В бреду.

Холодная прозрачная вода течёт из крана тонкой, едва заметной на фоне белоснежной раковины, струйкой, медленно наполняя своеобразную чашу из свободных от перчаток рук турианца. Шершавые ладони мужчины долго пытаются не дать воде просочиться сквозь скрюченные пальцы и утечь в водосток, но Сарен терпеливо дожидается, пока уровень жидкости удовлетворит его прихоть. Наконец, этот момент настаёт, однако в следующий же вся сбережённая вода расплёскивается по каменному лицу вялого турианца. Сарен тщательно умывается: протирает уставшие от долгой работы глаза, небольшой нос, острые жвалы, проводит когтями по длинным боковым выростам. Он выключает подачу воды и боязливо поднимает голову, чтобы взглянуть на собственное отражение в зеркале. Запотевшая от тепла и влажности поверхность даёт ему ещё пару минут на принятие решения. Сарен непреклонен. Турианец дико рычит и в порыве ненависти к самому себе рукой прочерчивает на зеркале рваную дорожку, из которой на него хмуро смотрит исподлобья его отражение. Сначала ему кажется, что это вовсе не он, что это проделки больной фантазии, просто-напросто галлюцинации от хронической бессонницы; затем беспощадная память в противовес постепенно выдаёт ему знакомые образы, болезненно мелькающие в голове, насильно заставляет вспомнить грязное прошлое, и вскоре беглец-таки осознаёт – это действительно он. Хмурое серое лицо взирает на него в ответ с отвращением, брезгливостью, неудовлетворением, грустью. Он ни капли не изменился: всё такой же потрёпанный временем турианец средних лет с явными жнецовскими… улучшениями, которые возможно скрыть исключительно лишь под плотным костюмом, смастерённым на заказ, или монашеским балахоном. Даже непонятного цвета глаза неизменно источают приятное голубоватое свечение, как и выглядывающая кое-где из-под кожи синтетика киборга. Из нововведений можно выделить только маленький круглый шрам на правой мандибуле, потускневший, но, к счастью, не слишком уродливый. Сарен саркастически хмыкает, когда эта мысль щекочет его сознание – этот тусклый шрам не способен затмить его общее уродство. Спустя пару минут бывший СПЕКТР отстраняется от зеркала, прощаясь со своим жутким клоном, и, смахнув с лица капли воды чистым махровым полотенцем, выходит из душной ванной комнаты. Раздаётся протяжный сигнал-звонок. Сарен настораживается, неохотно бредёт к входной двери своей мрачной квартиры, по пути хватая с полки заряженный пистолет и пряча его за бедро. Он медлит, выжидает, надеется и уповает на то, что визитёр уйдёт и больше никогда его не потревожит, но настойчивый звонок повторяется; измученный Сарен, привыкший к одиночеству и покою, не желает принимать гостей, хотя всё-таки убеждает себя проверить по видеофону, кто именно стоит за дверью. Не зря. Пара воздушных нажатий на голографической клавиатуре включает изображение с охранной видеокамеры, самостоятельно установленной им пару месяцев назад как раз для таких случаев. На изображении, под дверью, развязно стоит, ковыряясь в инструметроне, известный до боли человек. Удивлённый Артериус выключает камеру, спешно кладёт пистолет обратно на то же место, с которого он его и взял, нервно выдыхает и, взяв себя в руки, открывает чёртову дверь. Мужчина, слишком увлечённый своими делами, даже не поднимает на турианца своих серо-голубых глаз. Слегка отросшие и неопрятно взъерошенные тёмные волосы, недельная щетина, заурядная гражданская одежда – обтягивающие брюки, простецкая футболка да чёрная толстовка поверх – выдают, скорее, образ среднестатистического обитателя мерзкой Омеги, пьянчуги или мелкого наркоторговца, но никак не бравого капитана «Нормандии» и первого в мире человека-СПЕКТРа, спасшего миллиарды жизней во время битвы за Цитадель в восемьдесят третьем году. Отличная маскировка для тайной встречи, впрочем, сработала, как надо: никто на станции даже не окинул капитана своим королевским взглядом. Спрятавшись под капюшоном, Шепарду удалось избежать ненужных стычек и проблем, и он был доволен результатом, а остальное его уже мало волновало. - Здравствуй, Сарен. - Джон, - автоматически вылетает из уст обескураженного турианца. - Значит, всё же не забыл про меня. Капитан отрывается от инструметрона и, уловив пригласительный кивок, ступает внутрь слабоосвещённой части апартаментов. Он выползает из тесной прихожей на открытое место, останавливается в нерешительности и любопытно оглядывает вполне приличную для беглого преступника квартиру, вытянутую в прямоугольник: по левую от него сторону располагается небольшая кухня со всеми удобствами и личной барной стойкой, справа – ванная, уборная, впереди – спальное место, соединённое со скромной рабочей зоной. Всё гармонично сочетается в серо-чёрных тонах с синими акцентами, всё в стиле турианского минимализма: чистота, порядок и ничего лишнего. - Впечатляет, - признаётся Шепард. - Смог вывести в наличку часть средств до закрытия моего счёта Советом. Как ты меня нашёл? - Отследил по личному кодовому номеру твоего инструметрона. Подумал, что лучше будет нанести визит, чем строчить письмо, которое, возможно… могут перехватить. Решил-таки перебраться на Омегу? - Надеюсь, по понятным причинам, - Сарен выплывает из тени, хитрой кошкой обходит Шепарда сбоку, осторожно, плавно, грациозно. Преграждает ему путь, вставая чуть ли не вплотную к капитану, и пронзает человека своим голодным хищным взглядом. Никаких дополнительных вопросов о самочувствии, никаких бессмысленных расспросов и волнений, никаких упрёков и обид в адрес ожившего мертвеца – он всё знает и прекрасно понимает. Киборгу не нужно что-либо объяснять – за Шепарда эту работу делают новости, слухи. И Сарен не желает тратить на ненужную болтовню драгоценное время, ибо целых два долгих года минуло с их последней недолгой встречи в дешёвом клубе Цитадели на нижних уровнях; теперь для бывших СПЕКТРов важен каждый миг, проведённый наедине. Лишь одна насмешливая фраза случайно – или нет – вылетает из уст Артериуса спустя пару минут, портя шаткую атмосферу: – «Цербер». Такого даже я от тебя не ожидал. - Вынужденное сотрудничество. - Коллекционеры? - Уже слышал? - В местном баре кто-то про это говорил, - отмахиваясь, выпаливает турианец и направляется к своим покоям, мимолётным жестом подзывая солдата к себе. Шепард не отвечает, только отрывисто фыркает носом – сплетников не терпит, но, быть может, именно они и предотвратят появление лишних жертв, может, своими россказнями они смогут предупредить людей Омеги об опасности, натолкнуть на мысль об осторожности и предусмотрительности. Хотя… Что за глупость? Если по негласному правилу Омеги каждый, кто ступает на эту треклятую станцию, уже должен быть начеку в любой момент времени, дабы не словить шальную пулю, вряд ли новость о вновь появившихся Коллекционерах как-то по-особому взбудоражит умы здешних обитателей. Местные жители каждый час проживают с мыслью об их верно увеличивающихся с каждым вздохом шансах умереть. Мужчина следует по пятам знакомого в уютную спальню, откуда льётся тёплый свет, освещающий добрую половину убежища турианца. И замирает на минуту, когда обнаруживает источник того самого света - огромные панорамные окна, растянувшиеся сразу на две стены и образующие меж собой прямой угол. Из одного окна, наполовину прикрытого жалюзи, можно наблюдать шумную рыночную улицу внизу, с яркими магазинными вывесками и неоновыми огнями, практически вплотную прижатые друг к другу жилые небоскрёбы напротив квартиры; из другого открывается шикарный вид на просторы преступной Омеги, на пылающий горизонт, на крыши сравнительно невысоких домов, на потоки шустрых аэрокаров. Вряд ли бы Призрак позавидовал такому зрелищу, но Джона зависть точно пробирает до костей: наблюдать статичный бескрайний космос из иллюминатора корабля ему порой надоедает, гложет каприз изредка менять обстановку, хочется разнообразия в своём закутке. - И всё же они не являются достаточно уважительной причиной для сотрудничества с «Цербером». - О, неужели? – Джон изгибает бровь и ухмыляется, скрещивая руки на груди. Из него фонтаном брызжут ироничные вопросы: – Интересно, а что бы сделал ты на моём месте? Неужто бы стоял в стороне? Или ползал бы на коленях перед всемогущим Советом, прося оказать помощь в защите своей расы от похищения малоизученными насекомыми-переростками, что появляются неизвестно откуда? Ждать их решения пришлось бы долго, слишком много геморроя. Может, если ты такой смелый, подумал бы о том, чтобы в одиночку дать отпор врагу? Конечно, учитывая, что теперь у тебя нет армии послушных гетов. - Союзников можно найти не только в… «Цербере». О, сколько же презрения он вкладывает в произношение названия данной организации – больше, чем можно себе представить, - сколько же яду впрыскивает в каждую букву этого гадкого слова. Сарен сдерживается от плевка. Наверное, если бы его спросили, что он думает о «Цербере», исповедь затянулась бы надолго: у него, кстати говоря, было время перебрать все свои воспоминания, равно как и прочитать тонну довольно интересных статей в экстранете. Оказывается, всемирная сеть горазд урезала биографию Джека Харпера и историю его нелепой шайки. Намеренно или нет – предатель понятия не имеет. - Время, Сарен. Оно нас поджимает. Возможности также не безграничны. Приходится пользоваться тем, что есть, - Шепард делает недолгую паузу, засматриваясь на завораживающие огни сокрушительного мира бандитов. – К тому же я им должен. За воскрешение. Кредитов так… четыре с лишним миллиарда, вроде бы, или около того. Оплату пока произвожу трудом и выполнением миссий. Хотя кто может сказать, чего ещё они захотят от меня? Насладившись воодушевляющим видом станции, человек поворачивается спиной к окну, лицом - к раздетому по пояс турианцу, что хозяйски распластался на широкой кровати и впечатывал своим весом в матрас гору мягких подушек. Шепард хмурит брови, когда подмечает неизменно выглядывающие из-под покоцанной кожи и плоти турианца кибернетические имплантаты, порты, непонятные трубки и всё ту же неродную пришельцу руку. Когда-то Сарен обещал ему измениться, и Джон, отправляясь сюда, хотел узнать – внешне или внутренне. Первый вариант отпал. Что насчёт второго? Артериус, не обращая внимания на приятеля, отводит одну руку за голову для пущего комфорта, а другой лишь для фона включает трансляцию локальных телеканалов, коих здесь всего пара штук. Сарен молчит, не шевелится, не смотрит на капитана. Его застывший взгляд хоть и направлен в экран телевизора, но создаётся ощущение, будто он проходит сквозь него. Тишина давит на нервы обоих мужчин, порождает неловкость, смущение, гнев – хочется разорвать эту тишину, выплеснуть всё, что бушует в душе, наружу, разругаться в пух и прах, может, даже подраться, но хаос и ссора переносятся на потом. Сейчас не время. Языки вояк будто завязаны в узел. И, кажется, их завязал страх. Турианец начинает без остановки бездумно щёлкать каналы. Из-за их малого количества он невольно наворачивает уже пятый круг. Даже не замечает, как на другой край кровати осторожно присаживается человек, небрежно скинувший на пол свою толстовку и снявший массивные армейские ботинки. - Я набираю команду, - внезапно, как гром средь белого дня, раздаётся голос Джона. - Из таких же безумцев, как и ты? - Именно. Было бы здорово, если… - Если что? Если бы я тоже вошёл в их число? - перебивает и заканчивает мысль Сарен. Не столкнувшись с отрицанием - угадав, - он выключает телевизор и поворачивает голову к сидящему на противоположной стороне постели человеку, прерывая возможность дальнейшего развития данной темы: – Нет. И ты знаешь почему. - Знаю, - хмуро соглашается тот, буравя тяжёлым взглядом коврик на полу. - Итак… - тянет Артериус, уводя разговор в другое русло, а затем едко выдаёт: – Сколько у нас есть времени, капитан? Шепард растерянно и безразлично пожимает плечами, расплывчато бурчит: – Пару часов, может. У меня ещё остались дела на Омеге, так что волей-неволей вернуться придётся, - вздох даёт фору, дабы собраться с мыслями. – Нужно будет также проверить Гарруса - ему ракета в лицо угодила, знаешь ли. - Гаррус… Тот юнец из СБЦ, что однажды решил начать под меня копать? – вспоминает Сарен и сомнительно фыркает на короткий кивок солдата. – Он ещё жив? - Он очнулся, ходит, даже порывается в бой, но… за ним всё равно стоит пока приглядывать. Мы также завербовали саларианского учёного, Мордина, у него здесь своя клиника была. Он действительно ценный член команды, опытный специалист. И ещё… Раздражённый Сарен утробно рычит, срывается, в ничтожный миг подлетает к человеку сзади, нависает над ним мрачной тучей и хватает одной рукой за короткие волосы, другой - за колючий подбородок, вынуждая максимально откинуть голову и взглянуть ему в глаза. На лице Шепарда мелькает гримаса ужаса и боли, постепенно сменяющаяся уверенностью в своей безопасности. Острые когти турианца неприятно впиваются в нежную кожу человека, шея которого хрустит, ноет от неудобного положения и мгновенно затекает; Артериус медлит, не хочет отпускать Джона, будто наслаждается своим доминированием. - Люди слишком много болтают, - шипит тот, подавляя прошлые привычки и смутные желания, ослабляя хватку и медленно скользя руками по телу человека от макушки до поясницы. Когтями он ловко поддевает край футболки живого мертвеца и поднимает вверх, избавляя человека от ненужного элемента одежды. Футболка присоединяется к измятой толстовке, следом летят камуфляжные брюки, под конец - боксёры. - Не больше саларианцев. - С этим можно поспорить. Турианец дёргается, опрокидывает человека на спину, начинает неторопливо, растягивая удовольствие, исследовать всевозможными способами такое знакомое, но в то же время будто и совсем чужое - новое - тело, до которого он не касался целых два года. По которому он так соскучился. Затем, повинуясь горячим животным инстинктам, полностью освобождается от сковывающих движения тряпок, тычет человека в грудь, придавливает сильной рукой к кровати и одновременно тянется к мускулистой шее любовника, чтобы прикусить её подобно дикому зверю Палавена. Люди… Эти заносчивые, непредсказуемые, инфантильные и безрассудные существа всегда вызывали у Сарена не только едва уловимый саркастический смешок, натянутый и несерьёзный, но и самые неприятные чувства и ассоциации, накопленные за всю жизнь. Несмотря на их хрупкость, жалкость, неопытность, разрозненность и полное отсутствие должной военной – и не только - дисциплины, ничем не выдающиеся новички представляли собой лишь затаившуюся угрозу под маской невинности, не более. Он считал – и, видимо, до сих пор считает – людей просто занозами в задницах засидевшихся “старичков”, обычными зазнайками и эгоистами. Врагами на веки вечные. Тридцать лет Сарен бережно вынашивал в себе истинную ненависть к каждому эволюционировавшему примату Земли, к любому отдельному представителю человечества, каждый из которых теперь неустанно показывает свою якобы значимость в обществе, кричит на весь мир о своей ценности и уникальности, хотя, на самом деле, все они – ничтожные пылинки; грязь, случайно прицепившаяся к подошвам сапог турианцев и случайно разлетевшаяся впоследствии по всему Млечному Пути. Сейчас мужчина также видит, в основном, только минусы этой неукротимой расы, что опухолью разнеслась повсюду, куда не глянь. Почему-то каждый раз он невольно сталкивается лишь с новостями о бедах, что натворили люди, об их провалах, неудачах и преступлениях; ничего хорошего на глаза не попадается. Ненависть Артериуса к людям появилась, увы, не из воздуха - у него были на то причины. Потеряв брата и ещё с десяток собратьев, киборг давно убедился в опасности приматов, в их безумстве и несдержанности. Ибо даже один жалкий человечишка, как мелкий тлеющий уголёк, способен устроить необъятный, всепоглощающий пожар. Кто бы мог подумать, что Сарен через столько лет благополучно поставит пылиться на полку все свои ранние убеждения и верования, потушит внутренний огонь и безо всякого отторжения, чванства и высокомерия будет спокойно трогать человека собственными голыми руками, что будет ублажать его, пускай и по-своему? Желчно ухмыляющаяся жизнь словно бы играется, подшучивает, насмехается над бедным Сареном, который, впрочем, предпочитает об этом более не задумываться - себе дороже. Но отставной СПЕКТР ни о чём не жалеет... Даже о любимом человеке. Его добыча сминает одеяло, закатывает глаза – боль от зубов турианца заглушается возбуждением и желанием. Приятные ощущения переносят Шепарда из этого мира в совершенно иной, где его уже ничто не заботит. Он забывает про время, задания, обязанности, не реагирует на царапающие до крови его тело лапы инопланетянина… Поддаётся навстречу беглецу, открывается лишь для него одного, позволяя сполна наверстать упущенное и, видно, извиняясь за долгое отсутствие. Всё красками сливается в один большой кипящий котёл наслаждения, в котором он с удовольствием купается, как на курорте. Вероятно, что-то схожее происходит и с Сареном, но Шепард не может точно это определить: ему всё ещё трудно читать эмоции представителей столь удивительной расы. Однако Джон прекрасно видит все старания турианца, несмотря на морщинистое стабильно-равнодушное лицо оного, отпугивающее всех прохожих, несколько резкие движения, которые, кажется, нисколько не меняются со временем, грубые толчки и в целом доминантное поведение, мало выражающее любовь или какую-либо нежность к партнёру. Сарен будто пытается живьём содрать с человека кожу, разорвать его на части, стереть в порошок и развеять прах над всей Омегой. Он груб, но отнюдь не холоден. Странно. Неужели Артериус готов забыть все проступки людей, простить их? Неужели он так циничен и безлик? Ведь сейчас в его руках извивается отличная возможность разом отомстить всем и каждому, да только вот желания совсем нет. Или это просто скользкая благодарность не даёт ему совершить непоправимое? Мужчина под изменником переворачивается на живот, стонет – не от боли и некоторого дискомфорта, но от хлещущего наслаждения – и прогибается в спине, чтобы позволить властному любовнику взять полный контроль над ситуацией. Артериус замечает это и неожиданно для самого себя совершает признательный, не столь резкий, толчок; Шепард закусывает губу и улыбается, его мозолистые пальцы переплетаются с птичьими лапами загипнотизированного турианца. В котле становится слишком жарко, душно, невыносимо. Возникает желание облиться ледяной водой, окунуться с головой в прорубь и утонуть там. Шепард задумывается, не скорые ли это признаки начинающейся аллергии. Или же ему просто настолько хорошо? Наконец, Сарен приостанавливает движения и прижимается рельефной грудью к неширокой потной спине перебежчика. Развязка близка, и вот… Он фырчит прямо в затылок уткнувшемуся лицом в подушку человеку, довольно чиркает когтем по его бледному плечу, оставляя едва заметную красную полоску, и заваливается на бок рядом, подёргивая мандибулами от умопомрачительного финала и тяжело дыша. Оба грешника засыпают, отвернувшись друг от друга. *** Сарена окутывает непроглядная тьма, неизвестная, пугающая, пробирающая до дрожи. Знакомая. Его непривычно охватывает паника, медленно расползающаяся по телу подобно невидимому ядовитому плющу и облепляющая безвольного турианца широкими лепестками. Он застывает на месте, словно статуя; собственные конечности не слушаются, только глаза бессмысленно мечутся по черноте. В голове – каша. Мысли путаются, перебивают одна другую, создавая нестерпимый гул, чьи-то низкие голоса раздаются громким эхом, и Артериусу кажется, что он их знает - знал когда-то, по крайней мере. Турианец не в силах усмирить бунтовщиков. Спустя вечность глянцевый пол под ногами заложника трескается и проваливается в бездонную пропасть, а вместе с ним отправляется и он сам. Всё резко меняется, когда Сарен решается открыть глаза. Тьма уступает место ослепительно белому свету, а тот, в свою очередь, вновь меркнет. И появляется огонь. Издали слышны приглушённые раскаты тревоги, видны опалённые в клумбах и палисадниках деревья, следы от пуль и взрывов, разбитые стёкла, рассыпанные по всему полу вперемешку с грязью и кровью. Сарен морщится. Кое-где лежат бездыханные тела жертв его собственных амбиций. Ему даже чудится запах гари, чудится, что едкий дым реально проникает через ноздри в глубины его лёгких, опаляет всё изнутри. Артериус едва не задыхается. Сердце нагло плюёт на нормальный ритм и устраивает свой рок-концерт, с бешеным, сатаническим битом. Сарен догадывается, что вокруг него стремительно формируется хитрая иллюзия, всего-навсего сцена из прошлого. Ведь это уже было. Он всё это уже ощущал на своей шкуре. Тысячи раз переживал этот треклятый момент в своих самых жутких ночных кошмарах. И то, что он видит сейчас, - один из них. «Нет, - думает Сарен. – Нет, только не это». Бежать некуда. Щипать и бить себя бесполезно. На зов о помощи никто не придёт. Он в ловушке, из которой самостоятельно ни за что не выбраться. Остаётся только молиться, чтобы кто-нибудь хорошенько встряхнул его сонную грузную тушу, а лучше – окатил ледяной водой из ведра. Напичканная металлом и светящимися имплантатами пасть турианца открывается сама по себе, выпуская на волю всего три слова: - Прощай, Шепард. Спасибо. Непослушно колеблющаяся рука стремится ввысь. Выстрел прижатого к щеке пистолета едва не выкидывает Сарена из кошмара, хотя успевает прилично размыть тонкую грань между сном и явью. Грудь бывшего СПЕКТРа ощущает сильный толчок, выбивший из лёгких весь грязный воздух; что-то успело секундой раньше перехватить изменника и потянуть в сторону. Слух улавливает звон битого стекла, глухой стук. Перед глазами турианца взрываются сверхновые, огни до тошноты кружат голову, а тело мгновенно слабеет, тает, чуть не растекаясь по земле. Его тяжёлые веки с трудом расходятся, и мутный взгляд случайно цепляет расплывчатую тёмную фигуру, что с лёгким беспокойством и сомнением склонилась над умирающим козлом отпущения Жнецов. Фигура что-то мямлит, жестикулирует, да только, кажется, не Сарену. Яркие лучи, очерчивающие силуэт человека, мучительно слепят, хотя это – ничто, по сравнению с внутренней многолетней болью, которую тот неизменно подавлял, глушил вплоть до этой минуты. Теперь же эта душевная боль просачивается через каждую блядскую пору турианца наружу, терзает его, мучает хуже, чем это сделал бы любой свихнувшийся палач-изверг. Перерезанные путы «Властелина» спадают, рассыпаются серым пеплом; чистое сознание Артериуса, избавленное от оков, вновь подчиняется лишь своему хозяину. Однако свобода досталась марионетке слишком поздно. Сарен расслабляется, забывается, думая, что это его конец, и спокойно позволяет течению нести его дальше по реке, куда бы то ни было; он не волнуется о том, куда его выведет в конечном итоге шустрая река; мужчина больше не сопротивляется. «Я был глуп, - шёпотом прокатывается мысль, омывая искалеченный разум. – Я был наивен». Станция трясётся, за большими окнами Башни Цитадели идёт война. Выстрелы, грохот, дребезг, истошные крики, вопли и скулёж напуганных людей обволакивают расколотый рай, а затем… всё затихает. Он дышит, сердце размеренно стучит: что-то неуловимое всё ещё держит его на этом свете. Или это просто действующий панацелин, что приятным холодком целует рану? А, может, это чьи-то настойчивые несильные пощёчины не дают ему отключиться навек? Все вопросы почему-то отпадают, когда тёмная фигура размывается в бок и частично исчезает из поля зрения турианца, когда совсем близко от его головы враг душераздирающе произносит: - Беги, ублюдок. Тогда он, ещё до конца не поняв всего происходящего, беспрекословно встал и побежал прочь - дыра в мандибуле не мешала ему, мешала лишь неизвестность и призрачное чувство... вины. В конкретно этом же кошмаре всё иначе. Невзирая на неспешно приближающиеся языки пламени, предатель продолжает лежать на необычайно холодной земле жухлого палисадника, среди обломков побеждённого «Властелина» и разрушенной Цитадели. Рядом с синеющим Шепардом и перегретым пистолетом. *** Чуткий Сарен просыпается скорее не от кошмара, а от шороха. Открывает глаза и видит перед собой озадаченное лицо Джона. Как и тогда. Человек увлечённо шуршит компактной упаковкой с капсулами антигистаминного препарата, пытаясь достать заветную таблетку и изредка поглядывая на партнёра. - Плохой сон? – буднично интересуется тот, склоняя голову к плечу. Наконец, коробка поддаётся хозяину, и Шепард всё-таки принимает гипоаллергенное лекарство внутрь. - Худший. Изменник резко приподнимается, гаркает. Его коробит от накатившей волнами злости. Ярость неожиданно седлает сломленного Артериуса, запутавшегося в ворохе жизни и потерявшего всякий смысл для встречи нового дня. Турианец, точно бешеный пёс, сорвавшийся с цепи, отталкивает человека, перекатываясь, заваливает его обратно на кровать и занимает верхнее положение, разрешая своим сильным рукам до судорожного вздоха сдавить шею любовника. Мужчина под ним панически пытается освободиться из захвата, образумить турианца, отвлечь, контузить, но все его жалкие попытки неудачны. Смешны. - Зачем?! Зачем ты помешал мне? – шипит Сарен, и красное лицо его жертвы кривится. Джон скалится, безысходно открывает рот, надеясь поймать ещё один спасительный глоток воздуха и обнажая белые зубы. Удушье медленно лишает человека сил. – Почему спас?! Шепард не отвечает – не может. Клешни Сарена крепко держат того за горло, дьявольски давят на кадык, перекрывают воздушный поток. Наверное, ещё бы чуть-чуть, и доблестный вояка бы умер во второй раз крайне глупой, нелепой, абсурдной смертью от рук того, кого он вообще не должен был оставлять в живых два года тому назад. Однако, к счастью капитана, киборг вовремя опоминается, одёргивает руки назад, как будто до этого держал в них раскалённые камни, неспешно сползает с голого человека и отходит в сторону. Пока тот загнанно вжимается в мягкую спинку кровати, стараясь нормализовать дыхание, Сарен уже окончательно приходит в себя. Отвернувшись к окну, турианец молча наблюдает за суматохой Омеги. Перепады настроения не радуют. - Потому что я человек, - слышится тихий голос за спиной. - Это не ответ. - Это ответ, - Шепард твёрдо стоит на своём, - но, да, не тот, что ты хотел бы услышать. Сарен качает головой; он не понимает. В его мозгу не укладывается эта фраза, не стыкуется с тем беспричинным поступком человека, не несёт в себе особого смысла, да сам Шепард, впрочем, и не ждёт понимания. Беглец получил свой ответ, и на этом щекотливая тема закрывается. Артериуса морозит желание вновь уединиться, поразмыслить в который раз над своей жизнью, над тем, что он с ней творит. - Я, пожалуй, пойду, - точно прочитав мысли преступника, бросает Джон и, быстро, как и положено любому хорошему солдату, собравшись, медленно бредёт к выходу. Поясница всё ещё ноет он недавних плотских утех, ноги подкашиваются, в некоторых местах на коже из-за позднего приёма лекарства успели появиться зудящие покраснения и высыпания. Капитану плевать. - Если захочешь поговорить или… встретиться, то я всегда на связи. Мои контакты найдёшь у себя в инструметроне. Турианец не останавливает Джона – даже не пытается – и, сохраняя нерушимое молчание, дожидается его скорого ухода. Когда же входная дверь скромных апартаментов, шипя, закрывается на замок, оповещая Сарена о том, что теперь в его логове никого больше нет, он взрывается. Первой в стену летит крохотная стеклянная статуэтка – не слишком-то качественная реплика одной из самых знаменитых турианских скульптур, затем к рассыпанным осколкам безделушки присоединяется непрочитанная им до сих пор книга, что случайно попалась под руку взбесившемуся владельцу. Потом рычащий Артериус одним загребущим движением скидывает всё с небольшого рабочего стола на пол, опрокидывает стул, светильник, скребёт когтями поверхность оконного стекла, оставляя на ней две белёсые дорожки. И летит к барной стойке. Там он, не жалея, берёт самый лучший турианский бренди, который только мог достать, и заполняет им половину прозрачного стакана. Залпом осушает его, наливает себе повторно. Снова и снова. Мысленно рвёт в клочья все правила, забивает на приличия и собственные догмы, разбивает несчастный стакан и допивает напиток прямо из узкого горла бутылки. Сегодня он, впервые за многие годы, напился как скотина. Сарен не знает, что будет дальше – с ним, да и вообще. Не знает, стоит ли теперь продолжать короткие недосвидания с Джоном, стоит ли в очередной раз промывать самому себе мозги, вороша прошлое в алкогольном бреду, стоит ли вообще просыпаться. Печальная дама – депрессия – давно уже окутала мужчину с ног до головы, подчиняя себе, а тоскливая апатия вдруг стала верной подружкой, с коей он теперь коротает свои скучные деньки. Несомненно, Сарен чувствует негативное влияние этой мутной компании на него, и оно ничем не уступает разрушительному влиянию кукловода-«Властелина». Артериус не сдался, нет… Он просто… запутался. И устал бороться с самим собой. Проклиная всё на свете, мужчина вновь обнимает сладкое одиночество и бессмысленно проводит так несколько последующих дней, среди устроенного им же беспорядка. Одним поздним вечером, оказавшись в безлюдном клубе, где-то в тёмных глубинах Омеги, турианец всё-таки набирается смелости отправить небольшое послание Шепарду. Из трёх слов.