антоновны, сын обнял её за плечи и задышал в шею, — чертовски вкусная картошка, гран мерси!       — На здоровье, на здоровье. — Мать ещё раз оглядела сына, донельзя довольная и положением дел, и настроением Филиппа, и его вежливостью, и его лаской. — Работничек! Умаялся?       — Ничего, терпимо, тем более туда и сюда с ветерком, на колёсах. А, а Марио, — Филипп рассмеялся, — несколько бисквитов у Маргариты умял, а сейчас тоже с картошкой и котлетами расправляется.       — А сколько лет твоей прекрасной Марго? — поинтересовался отец.       — Что-то около тридцати семи-тридцати восьми, но будь спок: выглядит не старше своей девчонки-горничной.       — Да, когда женщина так обеспечена и не работает… — протянула Надежда Антоновна, первый раз за весь вечер завистливо вздыхая.       — Не волнуйся! Дай бог, раскрутимся с Марио в следующем году, подпишем на застройку весь их покер — и тебя так же обеспечу!       — Ну, «так же» — это ты перебрал, — возразил отец.       — Хорошо, скажем «почти так же», — мирно согласился Филипп. — О чём там так увлечённо трещат? Ещё один Чернобыль грохнули?       — Нет, не Чернобыль. Оказывается, Сталин много народу зря пересажал, — пояснил отец. — Видимо, поэтому спустя тридцать три года после его смерти за колбасой километровые очереди.       — Нехитрая тактика, шито белыми нитками. Подносят к носу старую засохшую какашку, чтобы она закрыла свеженавороченную гору дерьма, и уверяют, что именно из-за этой какашки всё вокруг невообразимо воняет, — безапелляционно констатировал Филипп. — Не за столом будь сказано…       Он был доволен: его слушали и на работе, и у клиентов, его ценили, уважали, с ним считались, у него появились такие знакомые, и они от него зависели, он стал вхож в такие дома, его отвозили и привозили на машине, ему внимали, его боготворили и дома!       — Сейчас чайку, — спохватилась Надежда Антоновна и похвалилась: — У меня пирожки домашние, не из забегаловки — пальчики оближешь.       Блаженствовали все: Филипп после удачного дня наелся одним и предвкушал другое; отец обосновался у телевизора и прикинул, что у него в запасе остаётся не меньше часа, пока Филипп будет расправляться с пирожками, курить, умываться, раздеваться и снова курить; Надежда Антоновна плыла из кухни и обратно величественно, гордая своей миссией заботиться о кормильце. С сего дня она почти перестала пилить мужа, сетуя на его неудачливость и непрактичность: ну его, в конце концов, он имел какое-то отношение к появлению Филиппа, пусть сидит перед своим телевизором, а у неё самой дела поважней пустой критики, она должна печься о своём сыне и лелеять его. Филипп чувствовал этот отход и время от времени снисходил до проявления интереса к животрепещущим для отца темам, он сделал это и перед предпоследней за день сигаретой:       — Чего там ещё? Ивана Грозного из могилы не подняли?       — Нет, оказывается, Ленин на немецкие деньги революцию сделал.       — Да, от немцев всегда одни неприятности. Мы ведь когда-то их Фридриха в плен брали. Не надо было выпускать, а присоединить Германию к России. Правда, тогда остался бы открытым вопрос, кто бы проиграл в 82 году итальянцам и в этом — аргентинцам.       — А что думать? Был бы и тогда, и сейчас один финал: Италия — Аргентина. В 82 — 2 : 1, в 86 — 2 : 3.       — Не, 2 : 3 не получилось бы: у итальянцев оборона сильная. 0 : 2 реальнее. Эх, до чего пирожки вкусны! Ма, мне на завтрак ещё останется?       На следующий день немного опоздавшие и вошедшие в кабинет одновременно, так как встретились в коридоре, Лиля и Марина с удивлением увидели Филиппа, стоящего перед столом Светы, и саму Свету, крутящуюся рядом и подробно объясняющую, чем лосины отличаются от колготок, где оканчивается одно и продолжается другое.       — Салют! Вы это про что?       — А, приветики! Мастер-класс для Филиппа о том, во что мы прячем свои ножки, и для меня про лайкру. Слушай, а этот блеск не дешёвый? Как в целом смотрится?       — Неплохо, переливчато, пропорционально силе освещения, но хозяйке не нравится, что лайкра заканчивается на щиколотке.       — Значит, плотнее основы, — вывела Света. — Всё равно, надо пошуровать, потолкаться по комиссионкам. Лильандревна, а вы как, не обзавелись ещё?       Лиля должна была признаться к своему стыду, что никогда не слышала о лайкре и тем более её не видела, но выставлять свою неосведомлённость перед девчонками и Филиппом не хотела и отделалась общими фразами:       — Сейчас нововведений в смысле колготок полно, но они не ко времени: под сапогами всё равно ничего не видно. К весне определимся. Филипп, а что тебе больше понравилось: лайкра или её обладательница?       — Последнее на уровне. Кстати, очень тебя напоминает.       — Приятно, приятно. А как зовётся?       — Маргаритой.       По лицу Лили пробежала какая-то тень, она нахмурилась.       — А сколько ей лет?       — В районе тридцати семи, но выглядит здорово. А ты её знаешь?       — Так, подумалось, — Лиля будто что-то силилась припомнить. — У меня подружка в школе была, правда, в другом классе. Действительно похожа на меня, нас даже сестрёнками называли, когда вместе видели… Но вряд ли это она. Просто совпадение. Та уехала давно…       Никто не придал этому значения. Света думала о лайкре, Марина во все глаза смотрела на Филиппа. В этот день он был восхитителен, джемпер из дорогого серого мохера, связанный матерью в прошлом году, очень выгодно оттенял его глаза, на лице установился отпечаток благополучия и успехов, красящий его дополнительно, и Марина, позабыв свои хитрости и расчёты, упивалась созерцанием.       Пользуясь тем, что аудитория собралась в полном составе, а чайник ещё не закипел, Филипп громогласно излагал увиденное вчера, свои победы и планы на будущее.       — Вот это да! — простодушно восхищалась Света. — У каждого по «Волге», по шофёру. Наверно, и собственная охранка прилагается. Живут же люди!       — Ворюги, казнокрады, а ты рад для них стараться, — завела старое Лидия Васильевна.       — А для кого ещё? Мне деньги нужны, а от кого они придут, сугубо фиолетово. Начните строиться — я и вам такие декорации установлю, что на небо от счастья улетите.       — Спасибо, совесть дороже.       — Тьфу, какая совесть, — поддержала Филиппа Света. — Что у вас за категории из морального кодекса? Сами не с хозрасчётом дело имеете?       — У меня хозрасчёт честный.       — А у Капитоныча? А в министерстве? А откуда это всё по вертикали поднимается? Понятно, что со стройки, так что и в нашем СМУ ворует всяк кто может. И вы преспокойно тем же занимались бы, если бы вас к кормушке допустили. Время сейчас на дворе такое, единственное мерило — деньги. Делаешь их — преуспел и сияй, не можешь — значит, неудачник, тухни и добирайся последовательно до пенсии и могилы.       — Что за молодёжь пошла! Только деньгам поклоняются и старшим дерзят! — махнула рукой Лидия Васильевна.       «И с чего я взяла, что он плохой? — размышляла Света, попивая чай. — Чё злилась, что внимания не обращает? И говорил же со мной, и слушал. Только бы нашёл для меня работящего и непьющего! Жаль, что сам не моего полёта: слишком красив. Вон, разогрелся от чая, руки до середины предплечья обнажил. А как Маринка-то смотрит на эти смуглые запястья! Так бы и разложилась в них прям на столе!»       — Пожалуй, я не примкну ни к той, ни к другой стороне, — размышляла вслух Лиля. — Бесспорно, что уворовано, то уворовано. Что награблено и по каким-то причинам освобождено от уголовного преследования, остаётся за владельцем. В конце концов, все крупные состояния так наживались ещё с Александра Македонского, даже много раньше. И этот… как ты говорил?.. Евгений не так уж плох: и стройматериалы потребляет, и работой кооператив обеспечивает. Экономике польза от роста производства, и нажитое равномерно распределится уже на честных условиях, по труду. Но одних денег мало для человека, одной экономики мало для государства. Нужна надстройка, нужна идея. Не совесть: о её торжестве можно будет говорить только тогда, когда все преступления будут раскрываться. И сознательность с естественным отбором не сочетается.       — Какая же идея? Религия? — спросила Света.       — Религия? Сомневаюсь, она тоже зависит от привнесённых обстоятельств и может оказаться конечной, если перестанет обслуживать интересы людей. Цивилизация развивается, а религия остаётся догмой. Так пала греческая и римская мифология, культы выветрились.       — Но тут ещё и христианство их свалило. Что же, вы и ему предсказываете такой же печальный конец? — допытывалась Света.       — Трудно сказать. Оно, конечно, состоятельнее, но уже не играет такой роли, как в средние века. Поживём — увидим, может, последует второе пришествие… Всеобщее благо как идея тоже себя не оправдало: никто уже не верит в победу коммунизма, на семьдесят лет и то не хватило.       — Однако коммунизм не на последнем месте. Падение фашизма было более скоротечным.       — А вот тут возможны оговорки. Идея была правильной. Фашисты пришли к власти после Великой депрессии в Америке, которая затронула и Европу. Безработица была сорок восемь процентов… Что они сделали? Огромные государственные заказы промышленности, экономика оживает, все устраиваются, курица стоит несколько копеек, и всё пронизано одной идеей национального превосходства. Это и есть корпоративное государство, fascio — связка. Крупный капитал, рабочая сила, экономика, политика, идеология увязаны намертво, ни одно звено не выпадает. Гитлеру просто в Россию не надо было лезть — не сообразил.       — И концлагеря, — возмутилась Лидия Васильевна: — Это благо?       — Что концлагеря? Когда и где их не было? Сначала римляне жгли христиан за их правду, потом сами христиане разжигали костры инквизиции, чтобы уничтожать тех, кто утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца, работорговлей занимались, индейцев убивали. Томаса Мора посадили в Тауэр, французская революция утопила в крови и эшафот, и Вандею, а наша!.. Красный террор, продразвёрстка… Всегда и везде инакомыслящих травят, запирают в психушки, всегда и везде задержанных пытают и вынуждают сознаваться в преступлениях, которые они не совершали. Концлагеря… Дай мне волю, я бы пошла ещё дальше Столыпина, организовывавшего военно-полевые суды. Там всё решалось за три дня, а можно и короче: наказание по факту. Сотня виселиц в прекрасном состоянии на Красной площади. Обвесил продавец покупателя на пятьдесят граммов — враг народа, болтайся на виселице, добавляют на мясо-молочном комбинате в сметану воду — по пуле в лоб министру, директору и главному технологу. На следующий день ни в одной банке ни грамма воды не будет.       — И не будет ни одного миллионера. Что же и для кого будет строить ваш драгоценный Филипп? — спросила Лидия Васильевна.       — Будет, будет, не волнуйтесь, останется на его долю. Все станут жить намного лучше, и Филипп будет строить, может быть, не люксы экстра-класса, а что-нибудь поскромнее, но из-за количества в оплате не проиграет. О чём это я? Ах, да: государству мало одной экономики. Нужны сильная власть, умная политика, жёстко карающий меч, национальная идея.       — Какая же идея? Вы так и не ответили, — ещё раз вступила Света.       — А это не суть важно. Религия, общий порядок, справедливость, прогресс… Да тот же коммунизм, то же светлое будущее. Идея тем и хороша, что, ещё не воплотившись, уже мобилизует. И человек. Как государству, ему нужна своя экономика — деньги, ум, знания, руки, работа — и надстройка.       — То есть?       — Мало ли что… Любовь, жажда знаний, поиск неведомого, та же религия… или поклонение красоте. Была бы голова — украсим каждую.       «Неужели это она? — вопрошала Лиля себя, как только отболталась. — Сколько лет прошло, не может быть, но имя, возраст, сходство… Неужели она? Неужели когда-нибудь наши пути снова пересекутся? Нет, нельзя на этом зацикливаться. Она же здесь не первый день, она не стала бы, она не ворошит… Неужели? Нельзя, нельзя, я подумаю об этом потом, всё должно идти своим ходом, своим естественным путём, я не хочу об этом думать, кто знает, разминёмся мы или встретимся? Не надо об этом, надо отойти. Тогда о чём? О Филиппе? Да, о Филиппе. Что с ним произошло, отчего он такой? Или с ним ничего не произошло, а просто я увидела его другим? Эти глаза, чуть похудевшее лицо, это стремление во всём облике к другим вершинам, к дальнейшим свершениям. Чего он хочет ещё, чего добивается? Новых заказов, новых проектов? Да, безусловно, он уже нацелился на тех воротил, которых вчера видел. Чего ещё? Маргариту? Наверное: он отзывался о ней с восхищением, новое всегда впечатляет, особенно тогда, когда так прекрасно упаковано. А я? Почему я, взирая на это бесстрастно ещё пару дней назад, сама предложившая полную свободу непременным условием встреч, теперь испытываю почти что ревность? И она точит, точит, но я не должна… Нет, конечно, я его не люблю, просто успела привыкнуть и соскучилась, потому что мы давно не виделись. И ещё больше соскучилась, потому что следующий раз будет не скоро, он не определён, я и сама откажусь, если он предложит, пусть прежде всего думает о работе. Я не позволю ему распыляться на легкомысленные забавы, они подождут, но что он сам думает о Маргарите, собирается ли, что предпримет? А Марио? Ведь я уверена, что он влюблён в Филиппа. Признался ли? Каково ему слушать эти восторженные отзывы! Господи, как всё сложно!»