Развилка

      — Ну что, понравилось?       — Да, здорово снято. Это на макетах, наверное?       — Скорее всего. Давай передохнём, колбаски на железке пожарим, шмотьё посмотрим и к очередному раунду, если не устал. Двигай на кухню.       После колбасок, которые Марио и Филипп благополучно умяли, даже не прикоснувшись к хлебу, Марио выложил на стол йогурты.       — Это что такое? — Филипп видел такую упаковку в первый раз.       — Типа кефира с фруктами, только нежнее и жирнее. Угощайся, я и сам только вчера отведал, тётка раньше не присылала.       Филипп отдал должное содержимому изящных стаканчиков, после чего последовал за Марио в его комнату оценивать Сарины подарки.       — Вот смотри. Это я первым делом развесил.       — Форма? — Филипп удивлённо воззрился на ряд футболок.       — Ага. Аргентинская сборная, итальянская и клубная. Само собой, «Ювентус», «Рома», «Интер», «Ривер Плейт», «Барселона». Хочешь, возьми что-нибудь.       — Нет, спасибо. У тёти спортивный уклон. Костюм на тебе тоже из её гостинцев?       — Точно, и кроссовки тоже «Пума». Мне и название, и линии нравятся, а то этот «Адидас» чересчур банален.       — А бразильцев ты не почитаешь.       — Уважаю, но особой любви не испытываю. Здесь портки всякие: вельветки, джинсы, это даже не знаю из чего: какая-то плащёвка с блеском. Джемпера. Рубашки я ещё не распаковывал. Может, возьмёшь что-нибудь? — повторил Марио. — Здесь же много.       — Нет, не надо. Тётя для тебя старалась, а так получится, что дарёное передариваешь. Будешь в Италии — сам захватишь что-нибудь в качестве презента, если желание будет. А пока поздравляю: класс, прибарахлился по первому разряду. Носи на здоровье.       — Спасибо. Женские штучки, надеюсь, тебя не интересуют, а то можно и их посмотреть. Мама вчера целый день охала.       — Разве что в виде порнографии. У тебя есть?       — Если и найду, то точно не от тётки. Она не хотела через границу тащить. Маргарита что-то передавала, ещё до Нового года, а я до сих пор не удосужился посмотреть. Сейчас поищу.       Марио открыл среднее отделение секретера, загромождённое справа блоками сигарет с примыкающими к ним отдельными пачками.       — О, фирма! Тоже тётка раскрутилась?       — Она, она, кормилица…       Филипп с восторгом рассматривал пачки. Узкие, длинные, подчёркнуто изысканные и нарядно-цветастые, с названиями, выбитыми выпуклыми буквами, тёмно-красные, коричневые, зелёные, белые…       — «Давыдов». Смотри-ка, наша фамилия.       — Как водка: Смирнов. Только две «f» на конце шлёпают.       — «More», «Fine»… А это? «Эв»?       — «Ив». «Eve» — канун по-английски.       — Канун чего?       — По моему чаянию, так конца света.       — «Республика». Смотри, какой блок интересный.       — Это, скорее, для глаза, для красоты. Не «Marlboro», не «Camel» — всё лёгкие, девчачьи. Для баловства, для дымопускания.       Вытаскивая блок «Республики», Филипп увидел за ним пачку долларов, сразу же погасившую интерес к сигаретному разнообразию.       — Это что, доллары?       — Ага.       — Никогда не видел раньше. Действительно зелёные. — Филипп рассматривал бесцеремонно взятый банкнот. — Сто долларов. С портретиком.       — У них на каждом одна морда. На ста — Франклин, кажется, и надпись, чтоб не путали, на пятидесяти — другая, на двадцатке — третья и так далее. Вся президентская шайка в сборе. Из первых, понятно.       — А откуда они у тебя? Разве клиенты кооперативу баксы платят?       — Нет, к кооперативу это не имеет отношения. Это, так сказать, частная инициатива, чисто индивидуальное предпринимательство.       — И за что же ты их получаешь?       — Лекции читаю.       — Лекции? Кому?       — Евгению и его дружкам. В основном. И другим — так, по мелочи.       — Не думал, что он о своём образовании думает. А на какую тему?       — Как сказать? — Марио оторвался от прочтения надписей на кассетах. — Примерно… Финансовые аспекты складывающейся политической ситуации.       — И они тебе по сто долларов платят? — с недоверием спросил Филипп. Его обуревало страстное желание взять пачку и пересчитать её. На следующем банкноте тоже стояла единица с двумя нулями, кипа была достаточно толстой, если там около ста штук, то… И недоверие переросло в зависть.       — Ещё чего! Я не размениваюсь по мелочам. Беру по две тысячи с каждой башки за билет.       — Ни фига себе! И много собрал?       — Тысяч тридцать пять-сорок.       — Ого! Целое состояние! А предки знают, что их сын — Рокфеллер? Не хотят наложить лапу?       — Во-первых, даже если в рублях по курсу чёрного рынка, получается тысяч полтораста — это далеко не миллион. А предки знают, но никакими поползновениями не отмечаются: уверены, что я сам их с большей пользой прокручу.       — А грабителей не боишься?       Марио пожал плечами:       — На всякий случай раскидал по разным местам.       — Да, так вернее. А Евгений с дружками не прогадают?       — Если платят и не забирают обратно, значит, знают, что на пользу делу. Это серьёзный народ — просто так баксами не будут бросаться.       — Во что же такое полезное ты их посвящаешь?       — Я же сказал: экономический срез нынешних реалий.       — А точнее?       — Точнее не могу. Суть приличной оплаты в том, что они должны быть осведомлены раньше других, и в том, что информация конфиденциальна.       Филипп обиделся:       — Ты что, боишься, что я разболтаю?       — Возможно, у тебя этого в мыслях нет, но… — (У Филиппа как раз это и было на уме: он уже представлял, как повествует на работе и дома о секретах, с помощью которых можно вытягивать бабки у прожжённых бандюг.) Марио серьёзно посмотрел на Филиппа. — Как я могу тебе доверять, если сам в себе не уверен? Допустим, ты провоцируешь меня на постель, а я этого очень хочу и, стараясь придать себе больше значимости, то есть вызвать больший интерес у тебя, начинаю выбалтывать то, что, будучи в здравом уме, никогда не разглашал бы. И у тебя может быть то же самое: завертишься, останешься без секса дня четыре, а тут под руку подворачивается Карина…       — Марина…       — Какая разница… И начинает кокетничать, а ты, чтобы приковать её внимание, сделать сговорчивее и дожать, придаёшь себе больше весу и важности, повествуя о том, чему следовало бы храниться поглубже и надёжнее. А у Галины…       — Марины…       — Пусть, я всё равно не запомню… Папашка с братцем, как ты говорил, в Москве ошиваются, она им трепнётся, они на ус намотают. Сбрехнёт мамаше — та пойдёт языком чесать по кухням и парикмахерским. Дело закончится тем, что какое-нибудь сметливое ухо эту информацию поймает и приложит к своему собственному процветанию, выбив для себя под носом у того же Евгения сегмент, который изначально предназначался не ему. Когда я им что-то говорю, всегда добавляю, что главное — оперативность и запас времени. С одной стороны, не откладывать в долгий ящик, с другой — спокойно подумать и правильно расположиться. Ничего гениального в моих наставлениях нет, и твоё любопытство не будет ждать годы, пока мои предложения перестанут являться закрытыми, воплотятся в жизнь и фактом выплеснутся и в газетах, и на экране: уже через месяц, через два всё раскрутится. Скоро и сам всё узнаешь.       Надеждам Филиппа не суждено было сбыться, он закусил губу, но не смог удержать досаду:       — Тоже мне, Монте-Кристо… Непонятно только, как они до этого сами не додумаются, если в твоих тайнах мадридского двора ничего гениального нет.       — У них времени задумываться нет, и, потом, не забывай: они жили в стабильной ситуации, свыклись с окружающим, с порядками, нормами, ставками. Им лет по сорок — в этом возрасте нюх ослабевает, а новые веяния надо улавливать быстро.       — Ну хорошо, заработают они на твоей информации кучу денег, а тебе самому приятно обслуживать их интересы? Они ведь все бандюги!       — Бандюги? По сравнению с пятнистым ублюдком, который в Кремле заседает, они агнцы божьи. Евгений продаст наркоту на сто тысяч долларов и успокоится, а этот выродок за миллионы страну разворовывает, продаёт и разваливает — кто честнее, кто подлее? И стерва его хороша. Расула она, а не Раиса — ты это знаешь? Икона (1*)… Знаешь, как её блядство ещё всем аукнется?       — Нет.       — Узнаешь: недолго ждать осталось.       — Это не отменяет того, что Евгений со своими дружками — преступники.       — Очень хорошо. Подойди к любому менту и вручи заявление со своими подозрениями. Что они с тобой сделают? Тебя самого в кутузку засунут и наваляют по первое число, чтобы неповадно было соваться не в своё дело.       — Потому что обслуживают этого Евгения.       — Правильно, а их самих крышуют вышестоящие и так до самого верха. Дело не в том, что Евгений — преступник, а в том, что его процветание обеспечивает та же самая власть. Вот и суди, кто больше виноват.       — Кроме власти, ещё народ остаётся, а он честнее Евгения…       — По убеждениям или по ограниченности возможностей? Ты об этом не думал? Не думал о том, что стала бы делать ваша справедливейшая Лидия Васильевна, если бы оказалась на месте вашего толстяка? Убеждён в том, что не сдавала бы подвалы в аренду комиссионщикам, не клала бы прибыль себе в карман? Каждый народ заслуживает своё правительство. Сара, как приехала, по магазинам прошлась и ахнула. «При вашем обеспечении, — говорит, — у нас бы уже десять кабинетов министров смели и революцию устроили, а у вас население только в очередях за водкой агрессивно». Если уж на то пошло, мои намерения — самые честные. Я и Евгения, и Вована, и всех остальных склоняю к тому, чтобы занимались легальным бизнесом, законной коммерцией. Именно из-за меня они бабки будут выводить из своих бандитских замыслов, по крайней мере, их не расширять, и вкладывать в пристойные прожекты, как это и произошло со строительством, в чём ты уже убедился.       — Это ты убедишь кого угодно в чём угодно. И сам уверился в том, что твои дела хороши с любой стороны, в любом свете, потому что тебе удобнее и спокойнее так считать. Не забудь отдавать десять процентов на благотворительность, а то шальные деньги, шальные дважды — и по тому, как к твоим клиентам попали, и по тому, как к тебе пришли, — принесут несчастье.       Может быть, Марио, сам того не замечая, взял слишком менторский тон, может быть, Филипп разглядел долю снисходительности опытного человека к нему, глупому и не во всём разбирающемуся, там, где её не было, но где она была бы более чем уместной — и потому он её увидел. Как бы то ни было, содержимое секретера стало поворотным моментом и в ощущениях Филиппа, и в его чувствах к Марио; его злило, что Марио, даже после упоминания о благотворительности, не собирался отхватить от пачки на глаз примерно половину и отдать её приятелю; кроме того, Филипп думал, что предновогодние подношения Марио, которыми все так восхищались, не особенно дорого обошлись дарившему и, следовательно, сами сильно потеряли в цене, — всё это закручивалось в тугую пружину, сжималось, усиливало внутреннее напряжение и прорывалось предубеждённостью, настороженностью, завистью, неприятием…       — Твоё предостережение излишне: благотворительностью я и так занимаюсь. — «Уже третий месяц — с тех пор, как тебя увидел. Мне только надо было вспомнить, что добро, сделанное тому, кто его не заслуживает, таковым не является, на небесах засчитывается злом и этим же злом аукается его сотворившему. Как правило, от того, кому предназначалось, и сейчас я в этом убедился, — так и вертелось на языке у Марио, но он сдержался. — Впрочем, это не благотворительность — так, авансы и, похоже, потраченные впустую». — Вот твоя порнография.       — Маргаритина.       — Да нет, она о ней не вспоминает, я не просматривал — ты единственный потребитель. — Филипп предпочёл не возражать, испугавшись того, что пикировка может зайти слишком далеко и приведёт к неприятным для него последствиям: тон Марио стал неопределённым, ничего хорошего не сулящим. — Смотрел раньше порнуху?       — Нет, — ответил Филипп, придав голосу как можно больше развязности. — Как-то приглашали, помнится, за десятку, но я тогда не при деньгах был.       — Значит, в первый раз. Ты не собираешься устраивать мне приват-стриптиз с последующей мастурбацией?       — С чего бы? — Филипп слегка порозовел.       — С физиологии. Ладно, туалет там — в прихожую и направо.       Марио вставил кассету в видео, отошёл к окну и закурил.       — А сам не смотришь?       — Охота мне слушать, как девки впустую визжат: они даже не кончают. Что захочешь пропустить — нажми видеопоиск вперёд, для более быстрого — дважды, а потом снова «play» для нормального воспроизведения.       Марио стоял у окна, курил и смотрел на улицу. Рождественский вечер выдался бесснежным и безветренным. Марио вышел на балкон, облокотился на перила и начал смотреть на проезжающие машины, изредка переводя взгляд вглубь комнаты, на сидящего перед телевизором Филиппа. Похоже, мама оказалась права. А Филипп… Не мог скрыть и психанул именно после того, как баксы увидел, — вот тебе и его потроха во всей красе! Да, он даже не застеснялся бы, если бы Марио сунул ему всю пачку, — наоборот, стал бы ждать продолжения на следующей неделе. Хорошо, что до конца февраля не так уж долго осталось. Припереть к стенке и услышать «да» или «нет». Откажет — не так уж много Марио и потеряет. С глаз долой — из сердца вон. Мало ли красавцев по свету ходит!..       Марио курил, потихоньку замерзал и смотрел на мелькавшие красные, жёлтые и зелёные огоньки, на мгновенно рыжевший под наезжающими фарами и снова становившийся темноватым слежавшийся внизу сугробов, сваленных к обочине, снег. Витрины безжизненно темнели, но неоновые вывески над ними послушно мчали по своим трубочкам голубые и зелёные потоки, минутная стрелка на больших круглых часах в десятке метров от балкона, отсчитав очередные шестьдесят секунд, лениво перемещалась и, подрожав немного, успокаивалась на следующей черте до очередного прыжка. Над головой было ещё скучнее: редкие облака медленно плыли по тёмно-ржавому небу, звёзды мерцали слабо и тускло, и вообще всё было таким же мрачным и отупляющим в своей заданности, как и десять, и двадцать, и тысячу лет назад, и таким же бесцельным и серым, каким будет и через сто, и через тысячу, и через миллион лет.       Подул лёгкий ветерок, Марио вздрогнул. На исходе второй сигареты он порядком замёрз, а, не считая Филиппа с его девками, в квартире было спокойно, тепло и мирно. Надо было возвращаться. Марио отворил дверь, прошёл в свою комнату, облюбовал подоконник и продолжил созерцать зимние прелести. Интересно, предки улеглись? То-то Сара неприятно удивится, когда и на подступах к лесу медведей не найдёт! А в Италии сейчас намного теплее? Скорее бы поехать на свою вторую родину! Неужели у него ещё до марта будет шикарная иномарка?! А что, если…       Филипп обнаружил Марио в его комнате сидевшим за столом с лежавшим на нём листом бумаги. Марио что-то набрасывал, дымя сигаретой.       — Я посмотрел. Спасибо.       — Понравилось?       — Да, девчонки симпатичные. Не думал, что они всё наружу выводят.       — А сам сколько оргазмов вывел? — Филипп промолчал. — Смотри, тайное всегда становится явным. Я в сортире видеокамеру поставил. — Филипп дёрнулся, Марио захохотал: — Не волнуйся, я камеру отцу одолжил, чтобы он для Сары окрестности запечатлел на память о России.       — Видеокамеру тоже Сара подарила?       — Она, но не на этот раз: в прошлом году в посылке прислала. Ну ладно, час поздний. Собирайся, закину тебя домой.       Марио очень не хотелось выходить из дому и подвозить Филиппа. В этот вечер он ощутил, что взял на себя слишком много услуг, возясь со своим возлюбленным, и практически посадил его на свою шею. Выйдя в прихожую, он надел кроссовки и накинул дублёнку прямо на спортивный костюм. Никаких гостинцев на этот раз Филипп от него не дождался. Они молча ехали по ночным улицам, Филипп ещё пребывал под впечатлением от увиденного, Марио рассеянно позёвывал. Филипп не выдержал первый:       — Слушай, вот ты строишь, бабки собираешь, парни и так далее. А потом? Что будешь делать, когда соберёшь, сколько задумал? Что, кроме дела?       — Кроме дела? — Марио задумчиво пожевал сигарету. — Кроме дела, меня интересует всё надстроечное. Книги, музыка — это обыкновенное, я их не учитываю, как само собой разумеющееся. Ещё меня интересует религия, все её виды: античная, современная, сравнительный анализ, аналогии и расхождения. Они же не возникают на пустом месте. Появляясь, новое не вытекает из старого полностью, но что-то в себя определённо вбирает. У Данте столько из древнегреческой мифологии в «Божественной комедии» фигурирует…       — Что ты зациклился на этом Данте?       — Это «наше всё», как говорят итальянцы… Ну хочешь, Пушкина почитаю или о Достоевском поговорим?       — Не успеем, уже недалеко.       — Тогда в следующий раз. Ну, и кроме религии, всё оккультное: мистика, спиритизм, медитация, выход в астрал, червячный переход, гипноз, ввод в изменённое состояние сознания. Конечно, вряд ли на практике всё это осуществимо, в КГБ, небось, целые лаборатории этим занимаются, но опять-таки интересны способы достижения, то, что взято у древних: греков, индусов, египтян. Как это перекликается, какой потенциал используется, только на энергетику или уже на аппаратуру опирается? И далее: фатализм, предопределённость — где это всё берёт начало? В момент Большого взрыва? Тогда интересна и астрономия, тёмная материя, чёрные дыры, реликтовое излучение…       — У тебя просто космические запросы. Этого же за всю жизнь не охватишь!       — Всякое познание — процесс бесконечный. А тебя что волнует?       — У меня проще: заниматься тем, что интересно, самовыражение, сделать что-то, что останется.       — Кому?       — Как кому? Будущему, детям.       — Ну и ну! — скривился Марио. — Мир становится всё хуже и хуже, люди — всё отвратнее и отвратнее. Из этого вывод: будущее омерзительно, а все дети — вообще поганые твари. За грехи людей не дороги в мир коммунизма или постиндустриализма проложатся, а конец света на горизонте обрисуется. Напрасно бог человека на землю спихнул, ничего хорошего из этого не получилось, хотя… за грехи что же ждать? «Авантюра не удалась, за попытку — спасибо». Любишь Вознесенского?       — Ты сегодня вообще не в духе.       — Я просто спать хочу, сейчас завалюсь до полудня, — мечтательно проговорил Марио. — Давай, вылазь.       — Завтра как обычно?       — Угу, к часу подъеду. Пока.       Конечно, Филипп ещё долго: и в этот вечер, и в последующие, и на работе — пространно повествовал о том, что увидел дома у Марио, но и Лиля, и отец сразу же заметили, что к его восхищению примешивается изрядная доля зависти. Лиля, махнув рукой, почти оставила свои попытки навести Филиппа на истинный, каким она представляла его, путь; отец частенько отрывался от телевизора, причмокивал губами и кидал на сына малопонятные взгляды. Филипп не обращал на это внимания: его мысли сконцентрировались на том, как выведать у Марио его секреты и обратить их себе на пользу. Несколько раз, разговаривая с Марио, он старался навести его на эту тему, толкнуть на откровенность, но тот был непроницаем и строго стерёг свои тайны. Страсть Марио к Филиппу заметно угасла, словно прошла какую-то критическую точку и жила теперь только по инерции. Филипп по-прежнему влёк его, чувство по-прежнему было сильным, но это влечение, эти силы уже не разрастались, не пылали, не жгли, а светились как-то тихо, спокойно, даже буднично. Марио не хотел анализировать свершившийся перелом: ему было достаточно того, что он состоялся, и, кроме того, ему опять не хватало времени. Он возил тётку на стройку, собирал семейный совет, консультировался с опытным юристом, чтобы без потерь перевести свои доллары в Италию: на примете был один многообещающий вариант, который быстро мог утроить его капиталец. Он не посвящал в него ни Евгения, ни его друзей и по привычке благодарил бога за то, что заботы о хлебе насущном на долгие часы отводят его тело и душу от любви, что на поверку Филипп оказался «сосудом, в котором пустота, а не огнём, мерцающим в сосуде». Проводив Сару, он должен был оформлять загранпаспорт, звонить в Италию и узнавать на таможне, когда и куда придёт его иномарка и во что влетят пошлина и прочие формальности; павильоны Вадима Арсеньевича и рынки Евгения и его друзей, обустройство которых Валерий Вениаминович, как обычно, частично свалил на сына, тоже отнимали время. По утрам, сидя за чашкой чаю, Марио переписывал набело то, что оставалось сделать в кооперативе; вечерами он с наслаждением вычёркивал улаженные дела и предвкушал, как на следующий день уменьшится на бумаге перечень предстоявших хлопот. Попеременно, то тут, то там, встревали то Евгений с Маргаритой, то Андрей с постелью, то таможня со своими взяточниками.       Марио нужны были деньги, много денег. Он понимал, иногда умело направлялся Лаурой, а часто и сам Филипп невольно показывал ему, что деньги — это его свобода, независимость, новые возможности, новые впечатления, дорога в будущее. Момент для их накопления был подходящим; упустить его, распыляясь на Филиппа и ему подобных, значило бесцельно потратить лучшие годы, бившую ключом энергию и силы молодости и, вероятно, — ведь это тоже надо было предвидеть! — остаться у разбитого корыта и до конца жизни погрязнуть в печальных размышлениях, оплакивая собственную глупость. Марио было двадцать три, на примере прошедших лет он знал, что Филиппы будут встречаться ему и впредь. С большей или меньшей степенью красоты, но в зарождающейся страсти это не имело решающего значения, и, потом, любая красота неизбежно сотрётся, притираясь, измельчает, примелькается, унесётся временем и возрастом. Филипп оставался желанным и сильно желанным, влекущим и сильно влекущим, соблазнительным и сильно соблазнительным, но лишь одним из… Из парней, уже повстречавшихся и пока только ждавших встреч, из желаний, уже исполнившихся и тех, которым предстояло свершиться, из задач, уже решённых и лишь встававших в жизни. Марио нужны были деньги, он не знал, сколько именно, он даже думал, что не особенно много, — деньги, позволяющие ему не заботиться о завтрашнем дне, деньги, не горящие в инфляции, деньги, сами себя умножающие, и, загруженный работой, углублявшийся в размышления, как сделать из приемлемого настоящего приличное будущее, Марио в целом спокойно и без потрясений дожил до конца февраля, тогда как Филипп, ничем не обременённый, ломал голову над тем, что у Марио на уме, как это скажется, что из этого воспоследует, сколько ему перепадёт в уже близившемся конце проекта и почему так резко иссякли щедроты, обильно сыпавшиеся на него в конце прошлого года и в начале нынешнего (более резонный вопрос, почему они вообще имели место, его не посещал). Ломал голову — и беспокойно ёрзал на стуле, ворочался в постели, раздражался без оснований. То одно, то другое, то третье казалось ему странным, глупым, идиотским, безобразным, он начинал ворчать и хмуриться, ему не хватало ресторанов, баров, шикарных сигарет, девок, изысканных итальянских и испанских деликатесов, пачек долларов, особняков, вилл, всеобщего внимания и восхищения. Мать должна была заботиться о нём больше и предупреждать каждое желание, отец должен был чаще показывать, что понимает, как Филипп успешен, Лидия Васильевна должна была больше завидовать и всё время это обнаруживать, Света должна была напряжённее внимать его рассказам, Марина должна была смотреть более умильными глазами, Лиля — чаще назначать свидания, оставшиеся с Нового года деньги — тратиться медленнее, а автобус — быть меньше набитым на исходе дня. А Марио, Марио! Эта головоломка! Филипп просто зеленел, когда думал о нём, он страстно хотел услышать от него признание в любви и вот тогда… Он дерзко ему откажет и высмеет или вдоволь помучит и согласится — и то притягательно, и другое, особенно с кабаками, деньгами, бабами.