This one. Книга третья. Путь к бродяге

      Двадцать седьмого числа первого месяца почти тринадцать тысяч солдат Токугавы двинулись от замка Осака к Киото, намереваясь отбить его у повстанцев. Вместо того, чтобы встретиться с ними лицом к лицу в одном массовом сражении, альянс Сацума-Чоушуу быстро собрал около четырех тысяч человек и решил обороняться от атакующей армии в нескольких небольших стычках возле Тоба и Фушими.       Кеншину и его подразделению было приказано защищать мост Бунгобаши в Фушими. Это был первый раз, когда Кеншина попросили защитить какое-то место, и его поразило, насколько жестокой и кровавой может стать такая битва. Он убивал и убивал, пытаясь удержать врага от продвижения по мосту, а мертвые падали друг на друга, устилая землю и громоздясь стенами.       Хуже того, с обеих сторон были артиллерия и войска, вооруженные западными винтовками.       У Сацумы-Чоушуу были специальные подразделения, обученные использовать новое оружие, но все остальные – обычные самураи, которые в течение этих лет сражались в Киото, – впервые встретили стрелков Токугавы и пушки, при этом вооруженные только мечами и луками.       Никогда прежде Кеншин не видел, чтобы сильные мужчины умирали так быстро, даже не приближаясь к врагам.       После того, как ситуация повернулась против войск Токугавы, и они начали отступать, Кеншин столкнулся с огромным самураем в традиционных самурайских доспехах, в цветах Токугавы, декларирующих о его союзе. Он выглядел так, будто сошел со страниц истории.       Самурай был сильным врагом. Настоящий мечник, но в этот день, став свидетелем того, как их собственные люди были расстреляны издалека, как жуки, Кеншин, столкнувшись с его упрямой волей, почувствовал лишь усталость и пустоту.       Он хотел быть злым. Но ничего не чувствовал.       При всем своем мастерстве мечник слишком полагался на свою физическую силу. А Кеншин был быстрым. Даже без усиления своих сил с помощью ки было легко преодолеть защиту цели и отсечь руку мечника. Его противник упал на колени, сжимая сильно кровоточащий обрубок. Он закричал на Кеншина, умоляя о смерти – смерти воина.       Но Кеншин так устал. Так устал. Он не хотел убивать больше, чем необходимо. Его цель не представляла угрозы. Уже нет. И Кеншин отвернулся и пошел прочь.       В ту ночь у костра Макото нашел его и спросил, почему Кеншин не дал этому гордому самураю почетную смерть, смерть воина, о которой он просил.       Кеншин тихо вздохнул и сказал:       – Почему сей недостойный не убил человека, когда битва уже была выиграна? В этом не было необходимости, вот что я скажу.       Макото так странно посмотрел на него, будто у него вдруг выросла вторая голова.       – Но, это…       К счастью, Хидэёси утащил Макото, прежде чем весельчак смог протестовать дальше. За это Кеншин был ему благодарен. Может быть, он был странным. Возможно, его образ мыслей был слишком странным, слишком жестоким, но дело в том, что чем старше он становился, тем меньше понимал самурайский кодекс чести и идею славной смерти. Для него смерть была одинаковой: уродливой и жестокой. В смерти не было ничего благородного, ничего хорошего. Смерть была просто смертью.       На второй день битвы альянс Сацума-Чоушуу преследовал отступающие войска Токугавы. По пути на юг, среди гражданских беженцев, которые шли по дороге, Кеншин увидел мальчика с седыми волосами. Мальчик выглядел так же, как Эниши. За исключением седых волос. Кеншин устало потер глаза, и мальчик исчез, как будто его никогда там и не было. Мираж? Или ночной кошмар наяву? В конце концов, как брат Томоэ мог здесь оказаться после стольких лет? Нет, мальчик сбежал бы обратно в Эдо, к себе домой. Это была единственная разумная вещь, которую мальчик мог сделать после того дня в лесу преград.       Кеншин только дал себе пощечину, чтобы прочистить мозги, и продолжал идти. Дневные кошмары! Боже, что его воспаленный разум заставит его терпеть в следующий раз?       После долгого марша, во второй половине дня, альянс Сацума-Чоушуу, наконец, добрался до войск Токугавы, и они воевали с ними весь вечер, сражаясь до тех пор, пока не стало слишком темно, чтобы отличить своих врагов от своих союзников. Темнота прервала боевые действия, и оба войска отступили достаточно далеко друг от друга, чтобы разбить лагерь на ночь.       Кеншин обернул шаль вокруг шеи, чтобы защитить горло от пронизывающего холода зимней ночи, надеясь, что ее память сможет защитить его от призраков и миражей, которыми разум решил пытать его.       Через несколько часов пошел снег.       Всего лишь дюйм снежной крупы, легкий покров, который внезапно покрыл всю землю на поле боя. Его разум не терял ни минуты, рисуя кровь на этом белом холсте.       Излишне говорить, что Кеншин не спал той ночью.       Вместо этого он сидел у костра и смотрел на пламя. Когда его глаза начали слипаться, он достал письма и сверток, которые дал ему Кацура-сан.       Бумага была влажной, пропитанной потом и общей влажностью воздуха. Тем не менее, красивые каллиграфические знаки в первом письме оставались идеальными: изящными и точными. Эти строки могли принадлежать только леди Икумацу.       Ее слова были добрыми и обнадеживающими. Она напомнила ему, что когда все закончится, он должен подумать о ее уроках, чтобы избежать проблем, которые принесет ему его несчастная слава. Письмо закончилось неловко-приятными словами: «мы должны тебе долг, который никогда не сможем вернуть. Я знаю, что тебе нужно уйти, чтобы найти свой собственный путь, но однажды я хотела бы увидеть тебя снова.”       Он нахмурился и открыл сверток, который дал ему Кацура-сан, последний подарок леди Икумацу. Там были семена. Он удивленно моргнул. Какого черта? Он порылся в сумке, наконец, найдя листок бумаги с несколькими словами: «Свари это. Затем используй воду для мытья волос и бровей.»       Значит, эти семена были... для окрашивания? Кеншин медленно моргнул. Он обсуждал возможность окрашивания волос с леди Икумацу, но ему никогда не нравилась эта идея. Это было слишком постоянной маскировкой. В конце концов, ему нужно было регулярно выглядеть как Баттосай. Но теперь, после войны, все изменится. Никому не нужно будет, чтобы он был Баттосаем или кем-то еще. Он мог быть никем.       И с этим средством гораздо проще стать никем.       То есть, если бы он захотел его использовать. Кеншин нахмурился, кусая себя за щеку. Ну, сейчас не время принимать решение. Он плотно завернул сверток и положил обратно в складки кимоно.       Последнее письмо, которое Кацура-сан дал ему, было еще более озадачивающим, чем первые два подарка вместе взятые. Оно было адресовано даже не ему, а Кацуре-сану. Письмо было коротким, без вежливости и лишних слов. Только суть: «Кидо-сан. Когда это случится, пришлите мне вашего рыжего. Я хочу встретиться с ним еще раз.» Письмо было подписано просто именем: «Араи.»       Кеншин знал только одного Араи-сана, сварливого кузнеца, который всегда ругал его за то, что он плохо обращается со своим мечом. Но почему так ценимый Чоушуу оружейник хотел его видеть? И что означали эти слова «когда это случится»? И почему Кацура-сан вообще решил передать ему это письмо? Эти слова не были адресованы ему! Получить письмо, предназначенное для другого, это неправильно.       Но опять же, каким бы странным ни было письмо... он кое-что должен оружейнику за работу по переоборудованию катаны новой рукоятью. Так что, возможно, ему стоит сделать крюк в кузницу, когда война закончится? Просто чтобы узнать, зачем мечник хотел его увидеть?       На следующий день, на третий день войны, альянс Сацума-Чоушуу столкнулся с самым большим отрядом Токугава в лесу Томиномори. С точки зрения численности это была безнадежная борьба: силы сёгуна перегруппировались и собрали своих лучших вооруженных людей. У них было почти десять тысяч человек, закаленных в войне.       У альянса Сацума-Чоушуу осталось чуть больше трех тысяч.       В отчаянном меньшинстве, в такую ужасную погоду и при такой усталости от уже пройденных тяжелых боев, войскам было приказано держать свои позиции и бороться до последнего. Не было подкрепления. Не было больше никакого оружия. Больше никаких изменений. Им придется или держать оборону на полях Тоба и Фушими, или смотреть, как войска Токугавы захватывают Киото.       Пушки и ружья непрерывно били в барабаны смерти, сметая людей с расстояния. Как будто это было так легко. Вокруг Кеншина толпами умирали люди, и он ничего не мог для них сделать.       Как меч может быть полезен в такой войне?       Единственная причина, по которой Сацума-Чоушуу еще не проиграли, заключалась в том, что у них тоже было такое оружие, и за каждого человека, которого они потеряли, они выбивали незащищенную душу из рядов Токугавы. Но все же это была жестокая борьба, без каких-либо достижений или побед.       В этот день Кеншин уже столкнулся с клинками Шинсэнгуми, Айдзу, Кувама, Мимаваригуми... со всеми воинами, с которыми в последние несколько лет сражался в бесчисленных стычках на улицах Киото. Но в этом безумии война обрела новый уровень ужаса. Благородные враги разрывались на куски прямо на его глазах. Его соратников и людей, которых он защищал своим мечом, снова и снова расстреливали на расстоянии.       Это было что-то сюрреалистическое – вести такую войну с мечом в руках... когда новое западное оружие сделало битву абсолютно бездушной. Как будто не было никакого смысла в их смертях, в их страданиях. Как будто все они были просто инструментом, который нужно использовать, ресурсами, которые нужно потратить.       Затем во второй половине третьего дня в рядах альянса Сацума-Чоушуу был поднят новый флаг. Это был странный флаг: красный парчовый с одним золотым кругом. Никто не видел его раньше. Этот стяг не был флагом ни одного из существующих доменов или знаменем войск.       Гонец помчался через холм, крича всем:       – Императорский флаг! Императорский флаг поднят!       И наконец их осенило. Люди Сацумы-Чоушуу больше не были мятежниками. Теперь они были официальной имперской армией, сражающейся против узурпаторов Токугавы. Этот новый флаг над их рядами укрепил их усталый боевой дух.       Холодный зимний полдень, скользкая лесная дорога, покрытая снегом, грязью и мокрым снегом, постоянный грохот пушек... все истощало их силы.       И все равно они сражались.       После трех дней борьбы Кеншин был грязным с головы до пят. Его мышцы горели от чрезмерного использования ки. Он устал, был болен, и у него болела голова, давило на виски позади глаз. Это раздражало его с самого утра. С каждым шагом он чувствовал себя все более дезориентированным, чувствовал, что может упасть в любой момент.       Цветные пятна захватили его поле зрения, что сильно затрудняло понимание, кого бить. Он не осмеливался нападать сам, но если на него нападала темная тень, он срубал ее, почти так же, как делал в лесу преград. Нет. Нет, ничего подобного. Он еще не зашел так далеко, продолжал он говорить сам себе, кусая внутреннюю часть щеки, делая шаг за шагом. Равновесие было потеряно, все болело, пушки и ружья продолжали грохотать вокруг.       Он не мог сосредоточиться.       Кеншин недовольно хмыкнул.       Боги, ему нужно найти способ сосредоточиться. Что-то, что угодно, чтобы разрушить ту дымку, в которую он попал. Возможно, этому способствовала постоянная боль, мгновение безумного проблеска сознания или просто отчаянная нужда, но он сжал левый кулак, протянул руку и ударил себя в лоб со всей оставшейся силы.       О, черт! Больно! Больно!       Но каким бы безумным ни был этот поступок, он сработал.       Боль стала точкой фокусировки, в которой он нуждался, и он заморгал, чтобы прояснить зрение. Туманные тени заострились до бойцов Айдзу и Синсэнгуми, атаковавших его. Поэтому он схватился за рукоять своей катаны, сконцентрировал ки, чувствуя, как загорелись вены, и бросился в середину группы, бегущей к нему. Он резал и уклонялся, разворачивался, толкал, освобождая достаточно места для себя, чтобы свободно рубить, а затем убивал.       Одного стрелка из группы, которую он атаковал в первую очередь, он разрубил вместе с винтовкой хорошо поставленным рю-цуй-сен. Он перепрыгнул через другую цель, рассекая его ногу и человека, стоящего позади, ни на мгновение не останавливаясь, чтобы сохранить линии движений чистыми и эффективными, чтобы сохранить свою силу. Его не волновала боль, которую он причинял. Он не пытался сделать свои убийства элегантными или быстрыми. Он просто рубил там, где было наиболее эффективно, чтобы обезвредить или убить, и продолжал идти вперед. Это не было благородным боем. Не было кендзюцу.       Это было просто убийство и выживание ради убийства еще одной цели.       Любые легкие места, не покрытые броней: горло, подмышки, колени, – становились его мишенями. Когда это было невозможно, он просто усиливал свой клинок струйкой ки и прорезал от трех до пяти человек одним ударом, превращая вражеские отряды в груду плоти и крови, кричавшую и плакавшую, прежде чем замолчать и умереть один за другим.       Он резал и резал. И резал.       Он тяжело задыхался, когда наконец отпустил ки, стоя на коленях на грязной земле посреди убитых трупов и все еще теплых, разорванных частей тела. Никакой непосредственной угрозы поблизости не наблюдалось. Но постоянные звуки войны еще не прекратились.       Он не знал, как долго сможет продержаться.       Он глубоко вдохнул, затем выдохнул, прежде чем снова вдохнуть, изо всех сил пытаясь успокоить свое бьющееся сердце.       Знакомое прохладное и определенное присутствие ки приблизилось к нему.       Кеншин медленно поднялся на ноги, стараясь сдержать дрожь в коленях. Поднял взгляд.       Это был Сайто.       Как и он, командир Шинсэнгуми был весь в крови. В левой руке он лениво держал свой окровавленный меч. Во рту была зажженная сигарета, из которой поднимался дымок. Сайто взял сигарету в правую руку, вдохнул полной грудью дым и выпустил его – медленным, расслабленным движением, столь не характерным для этого ада.       Сайто стоял в тридцати футах от Кеншина, лениво курил и смотрел на него глазами, полными ненависти.       Кеншин устал, был истощен и болен. Если когда-нибудь и настанет день или момент в дне, когда он захотел бы возобновить свою борьбу с Сайто, то точно не прямо сейчас.       Он не знал, как долго они просто стояли, уставившись друг на друга посреди поля боя, как вдруг Кеншин понял, что стало тихо. Слишком тихо. Пушки перестали стрелять.       Крик пролетел сквозь жуткую тишину.       – Мы победили! Поднимите наш флаг! Поднимите Императорский флаг!       Мы победили?       Кеншин моргнул и повернулся, чтобы посмотреть через плечо.       Странный парчовый флаг с Императорским солнцем поднимался на холме, так что его было легко увидеть даже издалека.       – Сацума-Чоушуу победили! Повстанцы одержали победу!       ... мы победили?       Кеншин заставил себя двигаться, чтобы убедиться... Шаг за шагом он пробирался вверх по склону. Императорский флаг был водружен на вершине, это бесспорно. Люди с обеих сторон остановились, чтобы посмотреть на него. Как враги, так и союзники. Все просто смотрели на флаг, как будто не могли поверить своим глазам.       Наконец, в зимнем лесу эхом отозвалось:       – Это победа Сацумы-Чоушуу!       Мужчины подняли свои мечи, кулаки и ружья в воздух, выражая ликование всем, что у них было.       Все... закончилось?       Кеншин просто стоял, и пустые слова сорвались с его губ.       – Итак... она началась. Новая эпоха ... наконец-то.       Казалось, огромная тяжесть свалилась с его плеч, с его сердца. Все закончилось.       Он глубоко вздохнул, наслаждаясь глубочайшим облегчением внутри.       Вот и все.       Он медленно, осторожно, прихрамывая, спустился с холма. Каждый шаг отдавался болью, но это не имело никакого значения. Все закончилось. Вся боль, все его страдания ... наконец-то закончились. Он шел по дороге, направляясь обратно в то место, где должен был находиться его лагерь, когда Сайто позвал его.       – Химура Баттосай!       Кеншин остановился. Медленно повернулся, чтобы посмотреть через плечо.       Сайто плюнул на землю, затем поднял меч.       – Не думай, что все кончено! Мир, может, и изменился... но для нас нет другого пути, кроме как жить и умереть от меча!       Кеншин молча смотрел на своего давнего врага. Жить и умереть от меча? Идеал самурая... но он не был самураем. Он никогда не был одним из них, независимо от того, что Кацура-сан договорился с кланами в Хаги, прежде чем привезти Кеншина с собой в столицу. Правда, когда-то Кеншин восхищался самурайскими идеалами и принципами. Он верил, что убийство может быть правильным и справедливым.       Теперь он знал, что это ужасная ложь. В убийстве нет справедливости.       Для Сайто у него был только один ответ. Кеншин шагнул вперед, поднял свою катану и вонзил клинок в землю.       Он любил эту катану.       Когда-то.       Сейчас этот инструмент воплощал все, что было неправильным в этих извращенных идеалах. Живи и умри от меча, неужели! Он никогда, никогда больше не прикоснется к убийственному клинку.       Он никогда не убьет снова.       Это неправильно.       Он понял это однажды, еще ребенком. Его увела с этого пути мысль, что в убийстве может быть что-то правильное, правосудное.       Но она, она снова показала ему правду.       Кеншин повернулся спиной к своей катане и к врагу, с которым скрещивал мечи последние три года, к человеку, который пережил бесчисленные встречи с ним в его худшие времена... и ушел.       Он шел как старик. Короткими, нерешительными и хромающими шагами. Все в нем болело. Но постепенно, шаг за шагом, он начал понимать, что и в этом ошибался: его шаги не были шагами умирающего человека, а скорее первыми детскими. Каждый его шаг был новым и удивительным, потому что он только что родился заново.       Наступил рассвет нового мира, и он, наконец, был свободен.       Впервые за пять лет, он был свободен – чтобы снова сделать свой выбор, найти новый путь.       Было больно.       Господи, как это было больно.       Но, возможно, это и правильно. Он должен был искупить свои грехи, научиться снова жить. Перед ним был нелегкий путь, но, наконец, у него появилась возможность снова выбирать. Он не знал, с чем столкнется. Это было ужасно. Это было захватывающе. Он не мог дождаться, чтобы увидеть, что будет впереди.       Он улыбался, пока держал путь назад к лагерю Чоушуу. Ему нужно было забрать свою постель и пожитки, прежде чем вернуться в Киото. Там ему нужно будет забрать свои личные вещи, прежде чем он навсегда оставит восстание.       Их лагерь находился всего в паре миль на север, в проходе между двумя лесными холмами. Их люди возвращались в лагерь из леса, с полей, со всей местности, где продолжалось сражение в течение долгого утра и дня. Дороги были заполнены. Сацумцы, люди Тосы, люди Чоушуу, все тащили свои флаги и эмблемы, и да, некоторые даже новый имперский флаг. У кого-то на плечах были ружья, у кого-то только мечи или копья. Каждый из них был грязен и устал, но все они улыбались, и тон их разговоров был приподнятым, многие восхищались победой.       Кеншин с легкостью вписался в эту толпу, пробираясь к правой стороне перевала, где ночевал его отряд. Большинство мужчин из его отряда уже были там, некоторые нерешительно приветствовали его. Некоторые заметили его пустые ножны.       Кеншин улыбнулся им. Да, вот он я – безоружный.       Как хорошо!       Ему больше не придется никого убивать. У него были бумаги, подписанные Кацурой-саном. Он мог просто забрать свои вещи и уйти, и никто не сможет ему ничего сказать или сделать. Кеншин нашел свою постель и встал рядом с ней на колени, перебирая свои вещи и пользуясь моментом, чтобы выпить из фляжки. Ледяная застоявшаяся вода ощущалась как нектар богов его пересохшим горлом.       Это был такой длинный день. Солнце скоро сядет, но он хотел как можно скорее вернуться к дороге. Он мог идти ночью или разбить лагерь, когда ему захочется. Теперь у него была свобода выбора, когда остановиться.       Он как раз заканчивал собирать вещи, когда почувствовал, что организованная группа присутствий ки приближается к нему. С ними была мутная ки Накамуры. Зачем его бывший начальник пришел сюда? Этот хорек не провел ни одной из этих трех ночей со своим подразделением, вместо этого выбрав лагерь рядом с командованием альянса Сацума-Чоушуу. Словно Накамура не хотел находиться рядом с рядовыми самураями и ронинами, из которых состоял его отряд.       Кеншин повернулся, чтобы посмотреть через плечо.       – Химура! – крикнул Накамура необычайно довольно. Ну, они только что выиграли тяжелую битву. Даже этот хорек был этому рад. Но почему он в сопровождении отряда стрелков Чоушуу?       Кеншин никогда не видел этих парней. Они, должно быть, были новобранцами или недавно присланы из провинции. Медленно поднявшись на ноги, он кивнул в знак приветствия Накамуре.       Все собравшиеся вокруг него насторожились.       Накамура ухмыльнулся и поднял руку, и, все как один, новые стрелки заняли огневую позицию, направляя ружья на Кеншина.       – Бешеных собак должны усыплять хозяева, не так ли? – заявил Накамура.       Как будто все страхи Кеншина ожили в тот момент. Он закрыл глаза и вздохнул. Итак, вот оно что. Вот как он должен будет умереть.       Какой несчастный конец.       После трех дней тяжелой битвы, после того, как он отдал все свои силы для того, чтобы они могли выиграть эту последнюю битву и, наконец, опустил свой меч, его худшие опасения сбылись. Теперь он был окружен войсками Чоушуу, отрядом вооруженных людей с теми самыми западными винтовками, которые Кеншин сопровождал в Киото. Все эти сверкающие стволы указывали на него, обещая верную смерть.       По крайней мере, это будет быстро.       Злорадный голос Накамуры отозвался эхом в зимнем воздухе.       – Ты слишком много знаешь, Химура. И теперь, когда Кидо больше не защищает тебя... мы не можем отпустить тебя. Ты угроза новому правительству. Так что теперь, теперь... ты наконец-то мой. Ты должен знать, что на твою казнь было легко получить согласие руководства. После всех тех оскорблений, что ты мне нанес... я отомщу. Наконец Химура Баттосай встретит свой конец. О, как же я ждал этого момента – наконец-то твоя легенда умрет.       Кеншин опустил голову, глядя невидящими глазами на грязную землю. По крайней мере, снега больше не было. Он расслабился, чувствуя себя спокойным и готовым.       Война окончена.       Они победили.       Революция будет успешной. Нет никаких сомнений. Он достиг всего, за что боролся.       Все правильно.       Он был убийцей, безумной тенью из самой темной преисподней революции. Пережиток, который был свидетелем большей части ужасных преступлений Ишин Шиши, совершенных в течение последних пяти лет с целью добиться своей победы. И больше всего этого – возможно, он просто был недостоин жить в новой эпохе, чей рассвет сейчас наступал.       Он же не знал, как жить без меча.       – Ты даже не готов сражаться? Не доставишь мне удовольствие видеть, как ты борешься перед смертью? Ты просто... сдаешься? Ха! Это прекрасно! Я знал, что ты трус! Так же, как и все убийцы в конце!       Накамура запрокинул голову и презрительно рассмеялся. Затем плюнул на землю. Смертельное оскорбление.       Крохотная искра гнева поднялась в Кеншине. Он действительно собирался сдаться? Дать Накамуре испытать это удовлетворение?       – Парни, приготовьтесь – и по моему сигналу! – закричал Накамура.       Правда, было совершенно безнадежно драться, будучи таким измученным, но будь он проклят, если бы, слушая это злорадство, не захотел ударить этого хорька по лицу. Кеншин прикрыл глаза грязной челкой и сжал кулаки в рукавах.       – Три, два, один, – посчитал Накамура, – и…       – Остановитесь!       Кеншин поднял глаза. Этот голос…       – Прекратите! Ты не можешь этого сделать! Ты не имеешь никакого права! Прекратите, долбаные идиоты!       Позади Накамуры через толпу пробивались Макото и Хидэёси. Кеншин ничего не мог поделать, сбитый с толку. «Оро» просто соскользнуло с его губ.       Дуэт идиотов пробрался между ним и расстрельным отрядом Накамуры и закрыл его широкими спинами, убедившись, что Кеншин не мог видеть, что происходит.       В толпе вокруг них звуки движения и шарканья ног стали более интенсивными, вместе с бормочущими голосами:       – Это Баттосай. Казнь? Но почему? Это неправильно. Они собираются казнить хитокири Баттосая? Они сказали, что усыпляют бешеную собаку. Который из них Баттосай? Этот маленький рыжий без оружия. Который? Они тут все грязные с головы до ног.       – Отойдите! – Крик Накамуры прорезал шум толпы. – Вы прерываете санкционированную казнь безумного убийцы, человека, который представляет угрозу для всех нас!       – Убийцы, да? – ответил Хидэёси, и его голос был сухим и лишенным чувства юмора.       – Да, – сказал Накамура, заметно раздраженный. – Все было одобрено руководством Сацумы-Чоушуу. Отойдите в сторону, или я предположу, что вы в сговоре с Химурой, и казню и вас.       Макото фыркнул и провозгласил голосом, разносящимся далеко по округе:       – Так ты собираешься казнить троих своих людей? Что ты за командир такой? Я не собираюсь отступать. Если ты хочешь добраться до милашки, сначала тебе придется убить меня.       Кеншин моргнул, слишком потрясенный, чтобы что-то сказать или сделать. Макото и Хидэёси действительно собираются так поступить? Но... как он простит себя, если этих двух идиотов убьют? Он слабо сглотнул и наконец нашел слова.       – Макото, Хидэёси... не надо, пожалуйста, не жертвуйте собой ради сего недостойного. Все в порядке. Сей недостойный не стоит того.       – Заткнись, милашка, – прорычал Макото, затем повернулся к Накамуре, поднял руки в универсальном жесте капитуляции и усилил голос, чтобы всем было слышно. – Накамура, все это время, что я был в твоем подразделении, ты был дерьмовым командиром. Но на этот раз ты зашел слишком далеко. Это неправильно. С самого первого дня ты всегда давал Химуре худшую работу. Ты оскорблял его. Ты специально удерживал его деньги, и я лично видел, как ты пытался убить его всеми способами, которые только мог придумать! Но теперь, когда Химура наконец получил разрешение на уход из рядов Чоушуу лично от Кидо-сана, ты действуешь за его спиной и организуешь фиктивный приказ убить живую легенду Чоушуу?       Кеншин не знал, что делать. Он должен был найти способ избавить Макото и Хидэёси от страшной участи, но как? Используя ки? Об этом не могло быть и речи. У него ничего не осталось. Если он попытается использовать ки, то просто потеряет сознание. У него не было оружия или чего-то длиннее руки. Боги, как ему спасти этих двоих?       Хидэёси тоже повысил голос до крика.       – Хитокири Баттосай не сумасшедший! Химура преданно сражался годами. Парень потел, истекал кровью и жертвовал больше, чем кто-либо, кого я когда-либо знал, ради дела, ради нашей мечты – и вот как мы ему отплатили? Разве мы не провели три дня, разделывая войска Токугавы? Разве мы уже не видели достаточно смертей?       – Вы все сумасшедшие, – в ярости закричал Накамура. – Прекрасно. Вы все умрете. Парни, пристрелите всех троих.       Сердце Кеншина екнуло. Нет, нет, этого не должно случиться.       Звук вынимаемого из ножен клинка прорезал напряженную тишину. Низкий, хриплый голос сказал:       – Достаточно.       – Да! – Макото возликовал и отошел в сторону настолько, что Кеншин смог видеть Фудзивару-сана, прижимающего катану к горлу Накамуры, и капельки крови вытекали из тонкого пореза.       Время будто остановилось.       Глаза Накамуры расширились, рот приоткрылся в шоке…       Мужчины в расстрельной команде застыли, их глаза стали дикими и испуганными. Никоторый не держал пальцы на спусковом крючке, а некоторые даже опускали стволы на землю.       Фудзивара-сан сузил глаза и крикнул своим хриплым голосом:       – Опустите оружие, парни.       Толпа ожила. Люди начали кричать, выражая свое согласие:       – Прекратите! Почему вы пытаетесь расстрелять наших? Это безумие! – Некоторые люди даже вытащили свое оружие, держа его высоко, меньше угрожая, чем просто показывая, что у них действительно есть оружие, и если что-то не изменится быстро, ситуация может окончиться кровопролитием.       Расстрельный отряд не колебался, все побросали оружие и сдались. Очевидно, никто из них не был готов столкнуться с толпой линчевателей, когда им приказали выполнить свою грязную задачу.       Лица в толпе посветлели. Фудзивара высоко поднял меч и победоносно улыбнулся.       Макото и Хидэёси повернулись к Кеншину, достаточно быстро, чтобы схватить его за трясущиеся плечи, прежде чем его колени подогнулись.       – Я говорил, что мы защитим тебя, верно? – сказал Хидэёси с победной улыбкой на губах.       Кеншин слабо сглотнул, дрожа, как лист под осенним ветром. Странное ощущение расцвело в груди. Он моргнул, чтобы прояснить зрение, а затем кивнул.       – Да, так ты и сделал, – улыбаясь, согласился он.       Боги, это смешно. Он не понимал, почему его так трясет. Он глубоко вдохнул и выдохнул, повторяя движение достаточно долго, чтобы успокоиться. Наконец, он отмахнулся от помощи Хидэёси и Макото и встал на собственные ноги, все еще ощущая слабую дрожь.       Фудзивара-сан подошел к нему.       – Химура, тебе нужно уйти. Возможно, за тобой охотится еще кто-то, кроме этих ублюдков. Мы прикроем тебя и расскажем всем, кто спросит, что ты умер на полях Фушими. Но, мальчик, тебе нужно идти прямо сейчас и исчезнуть.       Кеншин встретился со взглядом самурая Чоушуу и медленно кивнул. Да, это имело смысл. Если бы Накамура действительно получил согласие на его казнь от руководства Чоушуу, то, возможно, за ним пришло бы больше людей. Он посмотрел мимо Фудзивары, где кто-то связывал руки Накамуры за спиной.       – А что насчет него? – спросил Кеншин, многозначительно кивнув в сторону бывшего командира.       Фудзивара-сан вздохнул, затем задумчиво потер подбородок.       – Для всех нас было бы лучше, если бы он умер на поле боя. Приближается ночь, там достаточно трупов, и еще один никого не смутит. Так он не сможет причинить нам неприятностей. Кроме того, он никому не нравился.       Это правда. Все знали, что Накамура затаил обиду, и каждый находящийся здесь может попасть в неприятности за неповиновение прямому приказу командира... или, другими словами, за соучастие в мятеже. Но Кеншин поклялся больше никогда не убивать. Независимо от того, как заманчива была цель, как легко это осуществить, это убийство не было справедливым.       Кеншин тихо откашлялся и прошептал.       – Пожалуйста, если возможно, не убивайте его. Он тяжелый человек, правда. И то, что он сделал, угрожая казнить Макото-сана и Хидэёси-сана, было неправильно, вот что я скажу. Но, пожалуйста, если можно, пойдите и расскажите об этом Кидо-сану. Он сможет помочь. Никто не должен снова умереть за сего недостойного.       – Что заставляет тебя думать, что Кидо не замешан в этом заговоре? – спросил Фудзивара со скепсисом. – Мы все знаем, что Накамура недостаточно высоко стоит, чтобы принимать такое решение самостоятельно. Ему нужно было согласие больших боссов, а нет никого более безжалостного или высокого в Чоушуу, чем Кидо.       – Кидо-сан в этом не участвовал, – возразил Кеншин. – Сей недостойный абсолютно уверен в этом. Если Кидо-сан хотел бы избавиться от него, ему нужно было только попросить.       – Ну, если ты так уверен…       Кеншин посмотрел на Фудзивару-сана, сузил глаза и кивнул, только один раз.       Мужчина покачал головой, громко рассмеялся и хлопнул его по спине.       – Я должен был знать, что ты усложнишь мне задачу. Ты милый маленький негодник, ты всегда все усложняешь. – И Фудзивара ушел, бормоча себе под нос ругательства.       – Итак, ты уходишь, – заявил Хидэёси.       Кеншин моргнул и посмотрел на своего друга.       – Да, вот так вот. В любой дальнейшей борьбе сей недостойный не хочет участвовать, вот что я скажу. Кроме того, эта неприятность с Накамурой…       – Я понимаю, – сказал Хидэёси и внезапно обнял его.       Ох! Его руки были как стволы деревьев, и буквально выбили из него дух! Но как бы странно ему ни было, Кеншину не хотелось от этого сбежать. Нет, ему было... почти приятно?       Прошла, кажется, вечность, прежде чем Хидэёси отпустил его и сделал несколько шагов назад, словно для того, чтобы дать ему дополнительное пространство, на случай, если он испугается. Кеншин невольно улыбнулся. Надежный Хидэёси всегда был внимательным к его проблемам.       – Как насчет меня, милашка? – прощебетал Макото.       Кеншин взглянул в медово-карие глаза молодого человека, который был сущим проклятием все эти трудные месяцы.       – Оро, – пробормотал он неловко, не зная, что сказать. Спасибо, что спас меня? Спасибо, что заставляешь меня волноваться, что тебя убивает твоя собственная глупость?       Глаза Макото сверкали озорством, словно он точно знал, о чем думает Кеншин.       Кеншину не понравился этот взгляд.       А затем, безо всякого предупреждения, Макото сделал быстрый шаг вперед, схватил Кеншина обеими руками за лицо и поцеловал прямо в губы. Губы его были холодными, обветренными и совсем незнакомыми... о, боги!       Внезапно Макото отпустил его и отстранился подальше с ухмылкой на губах.       – Прости, но я подумал, что это мой единственный шанс. Кроме того, учитывая, что ты потерял свой меч, похоже, ты не сможешь убить меня за это. – И потом этот идиот радостно отскочил, потрясая кулаком в воздухе, будто только что одержал величайшую победу.       Кеншин не мог отвести взгляда от весельчака, и жар смущения и потрясения залил его щеки. Что, черт возьми, не так с этим парнем?!       Но потом тюк с постелью и дорожная сумка ткнулись ему в руки, и он поднял глаза.…       Хидэёси смотрел на него, смеясь одними глазами, и невозмутимо сказал:       – Иди уже, чудик.       Два дня спустя Кеншин сидел один у костра на обочине дороги. Он весь промок и замерз. Особенно голова. Кончики волос висели темными сосульками. Он посмотрел на мокрые, слипшиеся темные волосы, свисающие с плеча, и чихнул. Боги! Последний раз в жизни он помыл голову посреди зимы!       Кто бы мог подумать, что почувствуешь себя настолько несчастным из-за мокрых волос? Даже толстое хаори, в которое он плотно закутался, не спасало от дрожи.       Теперь он никак не мог уснуть.       Он потер руки, чтобы разогнать кровь, утомленно наблюдая за пламенем, пожирающим сырое дерево.       Как он ни пытался удержаться, время от времени его обиженный взгляд возвращался тому дрянному куску металла, которым угрюмый оружейник Араи Шакку-доно его наградил. Или точнее, обременил.       После Тоба-Фушими Кеншин был готов полностью отказаться от мечей и кендзюцу. Однако его трижды проклятое любопытство и раздутое чувство долга заставили его сделать крюк к кузнице.       – Ты отнял так много жизней, сможешь ли удержаться от этого дальше? Если ты живешь мечом, то и умрешь от меча – это единственная дорога, по которой может пройти герой, несущий меч, – сказал Араи Шакку-доно, прежде чем бросить в него эту странную катану.       Кеншин нахмурился.       Он давным-давно растерял всю любовь к мечам. Он уже давно не верил, что в искусстве меча может быть справедливость или законность. Он решил отказаться от всего этого по очень уважительной причине. Он устал и наконец-то получил свободу выбора другого пути.       Три года назад он поклялся ей, что он найдет способ защищать и помогать простым людям, не убивая.       Какая прекрасная мечта.       Но все дело в том, что без меча он был никем. Он был рожден никем. Он был обучен лишь искусству кендзюцу и немногому другому. Забери у него меч и что останется?       Кеншин вздохнул.       Так что да, он мог понять замысел Шакку-доно, который дал ему этот меч. И да, он был благодарен. Но в то же время он ненавидел этого человека за то, что тот навязал ему этот новый путь. Просто, когда он был в состоянии выбрать, наконец, путь самостоятельно, ему дали…       – Прощальный подарок.       Это был, в некотором смысле, лучший меч, который Кеншин когда-либо видел. Первоклассная сталь, баланс, вес и длина меча – все было идеальным. Словно сделано специально для него. В руке меч лежал лучше, чем его старая катана, что совершенно ясно показало, насколько сильно он перерос свой старый клинок в последние годы восстания. Как Шакку-доно говорил ему не раз и не два.       – Этот меч не из числа моих смертоносных мечей, но и этого для тебя хватит. Попробуй себя в роли мечника с этой штукой на поясе, и ты узнаешь, насколько глубоко веришь в то, что только что сказал, и насколько это смешно.       Слова Шакку-доно все еще звучали в голове, когда Кеншин взял в руку непритязательный на вид меч и провел пальцами по простым и скромным ножнам. Он не торопясь оглядел цевье и рукоять, выполненные в упрощенном стиле. Возможно, это такая шутка от мастера меча, своеобразный способ покритиковать его плохую привычку часто ломать сменные части.       Кеншин снова вытащил лезвие из ножен, чтобы посмотреть на красиво выкованную сталь – и обратить внимание на край лезвия на неправильной стороне.       Он чуть улыбнулся.       Отсталый и нелепый меч. Как и он. Убийца, который не убивает, мечник, который не хочет обнажать меч... возможно, это оружие просто идеально для него.       Кеншин посмотрел на небо, вдыхая свежий зимний воздух. Даже с таким мечом он не был уверен, сможет ли когда-нибудь собраться с духом, чтобы обнажить его и использовать по назначению. Не сейчас – тогда, когда он сам лишь сломленная и усталая тень человека.       Он вздохнул.       Сегодня ему было восемнадцать лет и несколько месяцев.       Он чувствовал себя древним.       Глядя на звезды в небе, он прошептал:       – Любовь моя, что мне делать?