Больше, чем...

Спок логичен, Спок хладнокровен, Спок — воплощение вулканской сдержанности. Занудный, педантичный и, чего греха таить, слегка пессимистичный (в этом они с Боунсом до отвращения одинаковые) глас разума. Спок привык все время просчитывать тысячи вероятных последствий каждой сумасбродной идеи своего капитана, прикрывать его там, где требуется холодный ум и трезвый расчет, к которым Джеймс Т. Кирк хронически не способен. Коммандер — идеальная правая рука, надежный и вечный. Его молчаливое присутствие и невозмутимая сила не раз выручали капитана. Чувство, что за твоей спиной есть такая поддержка, вдохновляет, помогает собраться в экстренной ситуации и найти выход там, где его, кажется, нет. Хотя это не мешает Споку в своей обычной манере высказывать неодобрение из-за риска, которому Джим себя подвергает. Впрочем, он высказывает его только наедине — недопустимо для старпома прилюдно подрывать капитанский авторитет. Такое только Маккой себе позволяет. А еще Спок очаровательно зеленеет от смущения, когда Джим шепчет в острое ухо, как возбуждающе звучат его логические выкладки. И по-кошачьи мурчит, когда чуткие пальцы доктора обводят ушную раковину, с врачебной безошибочностью потирая самый чувствительный кончик. Несмотря на сложности с человеческими эмоциями, вулканец изо всех сил старается разобраться, пропустить их через себя, чтобы лучше чувствовать и понимать своих tʼhyʼla и ashayam. И хотя иногда его старания весьма неловки, но сердце замирает в тихом восторге каждый раз, когда удается вызвать на лице партнеров улыбку. Пусть даже Джим лыбится при одном лишь виде коммандера, а оскал Маккоя иногда напоминает приступ судорог, все равно — это он, Спок, научился вызывать эти, очень личные, улыбки, сумел добиться ласковой теплоты во взгляде вечно хмурого доктора и заставил капитана ослепительно счастливо сиять. Когда Спок заходит в медотдел, он видит, как смягчается жесткая линия губ Маккоя, и хотя доктор привычно ворчит про «зеленокровного хобгоблина», Спок научился распознавать в этом ворчании удовольствие — Леонард всегда рад его видеть. Когда в начале смены Кирк входит на мостик, то первым делом находит взглядом Спока, солнечно улыбается неподвижной фигуре коммандера и легким касанием делится с ним своим удовольствием, похожим на разноцветные искрящиеся пузырьки. Джим тоже всегда рад ему. Иногда — очень редко — Споку становится страшно от того, сколько власти над ним имеют два человека. С этими мыслями просыпается то темное и дикое, что осталось в нем от древних вулканцев. Оно шепчет: «Привяжи их». Оно искушает: «Опутай связью так, чтобы без твоего разрешения они не могли дышать». Оно ревет: «Подчини их!» Это необъяснимо и нелогично, но Кирк и Маккой чувствуют такие периоды: Джим становится особенно гибким и ласковым — лизучим, как лабрадор, — а Леонард полностью снимает свою броню и с покорным выдохом разводит бедра под настойчивыми, на грани грубости, прикосновениями Спока. Это могло бы пугать доктора и капитана. Но они не боятся — Спок почуял бы, он в такие моменты особенно восприимчив — только щедро делятся эмоциями, позволяют утолить темную жажду, доверяют себя без остатка. И тогда Спок думает: может быть, Ухура была не права. Может быть, ему не нужно становиться «нормальным», чтобы иметь семью. Ведь у него уже есть люди, которые принимают его таким, какой он есть: странным полукровкой, с трудом балансирующим на грани вулканской и человеческой сущностей. Это гораздо больше, чем он мог рассчитывать. Теперь Спок уверен — как бы сложно и страшно ни было, ему не дадут упасть. Ведь он больше не изгой, не любопытная диковинка. Он часть единого целого.

***

Джеймс Тиберий Кирк — настоящая заноза в заднице. Непоседлив, как ребенок, порывист, постоянно влипает в неприятности. И с блеском из них выходит — такой же сияющий и неутомимый, чем невероятно бесит половину адмиралов Звездного флота. «Любимчик фортуны», «звездный мальчик», «чертов ублюдок» и «бельмо на глазу» — как только не величают неугомонного капитана. Джим в ответ ярко улыбается и уверенно идет к новым горизонтам, пружинисто перепрыгивая через всех недовольных. Живой ум, верность принципам и феноменальная изворотливость в купе с негасимым жизнелюбием — таков Джим Кирк. С обратной стороной капитана-солнце знакомы лишь Спок и Маккой. Ведь они гораздо больше, чем любовники или лучшие друзья. Никто больше не пророс в душу настолько глубоко и прочно, чтобы безбоязненно показать потайную дверь в чулан, где ревут и гремят цепями демоны. Только эти двое знают о кошмарах, что все еще порой врываются в сны Кирка — Тарсус IV нельзя стереть из памяти. Слишком больно, слишком страшно, слишком глубоко это въелось в подсознание. Но можно вплести ладонь в растрепанные влажные волосы, массируя голову. Можно ласково сжать мечущиеся руки, согревая дыханием заледеневшие ладони. Можно коснуться тонкими пальцами контактных точек, утягивая в собственное сознание — там, где спокойное бескрайнее море сходится с незыблемой твердью земли. И тогда ужас прошлого отступает, растворяется клочьями тумана. Ведь Джим больше не один. А еще солнце иногда раскаляется добела и выжигает все вокруг яростными протуберанцами. Тогда лучше удирать на другой конец космоса, ведь взбешенный Кирк — это неотвратимый пожар, пожирающий на пути тех, кто неосторожно бросил спичку. Так было, когда доктора похитили какие-то самоубийцы, возжелавшие заставить работать талант Маккоя исключительно для собственных целей. Когда Кирк и Спок нашли окровавленного истерзанного Боунса, который умудрился сбежать, но далеко уйти не сумел… Синева полыхнула яростной бурей, несущей смерть, и коммандер даже не пытался погасить ее. Ведь это их доктор. А то, что Спок — рациональный вулканец, совсем не означает, будто кому-то позволено вредить одной из его половинок. Разъяренный Джим не оставил от похитителей даже пепла. Хан был прав, когда говорил, что они с Кирком похожи в преданности своей команде. Не бывает безвыигрышных сценариев — вот константа Джеймса Кирка. Но все же иногда он холодеет при мысли, что в любой миг может снова остаться один. Космос полон опасностей, а у команды «Энтерпрайз» слишком много врагов. В такие моменты Джим становится особенно капризным и требовательным. Желание запереть Спока и Боунса в дальнем конце корабля, как величайшее сокровище, кипит и бурлит в венах, выливаясь ненасытными стонами, следами от ногтей на спинах и жадными объятиями. Пару раз Кирк почти всерьез рассматривает возможность забрать себе частичку от каждого — что-то, что могло бы остаться с ним, когда… если они все же покинут его. Но каждый раз за плечом неизменно возникает Спок, нагибает и берет так, что кажется, будто член через задницу из горла вылезет. А однажды старпом затащил капитана в медотдел, где бесцеремонно обездвижил, и Маккой, вкатив обезболивающее, вывел лазерным скальпелем на внутренней стороне бедра яростно вращающего глазами Кирка две сплетенные буквы: «LS». Когда Джим смог вновь шевелиться, он, конечно, разорался. Но Спок невозмутимо оголил предплечье, где скрывались более бледные «JL», а Боунс снял незамеченный напульсник и подтянул рукав — на запястье чуть видно белели «JS». Джим заморгал, растерял слова, беспомощно хватая воздух. А потом расхохотался и утащил довольно переглянувшихся любовников в каюту, ослепляя своей улыбкой всех, кто случайно попался на пути. Джим нашел тех, ради кого светил, и терять их не собирался. Пока они вместе, пока рядом есть луна и звезды, солнце не погаснет и сумеет разогнать самый беспросветный мрак.

***

Леонард Горацио «Боунс» Маккой — ворчливый, пессимистичный (это называется «реально оценивать шансы», Джим!), матерящийся на всех языках Федерации любитель хорошего алкоголя и, по совместительству, старший медицинский офицер корабля. Личность в высшей степени хмурая, раздражительная и язвительная. Маккой несдержан на язык, без малейшего смущения орет на капитана и изобретает все новые прозвища для старпома. Его гнева боятся как огня, а когда Боунс латает Джима после очередной заварушки, медотдел обходят десятой дорогой, боясь оглохнуть: от ора доктора даже металлическая обшивка идет трещинами. О нездоровой страсти Маккоя к втыканию гипошприцов в самый неожиданный момент ходят легенды не менее жуткие, чем о причинах его вечно плохого настроения. Люди, не знакомые с доктором Маккоем и его методами, изумляются — как может это хмурое, злое нечто, от которого отчетливо исходит аромат виски, быть одним из лучших офицеров, да еще и гениальным врачом? Впрочем, мало кто рискует высказать свои сомнения вслух. Боунс, может, и не обматерит незнакомого человека, но капитан и коммандер, выскакивающие как по волшебству и одинаково прожигающие взглядом каждого сомневающегося, отбивают всякую охоту сплетничать о старшем медицинском офицере «Энтерпрайз». Ну ее к черту, эту сумасшедшую команду сумасшедшего капитана. Но, несмотря на это, все члены экипажа безоговорочно доверяют Маккою. Ведь к доктору можно прийти с любой, даже самой стыдной проблемой и быть уверенным, что он поможет — пройдется по всей родословной до седьмого колена, но поможет, сохранив врачебную тайну. А еще Леонард один из лучших докторов (не скромничай, Боунс, ты лучший, а не «один из» — твердит Джим, и Спок молча соглашается) Звездного флота, его руки в буквальном смысле творят чудеса — чего стоит воскрешение Кирка с помощью крови Хана. Мало кто в нынешний век сложнейших технологий и огромного количества медицинских приборов может помочь, имея в распоряжении чуть больше чем «ничего». Маккой — может. Феноменальное чутье и умение сочетать современное оборудование с методами «старой школы» позволяют ему совершать невозможное. Даже Джим не сразу осознает, насколько талантлив Боунс. Ведь сам Леонард не считает, что делает что-то выдающееся. Лишь случайная фраза Спока: «Доктор провел несколько десятков уникальных, до сих пор не повторенных операций» заставили Кирка присмотреться внимательнее. То, что Маккой выдает за «обычные докторские будни на корабле с чокнутым капитаном», неизменно приводит Джима в священный ужас и восхищенный трепет. Боунс борется за каждую жизнь с отчаянием и самоотверженностью человека, в груди которого бьется огромное сострадающее сердце. Он выворачивается наизнанку, забывает про сон и отдых, доводит до истерики светила медицины невозможными, «варварскими», но неизменно эффективными методами лечения. Только капитан и коммандер знают, как тяжело Боунс переживает неизбежные потери, сидя в темноте каюты и пытаясь заглушить тупую боль очередным стаканом виски. Это то, к чему Леонард привык: незаметно для всех уползать в тень и обезболивать сердце алкоголем до тех пор, пока не удастся снова влезть в шкуру привычного Боунса — циничного, вспыльчивого мизантропа. Но ведь он больше не один. Когда Маккой теряет пациента и запирается в каюте, Джим и Спок приходят, отбирают бутылку и утаскивают его на кровать, кладут переплетенные ладони на грудь, обнимают с двух сторон, залечивая невидимые глазу раны, сцеловывая боль и прогоняя холод смерти. Потому что их доктор слишком дорожит каждой жизнью. Потому что сердце его — прекрасное, любящее сердце — покрыто шрамами и кровоточит. Потому что Боунс отдает «Энтерпрайз» всего себя без остатка и ничего не ждет взамен. «Это нелогично», — думает Спок. «Это несправедливо», — думает Джим. Оба думают о том, что сделают все возможное, только бы сберечь в своих ладонях истрепанное сердце Маккоя. Ведь Боунс их, а они — его. И это гораздо больше, чем кто-то из них мог мечтать.