Развилка

      «Отец вечно умудряется испортить мне настроение. Хотел же я не думать об этом до следующей недели — так нет: влез, да ещё с непристойными советами. Пока я сам не определюсь, они от меня не отстанут и будут пытаться на меня повлиять, — со вздохом подумал Филипп. — Я буду пребывать на зыбкой почве, а они, каждый себе в угоду, будут только усугублять ситуацию. Понять их легко: отцу мечтается сложить с себя любую ответственность за семью, перекинуть заботы о благополучии на мои плечи и жить так же, как жил раньше: ни о чём не думая, ни за что не волнуясь. Даже ещё лучше, потому что ему, естественно, что-то перепадёт от этих коврижек. Как сейчас: сидит, лопает конфеты и всем доволен. Лиля… она одержима другим: мечтает нас соединить навеки и видит в этом своё удовлетворение и моё счастье. То, что у меня может быть другое мнение насчёт всего этого, им в голову не приходит. Оно тоже понятно: их головы не моя, мои мысли в них не втиснешь. Но это вовсе не значит, что я должен следовать их мыслям и идти у них на поводу. Я не… как там говорил Раскольников?.. Не „тварь дрожащая и право имею“. Придётся потратить сегодняшний вечер на разбор с пристрастием. Я его собирался провести гораздо приятнее, но, с другой стороны, даже лучше выйдет, если что-то решу окончательно: пусть себе советуют и пыхтят, мне всё это будет как о стенку горох.       Надо рассмотреть все возможные случаи, начать с самых компромиссных и закончить самыми радикальными. Итак, первый. Марио мне признаётся, я тяну время, а потом нехотя соглашаюсь. Что тогда? Его щедроты продолжаются… Стой! А кто тебе сказал, что он будет осыпать меня золотом? Если он уже добьётся своего, какой смысл дальше метать бисер? Достижение цели охлаждает любую голову, покорённая вершина не так заманчива. Это минус номер один. Посмотри на Андрея. Часто ли Марио с ним встречается? Только тогда, когда ему это нужно. Верен ли ему? Нет, если держит в мыслях иное. Дорожит ли? Нет, частенько критикует и отзывается пренебрежительно, без нежности, без почтения. Какое, впрочем, почтение к мальчишке? Но из этого второго минуса следует и третий: если Марио так беспечно готов бросить одного и заняться другим, то именно так он будет вести себя и со мной. Я ему уступаю, он принимает, пользуется, привыкает, а через пару недель спокойно переключается на другое. Так чего же мне себя ломать без всяких гарантий? Чтобы он потом с кем-то говорил обо мне так же, как со мной об Андрее? Здесь, конечно, один малюсенький плюсик: пристанет и отстанет, когда угомонится, но я-то, хоть и освобожусь, уже буду запятнан. И, самое главное, что ему в постели надо? Может, ему нравится оргии какие-то устраивать, ночь напролёт стоять на ушах, всякие садо-мазо и прочие отклонения. А я? У меня вообще что-нибудь получится, если он меня не возбуждает? И то если он пассивен. А если активен? Хорошо трахать баб, но абсолютно не улыбается оказаться на их месте, да ещё против своей воли, по принуждению. Нет уж, лучше не начинать: неизвестно, во что вляпаешься, через что пройдёшь, с чем останешься.       Так, теперь второй вариант. Марио мне признаётся, я снова тяну время, потом заявляю, что и понятия не имею, что от меня потребуется и как на это отреагирует моя природа. Он меня трахает, я лежу как деревянный или, наоборот, ору и изображаю адские муки, потом приношу тысячу извинений и говорю, что абсолютно для этого не приспособлен, чуть сознание не потерял. Против природы не попрёшь — он и отстанет, убедившись, что из меня всё равно нечего выжать. Возможен такой вариант? Возможен, но крайне сомнителен. Я опять-таки остаюсь запятнан, а Марио не пристаёт более и не испытывает никакой признательности к моей смелости, потому что практически ничего не получает, так как опыт позорно проваливается. Конечно, крохотный плюсик есть и здесь: несколько часов всё решает и навсегда избавляет меня от его поползновений, но как мы после этого в глаза друг другу будем смотреть? Положим, эти сантименты не очень-то и нужны, но общаться всё-таки придётся… И тот же нерешённый вопрос: если с меня нечего взять, за что же мне что-то давать? Да, второй случай тоже идёт в отбраковку.       Теперь варианты отказные, их можно рассмотреть вместе. Марио признаётся, я тяну время, а потом изображаю глубочайшее сожаление и говорю, что не волен, потому что природа против. Либо не могу, потому что у меня есть честь и достоинство. Либо говорю, что не верю в его постоянство. Нет, этого говорить нельзя: он такую патоку разведёт, что мигом склеешься по рукам и ногам. Марио хитёр, убеждать он умеет, помню, как клиентов обрабатывал. Либо самое действенное и радикальное: время не тяну, изображаю сильнейшее негодование, ахаю, охаю, трещу, что и в мыслях не держал ни минуты, что он может это предложить, да, знал о его ориентации, но четыре месяца, проведённые вместе, в течение которых он об этом и не заикался, убедили меня в том, что он никогда ко мне с такими предложениями… Запнусь и закончу: не обратится, повалюсь на стул, устало опущу голову на руки… Ладно, это жесты. Долго под их впечатлением он пребывать не будет, очухается. Что последует тогда? Естественно, самое неприятное — выгонит меня из кооператива, но это не стопроцентно: во-первых, пользу я всё-таки приношу, а во второй очереди планы будут пышнее и работы прибавится. Во-вторых, надо дать понять, что, выгоняя меня из кооператива, он сам себя унижает, что это такая банальная месть, такая гнусность, такая мелочность, — пусть пыхтит и слушает: авось, и проймёт. Можно ещё и на жалость подействовать, мамочку упомянуть, намекнуть на то, что его собственное благополучие и наличие этого в будущем толкают на необходимость благотворительности. Если любит, должен быть уступчивым.       Таким образом получается, что выдворение меня из кооператива вовсе не предопределено. Мне нет никакого дела до его ориентации — она свобода его собственного выбора, но эта свобода заканчивается там, где затрагивается моя, и я должен тихо съехать с места наложения этих свобод друг на друга с минимумом потерь для себя. Да, выдворение сомнительно, а то, что, страхуясь от неприятностей, могущих оказаться мнимыми, придётся пахать жаркими ночами на противном мне поприще, — безусловно. Отсюда вывод: нечего на себя навешивать лишние вериги, без них вольнее. Я в кооператив за деньгами пришёл, чтобы быть раскрепощённее. Если меня обложат там натуральным сбором, какой смысл в деньгах будет у подневольного?       Но предположим худшее. Меня всё-таки выдворяют из кооператива — что тогда, разве это конец света? Вовсе нет: теперь я знаю, на что способен, что могу. Подыскать сходную работу в другом месте не проблема, попрут здесь — устроюсь там. Далее идёт не похожая, а совсем другая работа: хотя бы курсовые и дипломные считать и расчерчивать, репетиторство, прочие частные компашки — вон сколько всего нынче запускается! И последнее: моя физиономия при мне остаётся, и с её помощью я могу заклеить или Маргариту — на стороне, или какую-нибудь богатенькую наследницу — уже с порчей своего паспорта, но с него воды не пить, переживу.       Итак, решено: на прелюбодеяние не иду, я не наложница, пускай другие вкалывают, если их это устраивает. Держусь в кооперативе до последнего, а выгонят — не беда: мне двадцать два, всё впереди. Да, так даже лучше вышло, что уже сегодня определился: теперь избавлен от дурацких советов. То есть они будут, но на меня никакого воздействия не возымеют. Я уже укреплён, я уже непроницаем. Всё, что ни делается, делается к лучшему. Отныне только праздник».       Филипп направился в кухню:       — Ма, ты всё в трудах?       — Я в наслаждениях, никак не нарадуюсь, солнышко. Тебе ужинать?       — Не, мне какой-нибудь полиэтиленовый пакет: немного конфет насыплю к завтрашнему чаю. Светка пирог обещала сварганить, Лиля, наверное, из кулинарии что-нибудь захватит, с Лидии Васильевны спрашивать нечего.       — А Марина?       — Разве что клубок со спицами…       — Ты с ней не встречаешься? Как-то говорил, что в кафе приглашал…       — Уже нет. Пару раз в киношке посидели, но… Девчонка примитивная, девятнадцать лет, учиться не хочет. Так и будет десять лет на машинке стукать…       — Ну и правильно, что не встречаешься. Ты серьёзный, вон семью уже обеспечиваешь, тебе и женщина нужна умнее, хозяйственнее, а такая, как Марина, только деньги будет тянуть и ничем, кроме бутербродов, не кормить. Держи пакет, труженик наш…       Ночью, улёгшись в постель, Надежда Антоновна принялась тормошить мужа:       — Саша, ты что Филиппу на Новый год приготовил?       — Из чего, если ты всю зарплату забрала?       — Было бы что забирать… Я ему рубашку прекрасную приобрела: из варёнки с заклёпками всякими, очень даже, увидишь, а тебе блок «Мальборо» дам — вручишь сыну.       — Что так пышно? Могла бы и «Явой» обойтись.       — Сам «Яву» кури. Это «Ява»-то за всё великолепие? Под ёлочку и скажешь, что от себя.       — А мне что приготовила?       — Направление на метрострой. Долго ещё будешь в своём институте сидеть и на рухлядь любоваться? На сына бы посмотрел, как мальчик трудится и всё в дом тащит. Другой бы на девок и кабаки перевёл, а он сознательный. Вот ведь как: сын отцу пример…       Александр Дмитриевич зевнул и отвернулся к стене.       — Хоть сегодня не храпи…       Надежда Антоновна ещё долго лежала с открытыми глазами, с удовольствием вспоминая прошедший день и предвкушая столь же приятный новый.       И новый действительно вышел удачным для всех. Филипп заявился на работу последним и выгрузил на стол Светы пакет с конфетами:       — Моя доля, а у вас? Хвались, колись, вытаскивай труды вчерашние…       — Извольте. Ну как? Не лезь руками, пока на вид.       — Ого, какой полосатый!       — Ага, делишь тесто на две половины и разливаешь в две миски, в одну добавляешь какао, а потом в форму по мерной ложке поочерёдно, а называется «Зебра». Нравится?       — На вид прекрасно, остаётся на зуб.       — Слушайте, а может, Капитошке кусок отнести и немного конфет? Отпустит после двух на радостях.       На том и порешили. Филипп преподнёс Лилии блок «Мальборо», она вручила ему изящную серебристую зажигалку:       — К твоим глазам и кольцу, чудо сероокое…       О Марио в тот день они не обмолвились ни словом. Филипп переводил взгляд с кольца на зажигалку, которой играл, любовался и тем, и другим и уже предвкушал праздничный семейный вечер.       — Как и обещал, освободился досрочно, — заявил он матери, вернувшись домой. — Сейчас отзвонюсь, а после тебе помогу.       — Кушать не будешь?       — Не, мы Светкиным пирогом объелись, а до этого распили бутылку шампанского. Лиля принесла и паштет захватила. Из кулинарии, а ничего, на домашний смахивает. Они в рулет его скрутили с кольцом из сливочного масла в середине… Алло, Марио!       — Здорово!       — Выполняешь свою программу?       — Более чем. В перерывах маме помогаю. Ты из дома?       — Ага, к Капитончику подмазались сегодня — он и отпустил в два. Сейчас последую твоему примеру на кухне.       — Как предки?       — Прекрасно, особенно мама. Вон привет и поздравления шлёт, уже второй день тебя восхваляет.       — Ерунда, а за поздравления спасибо и, конечно, взаимно.       — Передам. Подарки своим приготовил?       — Да, тоже парфюмерию.       — Класс! Я решил до вечера не ждать, а то сядете, а тут я трезвоню. Так что ещё раз с наступающим и всего-всего!       — И от меня тоже. Здоровья, счастья и исполнения всех желаний!       — И процветания кооператива!       — Спасибо! Насчёт ресторана я договорился. Не забудешь?       — Нет, замётано. Ну пока!       — До скорого!       Вечером Филипп и Надежда Антоновна оглядывали богатый стол. Открытые банки консервов лежали на маленьких тарелочках, в вазах пестрели салат и винегрет, на блюдах устроились сыры, копчёности, балык и источающие великолепный аромат диковинные колбасы, украшенные зеленью, пиалы были наполнены соленьями, маринадами и грибами, копчёная рыба, крупно нарезанное сало, свежие овощи, фаршированные яйца, селёдка также покоились на блюдах, чёрную икру поместили в специальную вазочку на высокой ножке, добавив рядом тарелку со сливочным маслом. Батарея бутылок, банок, коробок с алкоголем, напитками, соками и жидким шоколадом была восхитительна. Две самые большие вазы с фруктами стояли на письменном столе и ждали своего часа; за марлей, обернувшей табуретку под ёлочкой, выросла небольшая горка подарков.       — Ого! Пивко, да немецкое! Вот славно: и старый проводим, и в новый въедем на Германии. Небось тоже Марио дела?       — Точно. Вчера от тебя припрятали, чтобы не ополовинил заранее. Одиннадцать уже. Сядем!       Телевизор, свободный от печальных реалий, весело трещал комедиями, музыкой и юмором. После боя курантов все предприняли маленький поход к заветной табуретке, командовал Филипп. Когда дело дошло до парфюмерии, Надежда Антоновна снова расчувствовалась и заохала, отец, угадав и тут старания Марио, поблагодарил сдержанно. Александру Дмитриевичу от жены достались скромные ботинки: супруга, готовя подарки мужу, всегда проявляла практичность и дарила лишь то, что и так должно было быть куплено. Наученный горьким опытом, Александр преподнёс Надежде комплект из простыни, пододеяльника и наволочки. Филипп остался доволен и сигаретами, и рубашкой, сразу примерив дар матери. Красиво, очень красиво! Этот цвет так выгодно оттеняет глаза, а заклёпки их подчёркивают и прекрасно сочетаются и с кольцом, и с зажигалкой! О такой рубашке Филипп мечтал и собирался часть заработанного у Марио потратить именно на неё, а теперь — нате, пожалуйста! — всё готово, можно нацеливаться на другое. Охи матери, любовавшейся сыном и успокоившейся, увидев, что подарок понравился и пришёлся впору, возобновились с новой силой, когда она развернула бумагу со своего презента и её глазам открылась крупная бордовая коробка.       — «Шапка Наполеона»! Филипп, родненький, ну зачем так баловать маму! Они такие дорогие!       — Беру пример с тебя!       — Это уже из «Иронии судьбы», — пробормотал отец. — Так и не показали… — И со вздохом стал переобуваться в подарок своей прекрасной половины.       «Да, и ещё, — докончил свои размышления Филипп. — Надо так вести себя с Марио, чтобы ему не приходило в голову сознание своей исключительности, чтобы он не думал, что на него все молятся, чтобы не считал свои подношения широтой души, щедростью успешного бизнесмена, великодушием благодетеля. Он такой же, как остальные, я ему ровня. Не будь у него предприимчивого папашки, зажиточной тётки в Италии, задаривающей постоянными посылками любимого племянника, Марио остался бы скромным инженером в какой-нибудь конторке. Он сам это должен понимать, а будет частенько забывать — нелишне и напомнить. Нечего радоваться, расплываться в улыбке до ушей, подобострастничать, долго и многословно благодарить. Женщина спокойно лопает конфеты и любуется на букеты, душится духами, которые шлёт ей поклонник, но это ещё не означает, что, принимая его ухаживания, она ответит на его чувства. Допустим, что Марио в меня влюблён, хотя точно это пока не установлено, — пусть ухаживает и задаривает, и только тогда, когда дело дойдёт до постели, я спокойно ретируюсь. Извини, дорогой, ты не к тому обратился. Ничего, придётся пострадать, но не особенно огорчайся: один раз можно и проиграть».       Филипп тряхнул головой, зарекаясь больше не возвращаться к надоевшим мыслям:       — Пап, не снимай, тебе так подходит! Ну что, начинаем второй тайм обжорства, уничтожаем дары объединяющейся Европы!