В бреду.

Он… чист, и, что странно, невероятно гордится этим. Последние несколько лет он независим от любых видов забав, хотя почему-то именно сегодня ему хочется сорваться и травануть себя какой-нибудь дрянью, что пребывает в неописуемом изобилии на этой треклятой станции; именно сейчас он бы отдал свои последние сбережения на маленькую дозу «Эксимо», «Хеликса»… или чего-то более тяжёлого. Выбор велик, разнообразен и красочен, но жирным мордам теневых продавцов он никогда не доверял – сегодня, в такой важный и судьбоносный день, он не доверился бы особенно. Завтра – может быть. Алкоголь – единственное сегодняшнее исключение. - Повторить, - басит Сарен, когда симпатичная бледно-голубая азари в откровенно обтягивающем наряде подплывает к его одинокому тёмному уголку, где даже сама музыка, кажется, играет тише, приглушённо. Азари по привычке натянуто-вежливо улыбается, когда взгляд Артериуса случайно падает на её пышную грудь, разворачивается на пятках и, виляя задом, удаляется, чтобы через пару минут принести мрачному гостю третий бокал того же дешёвого напитка. Дурно пахнущего, пресного и, ко всему прочему, разбавленного. Он прекрасно знает это – не дурак, - но предпочитает игнорировать подлость бармена и пособничество всего прочего персонала второсортного бара. Скандал затевать не к чему - не в том он положении, чтобы, жалуясь на такую мелочь, привлекать к своей персоне излишнее внимание. Третья стопка в деле, несмотря ни на что. Живот впервые подаёт тревожный сигнал о том, что продолжать не стоит. Сарен останавливается, не выпив и четверти содержимого заказа. Он развязно дёргает рукой в воздухе, уже не так ясно соображая и плохо различая одну азари от другой – все как на одно лицо, - вальяжно откидывается на кожаную спинку дивана, заляпанного чем-то непонятным, и, прикрывая глаза, пытается расслабиться, безмолвно позволяет брезгливой официантке убрать его столик. «Молот». Малоизвестный и, мягко говоря, не лучший бар на станции, расположенный на задворках одного из наиболее загаженных кварталов жилых районов Омеги. Маленький, тихий и практически безлюдный, сравнительно спокойный и доступный многим здешним обитателям. Обычно сюда стекаются рабочие низших, донных, каст или же вовсе безработные, что надеются забыться в очередной – может, последний – раз, и прочие “отбросы общества”. Ничего примечательного. Здесь Сарен уже давно смешался со всей этой серой массой, стал постоянным посетителем, хоть и не любимым. Он мало с кем разговаривает – больше молчит, постно выпивая в своём закутке, - не танцует, но и не буянит, всегда один, в скромной компании своих бредовых мыслей. На него не обращают внимания – каждого вокруг волнуют лишь собственные заботы и проблемы. И это хорошо. Потрёпанная чёрная накидка и одеяния под ней прилипают к телу турианца, душат его и не дают возможности по-настоящему ощутить себя в комфорте и уюте, как это было раньше: в баре слишком жарко даже по меркам турианцев; видно, что-то не так с вентиляцией и системой климат-контроля. Он уже подумывает о том, чтобы освободиться от лоснящихся оков, но вовремя опоминается. Конфиденциальность нарушать нельзя. Для Сарена она равноценна… Нет. Тайное существование – это теперь всё, что у него есть. Никто не должен видеть его, знать, что он жив. Кроме одного… Артериус ждёт. Как ему кажется, ждёт целую вечность, хотя на деле прошло лишь около пятнадцати-двадцати минут. Сарен взволнованно и нервно оглядывается по сторонам, пуская цепкие корни своего взгляда в плешивую толпу. Наблюдает за мерным потоком таких же пьянствующих негодяев, за распутными официантками, подкатывающими к каждому, но только не к нему, за завораживающим, но несколько скованным танцем на шесте какой-то совсем уж молоденькой азари, которую Артериус прежде здесь никогда не видел… Наконец, из толпы выползает он. «Явился-таки», - язвительно упрекает своего приятеля турианец и хмурится. Бледный Джон ловко минует хаотично дрыгающиеся под паршивую клубную музыку потные тела, на ходу бесстрашно скидывает с головы капюшон худи, и, наконец, добирается до скучного столика Сарена. Тот укоризненно прожигает человека тяжёлым взглядом, фыркает, слабым кивком приглашая друга присесть рядом с ним. - Итак… - тянет он после минутного молчания. – Финал близок. - Мы справимся. Все готовы. - Даже не сомневаюсь, - Артериус ощеривает зубы, неспешно разворачивается корпусом к собеседнику. Его костлявая рука скользит по гладкой спинке софы, перебирается на плечи воскресшего капитана, вынуждая того приблизиться к нему, а когтистые пальцы начинают деликатно вырисовывать на шее человека незамысловатые узоры. Постепенно Шепард тоже расслабляется и несколько неуверенно кладёт голову на грудь турианцу, блуждающему шальными лапами по телу любовника. Благоприятная тень, внезапно упавшая на это укромное местечко, позволила им быть чуть более раскрепощёнными на публике. - Удивительно, какой цирк уродов ты сумел собрать у себя на корабле. Колода всех мастей. - Эти “уроды” – мои друзья. Прояви хоть каплю уважения, - выдыхает герой. - Они - лучшие из лучших. - Некоторые – из худших. - Тем не менее. Они перебрасываются ещё тройкой слов. Их маленькая перепалка всё равно заканчивается так же быстро, как и началась. Никто не хочет открывать спор, ссориться в такой вечер, ведь уже через пять часов Джон должен отправиться на самое важное – опасное - задание в его второй жизни, после чего он, возможно, больше не вернётся обратно. Шепард продолжает убеждать себя и других в том, что всё обойдётся, всё будет хорошо, и хэппи-энд будет сиять похлеще самой яркой звезды во Вселенной, но… от рациональности и объективности капитан избавляться не спешит. Он понимает все риски, он даже успел просчитать в уме десятки различных исходов их миссии, на всякий случай заготовил эпитафии для погибших и письма родным некоторых. Для каждого из его команды он всё подготовил заранее. Сидя в объятиях Сарена Шепард закрывает глаза и надеется, что после успешной операции на базе Коллекционеров все его черновые листочки сгорят за ненадобностью в огне той самой базы, как наглый плевок в могилу бездушным насекомоподобным тварям. Артериус замечает задумчивость напарника. Риторически – беззвучно - интересуется, что может тревожить его человека, и, пользуясь моментом, зарывается рукой в совсем коротеньких волосах молчаливого Джона, осторожно нюхает их, подмечая довольно приятный цветочный запах шампуня, тянет за них человеческую голову ближе к себе. Шепард чувствует боль – Сарен слишком сильно и грубо хватает его за волосы, слишком настойчиво и бестактно вынуждает целовать жёсткие турианские лицевые пластины, обсасывать кончики выростов на мандибулах. Капитан морщится, но не противится действиям любовника: это, пожалуй, один из тех немногих моментов, когда Артериус переступает через самого себя и пытается привыкнуть к прелюдиям, что так значимы для людей и, в том числе, для Джона, но так бесполезны для него. Неуклюже, дерзко, больно и совершенно неправильно, но всё-таки пытается. Шепард это ценит, стиснув зубы, и принимает всё, что насильно даёт ему Сарен. Цветные огни прожекторов вдруг начинают сумбурно танцевать; яркие пятна сталкиваются, смешиваются и бегают по всему заведению, вызывая у посетителей не только головокружение и головную боль, но даже рвотные позывы. Дезориентированная толпа оживляется, растекается по всему залу. И нарушает покой двух мужчин. Сарен рычит, резко отпихивает от себя Джона и уводит туманный взгляд куда-то в сторону. Люди, возникшие вблизи их неприметного угла, смущают и Шепарда. Мужчина накидывает обратно капюшон, в котором прячет лицо, и отворачивается в надежде, что его никто не узнает. Он также отдаляется от турианца. Спустя пару томительных минут Шепард не выдерживает и тайком поглядывает на серого турианца, сгорбившегося справа от него, ловит себя на мысли о сокрушительных последствиях их отношений – его и Сарена. Джон знает, что их интрижка ни к чему хорошему не приведёт. Чёрт, да он легко может поклясться, что это никогда не зайдёт дальше редких встреч и “перепихонов”! Лишь развлечение, глупое и бестолковое, ни к чему не обязывающее. Временное. Джон постоянно упрекает себя в том, что не обрубил этот кошмар на корню, ибо сейчас чувствует, как всё катится в тартарары из-за того, что когда-то он не посмел – струсил - сказать «нет», а теперь, втянув в это грязное дело и Сарена, подвергает того таким же диким размышлениям. И всё же… почему он так об этом беспокоится? Что его до сих пор держит в окружении этого харизматичного турианца-деспота? Вопрос на миллион. Всё внутри капитана волнительно сжимается при виде Сарена, словно у какого-то несчастного подростка-девственника, втихаря мечтающего о красивой девчонке (а в данном случае – мальчишке) из параллельного класса. Но в то же время мужчина отчётливо понимает, что вряд ли любовник различает в нём что-то кроме подстилки на пару ночей или простой игрушки, на которой тот может безнаказанно выместить весь накопившийся негатив. С одной стороны, Шепарду нравится такая роль. По крайней мере, он не против этой позиции. Но с другой… порой так хочется взять верх, прихлопнуть этого нахального чужака и так же властно, как это делает он, ухмыльнуться в конце, шлёпнуть по щеке, нависнув над ним… А потом взять из тумбочки пистолет, приставить холодное дуло к турианскому лбу и выстрелить – исправить совершённую несколько лет назад ошибку. Хотя по каким-то мистическим причинам в подходящий момент подобного рода мысли куда-то бесследно улетучиваются, чтобы затем вернуться, когда Сарена уже не будет рядом. Иногда Шепарду невероятно сложно угадывать настроение своего собеседника, предсказывать его следующие шаги. Конечно, Сарен не их тех, кто может открыто показывать свои чувства, помимо злости и ненависти, или даже говорить о них. Все турианцы замкнуты, но он… не просто какой-то турианец. В этом кроется вся проблема. Вот и сейчас Шепард не может со стопроцентной точностью сказать, какой же хаос творится внутри этой кипящей глыбы льда, закутанной в чёрные лоскуты. Шепард делает ставку на гнев и раздражение. Он неизменно усмехается каждый раз, когда Артериус после очередной незначительной стычки, повинуясь своим бесам, замахивается на него для удара, но замирает на полпути, а затем молнией и вовсе поваливает на пол – или прижимает к стене, или нагибает над столом, или вдавливает в мягкую кровать, - чтобы взять. Завладеть. Подчинить хотя бы таким способом. Помириться и начать цикл заново. Шепард каждый раз поддаётся, желая удовлетворить все потребности своего каменного друга. Садомазохистские наклонности извращенца-ксенофила? Нет. Любовь к подчинению кому-то, попытка познать что-то новенькое, получить дозу адреналина? Нет. Чары Сарена? Возможно. Ведь с ним всё иначе. Человек осторожно льнёт к напряжённому турианцу. Вокруг ещё полно народа, но теперь это его не смущает – никто всё равно не смотрит в их сторону. Пятипалая ладонь поглаживает худые бока пришельца, руки обвиваются вокруг узкой талии. Шепард прижимается лбом к спине любовника, и его лицо тонет в ворохе плотной ткани. Шепард никогда прежде так не делал, никогда не раскисал настолько. Излишняя смазливость и эмоциональность всегда раздражала как его, так и Артериуса. В данный момент единственный способ понять настрой Сарена – спровоцировать его. Сарен спокоен. Шепард проигрывает. Турианец легко высвобождается из объятий человека и, схватив того за запястье, тянет за собой к выходу. Пара протискивается меж шатающихся клиентов «Молота», необычное буйство которого, кажется, не собирается утихать в ближайшие несколько часов, и исчезает в зловещем мраке Омеги. Беглец молча заводит Джона в опасные переулки и ведёт по узкому ущелью в сторону его крохотной берлоги. «А то, что когда-то слабо вспыхнуло между нами, - это правда или лишь пустая иллюзия? - думает Шепард по дороге и кривится. – Лишь игра». Сарен продолжает идти вперёд, не говоря ни слова и даже не оборачиваясь назад, на Джона. Он тоже барахтается в паутине своих догадок и соображений, тоже мучается от непонимания происходящего. От непонимания самого себя. Лишь один раз он полуобернулся, чтобы лицезреть задумчиво-хмурое выражение лица лениво плетущегося человека и его усталые голубые глаза. Артериус едва не даёт ему пощёчину. Он даже не знает за что, но готовится извиниться на всякий случай. В переулке пахнет сыростью и разлагающимися в ржавом баке органическими отходами. Валяющийся мелкий мусор под ногами кое-где прилипает к толстым подошвам сапог; наверху, под козырьком какого-то чёрного входа мигает пыльная лампа с разбитым плафоном. Чуть поодаль, следуя по спутанным проводам, можно обнаружить проблемное место и электрический щиток, из которого выскакивают игривые искры. Жуткое местечко. Турианец замедляет ход, вскоре останавливается напротив слабо освещённого тупика и опять проверяет состояние приятеля. Шепард больше не думает ни о чём. Сарен огибает его сбоку, плавной кошачьей походкой заходит с другого, нарушая личное пространство капитана, вынуждая того отступать вглубь вонючего тупика безлюдных переулков. СПЕКТР пятится назад, исподлобья ловит хищный оскал турианца, замечает едва дрогнувшие мандибулы и поблёскивающие в сумраке имплантаты. Ещё пара шагов, и мужчина упирается спиной в стену, не имея возможности сбежать из тесного аппендикса дворов Омеги. Развернув Шепарда лицом к покорёженному металлическому пласту стены здания, Сарен рыкает и ладонью давит промеж человеческих лопаток, заставляет капитана максимально прогнуться в спине и принять подобающую позу шлюхи. Джон послушно плывёт по волнам негласных приказов турианца, задирает жаркий худи и отклячивает зад, через плечо наблюдая, как второй рукой несчастный изгой пытается стянуть с перебежчика штаны. Артериус, облизываясь в предвкушении, расстёгивает молнию своего комбинезона и вплотную прижимается к широкой спине возбуждённого человека. Секундная заминка сменяется резким рывком турианца. От неожиданности Шепард окидывает голову назад, давая партнёру возможность перехватить его горло, шипит от пронзающей всё тело боли, прикусывает нижнюю губу до первой капли алой крови, чтобы невольно не закричать на всю чёртову станцию. От Сарена не скрылись ни напряжённые кулаки человека с побелевшими костяшками и проступившими венами, ни жалостный скулёж, смешавшийся со стоном, ни перекошенная от боли и дискомфорта гримаса, ни то, как всё внизу судорожно сжалось вокруг его полусинтетического члена. Он замирает, нехотя даёт немного времени любовнику на привыкание, чтобы потом внезапно дёрнуться, толкнуться и войти на полную длину, уловить своим чутким слухом нервный вздох и вновь сорваться. Длинный язык дерзкого узурпатора по-хозяйски проникает во влажный человеческий рот, переплетается в игривом танце с розовым язычком капитана. Артериус очерчивает ловким синеватым языком искусанные губы Джона, зализывает мелкие кровоточащие ранки и, несильно куснув капитана за шею в качестве предупреждения, приоткрывает полный острых зубов рот. Шепард неуверенно, через плечо, стонет в уста турианцу и начинает в невообразимо пошлой манере посасывать по-змеиному извивающийся инородный орган. Зажатый между стеной и турианцем, мужчина едва может пошевелиться. Под неудержимыми движениями Сарена, под его властными руками, царапающими нежную кожу и сковывающими его собственные, Джон упирается щекой в хладный металл стены, скрипит зубами и терпит, постанывая в угоду своему любовнику. - Хороший мальчик, - вырывается пошловатое одобрение, и Шепард только больше распаляется, уже вовсю подмахивая турианцу. Вот так просто, в подворотне, их непристойная игра начинается вновь. Две души – такие разные и во многом схожие – сливаются в одно цветастое бурлящее месиво, терзают друг друга и изгаляются над слабостями своего оппонента. Подобно дикому хищнику, Сарен добивается всего тернистым путём насилия над жертвой и её полного подчинения, подобно мелкой трусливой добыче перед лицом смертоносного врага, Джон забывает про все свои преимущества и окунается с головой в развратный омут турианца. Он, герой Галактического масштаба, похоже, уже и забыл, кем является, раз дозволил себе опуститься до этого уровня. Плевать. В такие моменты для них весь мир останавливается, не существует и такого иллюзионного понятия, как время. Пройдёт ли четверть часа, час или целый сутки – неважно. Становится неважным даже то, что уже меньше чем через пять часов Шепарду предстоит встреча с неизвестным или, возможно, второе свидание со Смертью по ту сторону ретранслятора Омега-4. Сейчас важен лишь сочащийся член Сарена, требующий внимания и ласки. Шепард скулит. Его обделённый заботой бойкий дружок изнывает от возбуждения хозяина. Мужчина трётся им о стену в такт движениям Артериуса, старается позаботиться о себе самостоятельно, но без помощи рук это делать крайне тяжело и досадно. Затёкшая от неудобного положения поясница бравого капитана ноет, всё, что ниже неё, - болит. А боль, тем временем, вперемешку с наслаждением, отражается на человеке, едва стоящем на подкашивающихся ногах. Сарену без разницы. Его мало беспокоит то, что чувствует Шепард. «Это не последний раз, - думает преступник. Он мимолётно выходит из него, чтобы сделать ещё один беспощадный толчок, как прощальный – или не очень - поцелуй, выхватить из уст человека очередной хриплый стон. - И делать его особенным я не собираюсь». Омывшая нутро человека жидкость жжётся, вызывая зуд и раздражение, повреждённые участки кишки лишь усугубляют ситуацию. Разорванное колечко конвульсивно сжимается. Сарен отпускает СПЕКТРА, и тот, немного погодя, наконец, кончает. Это точно был не самый лучший секс в жизни Джона. Тонкие пальцы человека быстро и привычно набирают знакомую кодовую комбинацию на инструметроне. Прохладная медицинская мазь обильно смазывает задний проход, медленно, но верно исцеляет раны и притупляет все неприятные ощущения. Спасительное средство идеально справляется со своими обязанностями, чему Шепард несказанно рад. В отличие от капитана, турианцу хорошо. Ему настолько хорошо, что он задаётся вопросом, действительно ли это так, не плод ли это его больной фантазии. Туманное сознание вновь становится ясным и чистым, Сарен одновременно чувствует бурный прилив сил, воодушевление и внутренний покой его горького моря, острый укол адреналина и печальную апатию, он вновь подвергается сомнениям разума, но поддерживается ликующим от взрыва удовольствия организмом. Нет, ему плохо. Дьявольски плохо… Или всё-таки хорошо? Он сам толком не знает, что чувствует и что, по крайней мере, должен чувствовать, как и не уверен вообще в правильности своих действий, помыслов. Он проклинает всё на свете, с трудом проглатывая целиком огромный ком эмоций и переживаний, коим более не место в его… существовании. Он не собирается вечно идти на поводу у своих тараканов в голове. Пора уже решить, чего он по-настоящему хочет, чего хотел бы в конечном счёте добиться, ну а пока у него нет планов даже на следующий день. Довольный Артериус, как ни в чём не бывало, поправляет одеяния, возвращая себе прежний вид, и отходит в сторону, выглядывая из тупика, чтобы проверить периметр. На улицах так же тихо и пусто. Он прислоняется плечом к углу, глядя на висящие вдали неоновые вывески, и терпеливо дожидается, пока его любовник закончит все свои дела и обезопасится от последствий их утех. Наверное, сгорающему со стыда Шепарду было бы чертовски неловко придумывать объяснения и отчитываться перед командой за то, что он с подозрительной аллергической реакцией не может и двух шагов сделать, не то что сражаться, когда на носу столь ответственное задание и судьбы миллиардов людей. Шоу вышло бы потрясающим. К счастью, всё обходится. - Ненавижу тебя, - шипит мужчина, подойдя к равнодушно застывшему на месте каменной статуей турианцу. Тот лишь слегка ведёт головой в бок, краем глаза цепляет знакомую фигуру, до сих пор пытающуюся отдышаться, надменно улыбается и говорит: - Я знаю, - хотя внутри каждой мыслью кричит «взаимно» и шёпотом свистит «люблю». Уже мгновение спустя, при мирной прогулке бок о бок с Сареном по переулку, при неописуемо нежных поглаживаниях турианцем накаченных ягодиц Шепарда, память человека автоматически переписывает последние полчаса из худших в одни из самых лучших в его жизни. Как и всегда, впрочем. Цикл замыкается. *** От Шепарда не было слышно несколько недель после последней встречи с Сареном. Отправившись на самоубийственную миссию, человек даже не удосужился прислать турианцу и жалкой пары слов на прощание. Ушёл и пропал. Ничего. Тишина. Сарен не может связаться с Джоном. Он пробует выйти с ним на связь каждый день, однако все каналы, даже их личные, секретные, перекрыты. Сообщения не доходят до адресата, будто гибнут в бездонной пропасти, исчезают с просторов сети, хотя Артериус догадывается, что дело пахнет керосином и что его сообщения, возможно, летят в чью-то пропасть. Поэтому он осторожен в выражениях. Он не волнуется, нет. Наоборот, думает, что так даже лучше – не придётся потом самому разгребать ту гору скопившихся за несколько лет проблем, не придётся раз за разом устраивать неловкие разговоры, выяснять отношения и, скорее всего, беспощадно разрывать их в конце. Строго, твёрдо, флегматично. Навсегда, чтобы никогда впредь не обжечься так же сильно. Нет человека – нет и проблем. В конце концов, он долго убеждал себя, что глупый Джон попросту купил билет в один конец. Решил погеройствовать, опять кому-то что-то доказать, кого-то спасти… Артериус готовил себя к такому финалу с самого начала, с того момента, когда Шепард рассказал ему поподробнее обо всей каше, заваренной Коллекционерами. Так было легче смириться со всем: и с вновь возникшим одиночеством, и со сложившейся ситуацией, и с потерей. Сначала он радуется, не увидев на утро обещанной послеоперационной весточки от Шепарда, которая должна была расставить все точки над “I”. Облегчённо выдыхает, расслабляется и безразлично проводит всё время до полудня в своей мягкой постели, если честно, ни о чём не думая. К обеду начинает скучать, хочет узнать детали того, что же всё-таки случилось с его любовником. Чисто для удовлетворения любопытства, интереса ради. Но не находит способов это сделать без излишних затрат и утомительных скитаний по станции, поэтому довольно быстро забывает об этом и пытается отвлечься от тягостных мыслей. К вечеру его совесть всё-таки просыпается, бьёт сильно, словно молнией пронзает могучий дуб, великий, но уже не с такой пышной зелёной кроной, сухой – чёрствый – и неизлечимо больной. Сарен упорно глушит позорную подругу остатками из своего алкогольного запаса, напивается вдрызг и засыпает у панорамных окон, в которые бездумно пялится до последнего момента. Сарен полон вопросов. Вопросов, мучающих его подобно жутким зверям джунглей Палавена. Беглец получает часть ответов только по кусочкам из слухов, облетевших Омегу. Он не выбирается из тёмных переулков жилых районов, не шатается по рынкам и известным клубам, не смотрит в сторону оживлённых районов Омеги, ибо там никакая тень не скроет его от глаз прохожих. Слишком большой риск быть обнаруженным. Однако даже в его излюбленном баре, где-то в самой жопе станции, на отшибе, посетители начали рассказывать друг другу довольно-таки странные вещи. Вещи, в которые сам Сарен с трудом может поверить. Некогда открытый с ним Шепард, единственный его надёжный информатор из внешнего мира, почему-то умолчал об этом. Турианец всё равно не вникает, как такое могло произойти. Отказывается принимать реальность, отвергает все эти бредни. Боится чего-то. «Вздор, глупости, сплетни», - проносится в его раскалывающейся голове, и с каждой секундой, переваривая тяжёлые потоки информации, переосмысливая подслушанные беседы, он начинает им верить всё больше. Ему нужно знать правду. Нужно докопаться до истины. Всё нутро турианца выворачивается наружу от переполняющих его эмоций, он еле сдерживается. Внешне он как всегда спокоен и уравновешен, внутри же чувствует себя преданным, раздавленным, использованным, как бы двулично это не звучало. Несмотря на всё, он думал, что между ними действительно доверительные отношения… Видно, не всё так просто. Хотя куда ещё сложнее? «И чего я удивляюсь? – внезапно хмыкает он. – Предсказуемо. Человек решил обзавестись своим маленьким грязным секретом, - размышляет Сарен, делает очередной глоток из горла бутылки с турианским виски и отрицательно качает головой. – Нет, не маленьким. Джон никогда не мелочится. Всегда играет по-крупному. Идиот». Сарен хамски отшивает фальшивую азари, когда та, желая подзаработать, в наглую подсаживается к турианцу и предлагает свои услуги. Услышав от обиженной дамы пару лестных словечек, он переключается на кое-что поинтереснее. Его внимание привлекает компания нетрезвых батарианцев, сидящая за соседним столиком, буквально в метре от него. - Четвертовать… - ворчит кто-то из них. - Он ответит за Бахак. И за каждого, кто там заживо сгорел по его вине, - смуглый батарианец достаёт из кармана сигару и закуривает. Сизый дым полупрозрачным облаком нависает над бандой озлобленных мужчин. - Коллекционеров уничтожил, людей спас. А перед этим решил немного поразвлечься с астероидом. Герой, ага, - хмыкает другой. – Лицемерный убийца и брехливый мешок дерьма, ничего более. - Хотя бы Альянсу не удалось это замять – уже хорошо. Надеюсь, в этот раз Совет Цитадели дело так просто не оставит. Они не могут закрыть на такое глаза! - Если они не кинут Шепарда пожизненно гнить за решётку с ежедневными пытками, я сам всё сделаю. Думаю, у меня будет много союзников и единомышленников. Ему не выйти из воды сухим. - Представляю, насколько паршиво Баррату – у него ведь там почти вся семья была на службе. Как же это... Артериус отворачивается. Когда-то давно, в иной жизни, кажется, когда ещё работал СПЕКТРом, он бы дождался, пока подвыпившая компания разойдётся, проследил бы за одним из батарианцев и допросил его. Любыми методами, любыми способами, лишь бы раздобыть все кусочки крапчатого паззла. Сейчас он молча уходит. На негнущихся от напряжения костлявых ногах мчится по лабиринту Омеги домой. До своей конуры добирается в считанные минуты. Там, отгородившись от всего шумного мира, во мраке своего убежища, турианец впервые за долгое время использует портативный терминал для того, чтобы рискнуть и зайти с помощью фальшивого инструметрона в экстранет. Из миллионов практически идентичных статей он несдержанно тыкает на одну и включает приложенную запись свежего новостного выпуска Цитадели. На голографическом дисплее всплывает с десяток лиц – от репортёров и до важных шишек, дающих свой комментарий средствам массовой информации. Большое интервью превращается в неистовый шабаш. «…что повлекло за собой гибель свыше трёхсот тысяч батарианцев в системе Бахак. Подробности этого инцидента ещё уточняются…». «…На данный момент капитан Шепард находится под домашним арестом, на Земле. Против него возбуждено…». «…Ранее также стало известно, что капитан несколько месяцев работал на «Цербер» - прочеловеческую экстремистскую организацию, что, несомненно, будет учитываться при вынесении приговора». «…сам капитан Шепард признаётся в содеянном, но утверждает, что предпринимал попытки предупредить население Бахака об опасности…». «…ситуация неоднозначна и требует детального рассмотрения». Артериус выходит из сети, отбрасывает в сторону терминал и распластывается на широкой кровати, кротко усмехаясь всему услышанному. Он, вероятно, должен быть раздосадованным, должен сочувствовать и тем бедолагам, и сумасшедшему Шепарду, что допустил их смерти, должен рвать и метать от вселенской несправедливости, хотя не знает к кому именно, должен находиться в отчаянии, но… Ах, это многозначительное “но”, не дающее ему свободы… Сарен усердно пытается сохранить хладнокровие. На бледном фарфоровом лице нет ни малейшего следа какой-либо эмоции. Как будто Шепард – это пустое место, ничего не значащее для него, убогая и надоедливая букашка, то и дело появляющаяся у ног, чтобы послужить ночку-другую. На самом деле подсознательно турианец считает иначе. Совсем иначе, хоть сам до конца и не верит в свои же бредни. Однако сейчас мужчина слишком устал думать о Джоне. Он просто не может больше изнурять себя философствованием. Хватит. Сарен пока не знает, что разрыв между ним и человеком, зародившийся ещё в ту самую ночь перед самоубийственной миссией капитана, растянется на шесть долгих месяцев двойной изоляции. Шесть месяцев они просидят порознь, в совершенно разных мирах, в миллионах световых лет друг от друга… И в соседних клетках.