Wind blue

я сегодня похоронила то ли Бога, то ли чудовище, то ли сердце, носившее это всё. ©Ананасова

У Шерлока слишком худые, слишком неудобные колени, лежать на них — почти пытка, только то самое пресловутое человеческое тепло скрашивает ощущения. У Клары давно и безнадежно затекла шея, и можно было, конечно, давным-давно переползти на свободное кресло напротив… Зря что ли оно так давило на нее своей пустотой? Но расстояние до него кажется страшным, непреодолимым. Какое-то время назад (она не помнит, как двигались часы, пробовала следить за стрелками, но те будто скребли по изнанке черепа) Клара была уверена, что сможет взлететь — если захочет. То была легкость пустоты, наполненной разве что теми же пылинками, танцующими перед их лицами. Теперь пыль осела внутри, серой, душной пеленой покрыла легкие, сердце, мозг. Все ее тело работало со скрипом, продираясь сквозь всю налипшую грязь. — Тебе не помешала бы уборка, — смогла она из тяжелых, неповоротливых слов собрать, наконец, предложение. Губы тут же пересохли, закаменели, как у тех ангелов из городских легенд. «Не переставай смотреть на меня», — умолять бы Шерлока, чтоб не моргал, не отводил взгляда, что этой холодной магией позволяет ей дальше оставаться каменной, недвижимой. Неживой. Она не помнила слов, нужных для этого. Или, что вероятней, никогда не знала, каково это — просить. Их обоих не учили такому. Или все-таки их троих? — Я не позволю тебе прикасаться к моим вещам, Освин. «Как будто я собиралась подрабатывать гувернанткой у Шерлока Холмса», — так стоило бы ответить, да язык не поспевает за разумом, каким бы медленным, липнущим в смоле насекомым тот сейчас ни был. Клара вздрагивает от такого знакомого — и такого чужого, потому что голос не подделать, и память отказывается быть обманутой — обращения «Освин» и действительно ощущает рой мыслей, скребущихся внутри тысячей крошечных лапок. А ведь выглядели такими безопасно-мертвыми… Сил на иронию не хватает, внутренняя батарея мигает красным, все быстрее, уже понимая, что подзарядка сейчас не светит… а у Шерлока кожа на руках тонкая, бледная, не прячет синие пульсирующие вены. Клара думает о том, что можно вцепиться в эту длинную кисть зубами и прямо сейчас напиться тем голубым, светящимся, что течет по венам — конечно же, это не банальная кровь, о вкусе которой ей все время напоминают потрескавшиеся губы. Мысль не кажется безумной, и только глаза — то ли зеленые, то ли льдисто-голубые с каплями желтого тут и там — держат маленькое слабое тело на месте, фиксируют надежней любых кандалов. Клара ловит этот взгляд до капли, жадно и жалостливо, чтобы зацепиться за что-то, вынырнуть хоть едва-едва из моря серой пыли и спросить: — Это всегда так? — Что именно? Конкретизируй, — с ленивым раздражением уточняет Шерлок. Иногда Клара почти уверена, что это его раздражение — самая сильная эмоция, которая может между ними возникнуть. Но если б дело было лишь в эмоциях… Все сложнее, гораздо, гораздо сложнее. И пока кто-то из них — Невозможная девчонка или гениальный детектив — не распутает этот клубок, они обречены держаться друг за друга. — Ну… это, — попытка пошевелить онемевшими пальцами в красноречивом жесте проваливается. Она хотела бы сказать «терять того, кто жил в твоей голове», получается лишь поперхнуться и замолкнуть. А хваленая дедукция Холмса в кои то веки дает сбой. — По-разному. Возможно, тебе захочется плакать, начнется озноб и тремор. Тревога… Возможно, хоть и с меньшей вероятностью, тебе покажется, будто твой мозг разогнали в центрифуге, и все остальное тело и весь мир… не успевают за ним. Возможно, тебе понравится это чувство. — Тебе не бывает больно, — она даже не спрашивает, просто озвучивает мысль, которая видится этикеткой, нацепленной на рукав его пиджака. Сорвать и прочесть написанное — проще некуда. А некоторые все еще считают личность Холмса сложной, непознаваемой практически. Смешно. Острый локоть упирается между Клариных ребер, как будто надеется извлечь из них какую-то мелодию. Выходит только придушенный стон. — Боль всего лишь сигнал, предупреждение об опасности. Как если бы убийца звонил в дверь, прежде чем зайти и пристрелить тебя. — Но для Шерлока Холмса больше не существует опасности… — Кроме девчонки, которую уже трижды убивали, а она все равно здесь, в квартире на Бейкер-стрит. Совсем как… — Не надо! — Клара вздрагивает и в голове ярко вспыхивает «лучше пусть ударит, пусть застрелит из старомодного револьвера, что валяется на дне моей сумочки, пусть вгонит в меня критическую дозу любой дряни, пусть делает что угодно…» — Не называй имени, по-жа-луй-с-та. Шипящая просьба вязнет на языке, горчит в пересохшем горле. Имя — ключ, ключ, который есть у многих, но не все сумеют открыть им ту дверь с зарешеченным окошечком в глубинах воспоминаний Освин — тогда она была еще просто Освин. И уж тем более, далеко не все (следует читать как «никто») сумеют справиться с тем, что вырвется — нет, выйдет размеренным шагом, с прямой спиной и улыбкой, способной пригвоздить к полу — из ее маленькой тюрьмы. — Как ты выжила, Клара? — он меняет тему. Совсем чуть-чуть, но и этой малости достаточно, чтобы она смогла отвернуться от той двери и вспомнить, как нужно дышать. — Ты уже спрашивал. — И не получил ответа. — Получил, — она выталкивает воздух из легких, и думает о том, что в нем должны застыть крошечные — как пылинки — капельки крови. Если что-то так безнадежно болит внутри, разве не должно оно кровоточить? — Просто он тебя не устроил. Я Невозможная, Шерлок. Смирись с этим. Я же смирилась. — Невозможная девчонка и Король криминального Лондона… Поэтому он выбрал тебя? Или просто поиграл на Стокгольмском синдроме? Клара в очередной раз пытается проглотить ком в горле, чтобы тот преобразился, стал тяжестью в желудке или на сердце, но хотя бы дышать не мешал. В очередной раз у нее ничего не выходит. — Мне больно, Шерлок, — говорит она и впервые за много часов пытается пошевелиться, отползти в сторону. И говорит вроде о его руке, снова использующем бок Освин в качестве подлокотника. Если это рука сейчас проникала внутрь и стиснула ее сердце, как хрупкую фарфоровую чашку. Холмс смотрит на нее со смесью недоумения и любопытства. Так, наверное, бог смотрел бы на человека, которого не создавал, а случайно обнаружил на планете, которую полагал необитаемой. Так, наверное, смотрел бы человек, который слишком давно пытался человеком не быть. Она помнила лишь одни глаза, которые умели стекленеть в том же почти что вежливом непонимании. А после ты оказывался пришпиленным этим же взглядом, бабочкой, что потеряет свою маломальскую ценность, как только ее классифицируют, вклеют в альбом, подпишут и захлопнут над еще вздрагивающим тельцем тяжелую обложку. Клара предпочла бы не помнить. Клара хотела бы уметь не забывать. Наверное, именно поэтому сейчас она была здесь, пыталась не искать сочувствия в том, кто смотрел на нее сверху вниз. Но что в таком случае она хотела найти?.. — Он не мертв, признай уже, Освин. Мы ведь оба знаем… — Он говорил, что тебя будет сложно убедить. Но… прости. Из мертвых умела возвращаться только я. Ну и ты тоже, но розыгрыши и уловки не в счет. — Почему ты извиняешься? — Потому что кто-то должен был. Он не может. Ты… Тоже, в общем-то. Остаюсь я. Я всегда остаюсь, понимаешь, Шерлок. Кончики подрагивающих пальцев пытаются аккуратно коснуться ее щеки. Выходит скорее неловко, и Клара подавляет в себе желание отвернуться. — Пытаюсь понять, Освин. Обычно это не вызывает у меня таких затруднений. — Ты понимал его, — она бездумным взглядом скользит по корешкам его книг, по полумесяцам от кружек, отпечатанным на столе. — Знаешь, говорят, сразивший дракона, сам становится им. Возможно, если бы я сражалась, а не пыталась… не пыталась стать, как он — то не осталась бы ни с чем. У вселенной совсем нет логики, тебе не кажется? — Не кажется. — Ну разумеется, — Клара усмехается и полуосознанно ощупывает запястье детектива, то ли в поисках пульса, то ли в поисках опоры. Чья-то история закончилась на той крыше, закончилась вкусом металла во рту и коротким хлопком, после которого занавес опустился, а зрители покинули зал. А кто-то все продолжает падать и никак не может достигнуть дна. Может, она лишь тульпа, отпечаток на зрачке у того, кто, разогнавшись, летит на встречу с собственной смертью? А может, он разгонится так, что пропустит ее, как патруль на ночном шоссе? Может, может… Как эта странная система вероятностей привела ее сюда, на Бейкер-стрит, практически в объятия к детективу, которого равно стоило б уважать и ненавидеть? И это чувство внутри, сильнее голоса разума и интуиции вместе взятых, говорит, что если она умрет здесь, то умрет уже насовсем. Клара не боится смерти, но знает, что ад — эта та самая дверца в ее голове. Приоткрытая еле-еле, а не распахнутая. Вечность, наполненная скрипом несмазанных петель. И больше ничего. — Мы ведь оба потеряли все. Смысл, Шерлок. Лекарство от скуки, панацею от страха смерти. Смерть никогда была реальной, не для меня. А теперь… Все стало ей. — Мориарти жив, Освин. Ее пальцы сжимаются браслетом наручников вокруг его руки. Клара чувствует трепет в своей ладони и хочет неуместно расхохотаться: вот она, почти что схватила Шерлока Холмса за сердце. Но Холмс ни с того ни с сего легко высвобождается. Клара хватает лишь пустоту. Бесценная награда, бессмысленная опора. — Жив. Но только в твоей голове, Шерлок. И если б это было хоть капельку менее метафорично, — губы трескаются в уголках от внезапной потребности улыбнуться, — я вскрыла твой череп, не задумываясь. Но все, что я могу… — она приподнимается и постукивает костяшкой пальца по высокому лбу, — знать, что он там. Стрелки, кажется, все еще ведут отсчет в обратную сторону. Их «кат-кит» пробегает мурашками по предплечьям, переползая на шею, холодя затылок. Клара смотрит на Шерлока, а тот вглядывается в нее, как в темную комнату в поисках черной кошки — даже его зрачки распахиваются шире. Или это всего лишь тень, упавшая на лицо? — Мориарти в моей голове… — тянет Холмс, пробует слова, как незнакомую сладость, как правила новой игры. — Неужели тебе этого мало? Отвечать ей почему-то страшно, невыносимо жутко, и сердце оживает, бьется внутри, словно в поисках выхода. Клара зажмуривается и слышит щекочущее ухо: — Ты скучала, Освин?.. Два голоса сливаются для нее в один.