Развилка

      Свадьба выдалась лёгкой, весёлой, приличной и не закончилась мордобоем, как это нередко случается и на праздниках, и на поминках. Расходились и разъезжались в одиннадцатом часу. Филиппу пришлось провожать Марину, и он скрежетал зубами, видя, как Марио подсаживает Лилю в «Форд». Конечно, Филипп не очень, но всё-таки надеялся, что Марио пригласит в машину и его с Мариной и, развезя женщин по домам, разоткровенничается со своей любовью о замыслах на будущее, но его постигло жестокое разочарование: посовещавшись, Мария Леонидовна и Наталья Леонтьевна решили отправить молодожёнов домой к Косте, чтобы нынешним вечером и завтрашним утром новобрачные не возились с остатками пиршества и растаской столов, а просто бы отдохнули наедине друг с другом; Марио вызвался подвезти чету, и Костя, Света и сумки с провизией погрузились на заднее сиденье. Дорогой все рассыпались в комплиментах, отпускали игривые замечания и благодарили друг друга за весёлую компанию. У дома Костя вышел из машины первым, Света передала ему одну сумку и оставила другую на сиденье.       — Света, ты забыла! — хотел остановить её Марио, но та отказалась:       — Нет-нет, это специально для тебя. Там банки с салатом, винегретом, курицей, мясом и коробка с печёным. Не спорь, не спорь: я же знаю, что твоя мама сейчас сильно загружена. Костя и её с твоим отцом приглашал, а она извинилась и сказала, что с интерьером каждый день очень много работы. Облегчишь на пару дней — и то хорошо: ресторан — рестораном, а домашнее всё же вкуснее. Огромное спасибо, что подвезли.       — И вам спасибо! Ну, Костя, Света, счастья…       — …И большого секса! — добавила Лиля.       — Спасибо, пока! Эх, первый раз в «Форде»! Ничего себе доставочка и как раз на праздничек!..       Отъезжая, Марио предложил Лиле сигарету.       — Благодарю! Ну как, уволил Филиппа в торжественной обстановке?       — Нет, пока подвесил на крючке.       — Тоже неплохо. Я тебе свой телефон оставлю, если захочешь что-нибудь узнать — звони. Ты мне тоже свой черкни — на тот случай, если к твоему возвращению уже уеду. Ты пару недель собираешься погулять или месяца на полтора остаться?       — Не знаю, зависит от степени очарования. Иногда посмотришь на все наши условия и подумаешь: да хоть бы и навсегда, только бы всё это не видеть. Отец, правда, хочет, чтоб я пока здесь оставался, продолжил бы его начинания, да и никакие рынки здесь ещё не освоены: вариаций больше. Недвижимость, транспорт, шоп-туры, маркетинг… По-моему, основные состояния человека — ожидание и нахождение на перепутье. Поживём — увидим.       — Верно, верно. — Лиля вытащила из сумки блокнот, написала свой номер телефона и, вырвав листок, передала его Марио. — Давай, диктуй свой, не буду тебя от руля отрывать.       К дому Лилии Марио подъехал быстро: она жила в каких-нибудь пяти минутах езды от Кости. Саша стоял у подъезда, поджидая жену.       — Ну, всего хорошего. Счастливой дороги сегодня, завтра и всегда!       — Спасибо. Конечно, взаимно.       — И, главное, новой любви!       Марио молча кивнул головой. Они тепло чмокнулись на прощанье, Лиля вышла и, обернувшись у подъезда, помахала рукой.       «Странно! — думал Марио, возвращаясь к себе. — Почему мне раньше не пришло в голову обмозговать отношения в семье Филиппа? Ведь я тоже зависим от отца и матери, подвержен их влиянию, а на Филиппа смотрел как на нечто обособленное, стоящее отдельно, не соприкасающееся ни с кем. Оказывается, его отец не лишён проницательности, а мать разгуливает в розовых очках. Конечно, интересно, но ещё лучше, что эти связи меня теперь не очень-то волнуют. Завтра будет новый день. Может быть, там, за поворотом, за Чёрным морем и Адриатикой…»       Поднявшись в квартиру, Марио выложил Светину сумку на стол:       — Трофеи со свадебного стола. Света обеспокоилась тем, что у тебя много работы, о чём ей поведал Костя после разговора с тобой по телефону, и решила облегчить женскую долю.       — Весьма кстати и к обоюдному удовольствию. — Лаура стала анализировать содержимое, осматривая выкладываемые на стол банки. — Задабривает начальство мужа и рекламирует своё искусство. Не хочешь после поездки ей работу в магазине предложить?       — Это уже второй совет насчёт Светы. Первый мне Лиля за чаем дала. Определённо, надо подумать.       — А как поживает Филипп?       — В нетерпении сердца. Как бы рвётся куда-то, пытается у меня что-то выведать. Я ему пока не сказал, что его услуги впредь, вероятно, не понадобятся: он и так слишком недобрым взглядом оглядывал и машину, и бриллианты.       — Ничего, ему полезно. Лишняя спесь не украшает и сбивать её часто приходится оперативным вмешательством, — Лаура не хотела подробнее развивать тему, потому что отец сидел за столом и коротал время перед отходом ко сну за чашкой чая и газетой. — У тебя всё готово?       — Да, ещё со вчера. Из одежды собирать особо нечего, когда там такая теплынь, матрёшками и водкой Сара не интересуется, а с переводами, реквизитами и счетами разобрались ещё в субботу.       Такси, пойманное Филиппом, не произвело на Марину особого впечатления:       — Мог бы Марио сказать, чтобы он нас подвёз. Если бы жирную Свету посадили вперёд вместе с её сумками, вполне могли бы сзади разместиться даже с твоей драгоценной Лилей.       — Не будет же он половину свадьбы развозить…       Марина ждала, не назначат ли ей свидание, но мысли Филиппа гуляли далеко, и она терялась в догадках, окажется ли холодок, часто мелькавший в отношениях Лили к Филиппу в последнее время, способным похоронить их связь окончательно, а Филипп кусал губы, думал о Марио и молчал. Его прорвало только тогда, когда он переступил порог своей квартиры:       — Ну Марио! Ну жук! Вы не представляете, что он сегодня устроил!       И Филипп, не сдерживая ни злость, ни обиду, поведал родителям о «Форде», бриллиантах с сапфирами, великолепной одежде и царском подарке коварного Марио, который так долго маскировался, косил под честного труженика на скромной «шестёрке», ел с рабочими поросёнка с кашей, хрупал дежурные огурцы и жрал водку, а оказался хитрым расчётливым дельцом, спокойно стригущим и бандитов на родине, и капиталисток в Италии. В сердце Надежды Антоновны, как хорошо она ни относилась к Марио, всё же проснулась ревнивая зависть:       — Надо же! Ну и ну! Но ведь, с другой стороны, это хорошо, если у него десятки тысяч долларов завелись и планы обширные: наверное, работой надолго обеспечит. И он к тебе так хорошо относится, у вас с ним такая крепкая дружба, что…       Александр Дмитриевич с сомнением покачал головой:       — Ни «дружба», ни работа здесь ни при чём: изрядную долю своего благополучия Марио может отвалить только своей любовнице. Ты не участвуешь в конкурсе? Если отказался, то зря: свято место пусто не бывает.       — Да брось ты свои гадости! Чему мальчика учишь! И на других напраслину возводишь…       Александр Дмитриевич посмотрел на жену долгим соболезнующим взглядом и ничего не ответил. Филипп впервые за долгие месяцы должен был признаться себе, что проницательность отца заслуживает больше внимания, чем близорукие восхваления матери, и спросил:       — А как можно большую сумму в валюте за границу вывезти? У нас в турпоездки только мелочь выдают.       Отец пожал плечами:       — Не обязательно вывозить — перевести можно. Тётка, скажем, счёт откроет: она ведь иностранка, на неё совковые правила не распространяются. Или сам отец по случаю введения новых порядков. У него кооператив, он фирма, а не частное лицо. Какое-нибудь совместное предприятие оформить, приобретение активов в Италии или ещё что… Пахан-то не менее ушлый, чем сынок, — найдёт способ. Были бы бабки… Сумели нажить — сумеют и в дело пустить. Везде.       — Может, он это имел в виду, когда про филиалы говорил…       …Выкуривая последнюю перед сном сигарету, Филипп был мрачен, он так и не разобрал, какой сигнал послал ему Марио: либо «у тебя всё это могло быть, а теперь пеняй на себя», либо «у тебя всё это будет, если окажешься сговорчивей». Он долго ворочался в постели, не мог заснуть, корил себя за то, что гордо, надменно отмахивался от уговоров Лилии и реплик отца, но на этом его злоключения не кончились. Под утро Филиппу приснился сон. Он лежал на широкой кровати, поперёк, в ногах, а не у изголовья, под небрежно накинутым одеялом. Он хотел закрыть глаза и заснуть, но в комнате было слишком много света: прямо над кроватью висела люстра и неприятно резала глаза. Филипп отворачивался, но на комоде в углу стояла лампа и тоже ярко горела. Потом вошла бабушка Филиппа, выключила люстру, прилегла поодаль то ли на диван, то ли на раскладушку — и выпала из сна, как ненужная персона, появившаяся на несколько мгновений только затем, чтобы обеспечить сюжет нужными декорациями. То же случилось и с лампой на комоде: она растворилась. В спальне воцарился приятный полумрак, теперь Филипп спокойно мог смежить веки, но что-то его останавливало: что-то зарождавшееся, ждавшее в соседней комнате, что-то судьбоносное, вошедшее к нему и вставшее рядом. Филипп понимал, что это определяет его жизнь, но не волновался — наоборот, как бы смотрел на себя со стороны — спокойно и выдержанно. Конечно, он это предвидел, конечно, угадывал именно это: к постели, в которой он лежал, подошёл Марио и тихо откинул одеяло. В сумраке его силуэт был тёмен: не белели щёки, не лучились, а чернели глаза, прохладные пальцы казались так же смуглы, как и руки самого Филиппа. Филипп смотрел на Марио с безотчётной лёгкостью, свободно, мирно, он даже с интересом ждал, что произойдёт дальше. Без всяких мыслей и расчётов, он решил ни отталкивать, ни пособничать: пусть всё идёт своим ходом, природа сама возьмёт или не возьмёт своё. Губы Марио легли на шею Филиппа, и их касание было нежным и ласкающим, они спускались всё ниже и ниже. Что это? Почему так просто? Почему как всегда? Он возбуждён, его тело вибрирует, и причина всему этому — вот эти губы, так долго отторгаемые. Почему же он так упрямо, так грубо отказывался ранее от вечно острого и сильного наслаждения? Это то же самое, в этом нет ничего постыдного, и Марио невероятно красив. Жаль только, что его силуэт так тёмен — не рассмотреть, не упиться. Ну да: ночью все кошки серы…       «Только этого ещё недоставало: просыпаться в разного рода соплях», — встав утром, хотел подумать Филипп ворчливо и язвительно, как и обычно, по привычке, делал всё, что так или иначе было связано с Марио, но вместо этого обнаружил совершенную беззлобность и тихо-торжественное умиротворение. Как многие, Филипп подчинялся магии сна, несколько часов и дней пребывая во власти увиденного, даже пару раз влюблялся в пригрезившихся девчонок, к которым до этого был абсолютно равнодушен. Собираясь на работу, он отматывал назад ленту воспоминаний, восстанавливал в памяти то, как в первый раз увидел Марио, поцелуй среди снегопада в неосознанном порыве к защите, теплу и плечу силы, выпитое в пасмурном полудне за окном шампанское, объятия после первого успеха. Филипп ехал на работу, не обращая внимания на утреннюю толчею в автобусе. Он вошёл во вкус, ему нравилось расслабленное состояние отсутствия обиды, злости и зависти, опустошавших в последнее время его душу, ему нравилось, что куда-то ушли сомнения, ревнивое сравнение, напрягавшая необходимость узнать, найти, предугадать будущее Марио и своё место в нём. Он пробовал возродить вчерашние ощущения, неприязнь, но они лежали пустым, ненужным блоком где-то на задворках его сердца, в самом дальнем углу. Он радовался наступившей весне, солнцу, свету, печалился из-за отъезда Марио и уже ждал его возвращения, он готов был позвонить ему, пожелать счастливого пути и скорого приезда обратно. Почему эти чувства пришли так поздно? Что было бы, если этот сон приснился бы ему в субботу? В феврале? В самом начале года, до похода в гости к Марио? В конце декабря, когда они остались наедине друг с другом в слабо освещённой квартире Филиппа? Все эти вопросы подводили к одному, главному: неужели он на самом деле влюблён? Филиппу казалось, что он стоит на зыбкой почве, на пружинящем батуте, но он не боялся, что, слишком быстро перенеся центр тяжести с одной ноги на другую, завалится и упадёт. Он только чуть пробовал, слегка переступая; слева, справа, спереди, сзади его окружала спёкшаяся масса людей, направляющихся на работу, — она теснила, задавала ему устойчивую вертикаль, предохраняя от падения. Это рассмешило его. Рывки автобуса, подскоки на неровностях асфальта, собственные шатания не пугали. Конечно, примешивалось небольшое чувство стыда за то, что раскрепощение совпало по времени с тем моментом, когда Марио явился Филиппу во всём блеске устроенности и благополучия, но и это не волновало, было малозначащим. Они оба, взятые в отдельности или воедино, — явление, мелочи жизни здесь не в счёт. Хорошо, что Марио уезжает, пусть уезжает скорей — скорей и вернётся, всё забудется, и они протянут друг другу руки. Если Филиппу приснился этот сон, так круто развернувший его ощущения, почему бы и Марио не оказаться во власти такого же или чего-то подобного, заставящего забыть об оскорблении или понять, что оно было совершено по глупости, не со зла? А вдруг это эфемерно, что, если это лишь кратковременный отход под влиянием иллюзии, и через пару дней наступят протрезвление, холодность, прежнее недоверие? Нет, он не хочет, он будет разжигать себя, ежечасно подпитывая то, в чём ему так комфортно и легко. Игра стоит свеч.       К чести Филиппа надо сказать, что материальные соображения в этом раскладе его не интересовали, он ценил свободу, хорошее настроение и отсутствие наболевшего, взывающего к решению, больше денег. Была бы лёгкость, была бы пуста голова, была бы гармония души, тела и их сплетающих чувств и ощущений — всё остальное приложится. В этих радужных эмоциях, сияя так же внешне, как и внутренне, он вошёл в кабинет.       Лиля, с особым удовольствием живописуя Лидии Васильевне изобилие свадебного стола и триумф Марио, перемену в Филиппе заметила сразу:       — «И нечто, и туманну даль», «виновата она — весна»… Тебе Пушкин или Шевчук больше нравится?       — Принимаю всё, только с уточнениями. Нечто и туманну даль оставлю Марио, а виноватую во всём весну поделю на нас обоих.       — Так, так… Уж не услышаны ли проповеди старших, уж не приняты ли во внимание, уж не влюбился ли ты в Марио?       — Весьма своевременно, — хмыкнула Марина. — После вчерашних бриллиантов…       — «Форд» дороже выходит, но по лицу видно, что ныне Филипп — бессребреник. Не поздно ли?       — Время пока терпит.       — Отчего же? — возразила Лиля. — Марио улетает во второй половине дня — ещё можно позвонить и пожелать счастливого пути, только в свете вчерашних золотых приисков это выглядело бы слишком меркантильно.       — Поэтому я и говорю, что время пока терпит.       — А мне сдаётся, что Марио терпеть не станет.       Филипп хотел сказать Лиле, что не испытывает больше злости, его не точит обида, не унижает зависть. Он предложил ей покурить, чтобы поведать обо всём этом, но Лиля решила, что быстрое прощение породит безнаказанность и безответственность в дальнейшем. Пусть Филипп кается в своих грехах дольше, пусть дольше отрабатывает покаяние и укоры совести, пусть основательнее углубится в анализ перемены, которая с ним произошла. К тому же что-то говорило ей, что, несмотря на пока терпящее время, Марио не будет сидеть и ждать у моря погоды, что он по горло насытился своенравным ветром и примет первое, что его увлечёт. Лиля отказалась выйти на перекур, но оставила в памяти зарубку на будущее — на тот случай, если страсть Марио окажется сильнее и будет упорствовать, не желая сдавать свои позиции в его сердце. Лиля словно переметнулась, теперь она рвалась устраивать судьбу Марио и убеждаться в том, что — со её ли участием или без оного — эта задача выполнима и решение близится.