just like a rose

Чимин влюблен в осень по многим причинам. Тут и необходимость день за днем увеличивать крепость чашки кофе по утру, ведь тоска серых улиц очень здорово держит в постели; а еще разноцветные шарфы до бровей и ощущение, что время задохнулось где-то посреди октября и тебе больше не нужно куда-то нестись сломя голову. Но еще важнее — это то, что люди становятся чувствительнее, добрее. Чимин видит своих знакомых, и они все находят хотя бы одну секунду для того, чтобы остановиться, оглядеться вокруг и заметить, что листья под ногами хрустят почти песней, а полуденное солнце перепрыгивает лужи солнечными зайчиками. А самому мальчику, что красоту разглядит даже в разломе кирпичной кладки склада у дома, некогда. Много недель он не жалеет себя для подготовки к выступлению, которое решит, чего Чимин стоит. И день у него проносится страшно быстро. Даты в календаре отмечаются жирными крестами, и вот уже до заветной пятницы остаются сутки. Мальчик роняет себя на пол, стоит песне сжевать последние аккорды. Конечности тяжелеют, а усталость придавливает ниже к холодному, вытоптанному полу. Высокие стены зала полностью обустроены зеркалами. Чимин видит своё отражение при любом ракурсе и ощущает себя в чёртовой комнате смеха. Его тошнит от того, что он видит. В двадцать лет положено иметь какой-то стальной стержень, какую-то силу во взгляде, что-то, что докажет окружающим, что ты заслуживаешь того, за что сражаешься. А в Чимине нет ничего подобного. Уроки балета с детсадовской поры, пожизненное окружение телесными тонами, позолоченными подсвечниками и дурацкими вилками для салата превратили его в одурительно мягкое создание с острыми ключицами, нежными пальцами и хрупкими плечами. Тугое, фарфоровое тело винтажной куколки едва походит на мужское, а копна пшеничных волос никак не способна что-то исправить. — Закончил? В отражении одного из зеркал показывается высокая фигура Тэхёна — лучшего друга. Он держит в руке контейнер с ужином, от которого Чимин всё равно откажется. Каждый день это происходит. Тэхён встречает его после тренировки, чтобы накормить, поддержать у себя на коленках и обязательно обсудить прошедший день. И Чимин никогда не перестанет его за это благодарить. Ведь это очень ценно — заботиться без обещания что-то отдать взамен. Эта дружба завязалась много лет назад, когда были маленькими «никем», но любили притворяться «кем-то». Когда бросались с разбегу в лужи и прощупывали босыми ногами траву после дождя. Когда делились одной булочкой с изюмом, купленной тайком от родителей. Когда ночевали вместе и строили форт из стульев с одеялами. И спустя годы, всё ещё здесь, все ещё вместе.  — Ты же знаешь, что я не могу это съесть, Тэ. — Я знаю, — отвечает Тэхён, устраиваясь напротив, стачивая ногти о картинные бёдра мальчишки, — но я не перестану пытаться. Чимин благодарно улыбается и опускает лоб на тэхёново округлое плечо. От лучшего друга пахнет хлебом и острыми специями, от которых немножко щекочет в носу. Но Чимин может так сутки напролёт, в широких объятиях тёплого Тэхёна, и с его волшебной способностью слушать. В последнее время Чимину всё чаще хочется выжалеться кому-нибудь и зарыдать в грудь, признавшись в том, как чертовски сильно устал. И только с Тэхёном не страшно и не зазорно. — Пошли домой, — говорит лучший друг, перебирая пальцами торчащие позвонки под чиминовой влажной рубашкой. Худой, острый, и Тэхён не может скрыть того факта, как сильно скучает по прежнему Чимину, который разделял с ними школьные завтраки и трогательно стеснялся восхитительной припухлости. Чимин устало кивает, прижимаясь носом к маленькому нагрудному кармашку на тэхёновой куртке. — Ещё минуту, — просит он, задыхаясь. Всего одну минуту, умоляю. И пусть она, пожалуйста, продлится подольше. — Кстати, не хочешь мне ничего рассказать? — интересуется Тэхён, когда Чимин выходит после душа, пряча светло-коричневые, выцветшие синяки на боках под сменной футболкой.  — Что? — Чимин собирает сумку, думая о том, что мог забыть в раздевалке. Тэхён отворачивается от окна и наблюдает за непоследовательными движениями приятеля. Маленькие пальцы дрожат, складывая грязную рубашку, а с чёлки до сих пор капает вода по щекам. Тэхён шумно выдыхает и стягивает с собственных волос чёрную шапку, подбираясь к Чимину ближе.  — Я говорю о том, что очень трудно не заметить, подъезжая к главному входу колледжа, — бубнит, самостоятельно надевая на светловолосого мальчика головной убор. Чимин пытается снять, но Тэхён держит до тех пор, пока тот не сдаётся. Чимин знает, что Тэхён имеет в виду. По правде уже знал, когда младший только завел этот разговор. От того поджимает пухлые губы и складывает брови на переносице. Пару дней назад на фасаде главного корпуса появилось то, из-за чего Чимина впервые за три года обучения вызвали к декану. Однажды утром, прямо перед главным входом, на здании обнаружился портрет Пак Чимина — студента третьего курса, обучающегося на хореографическом факультете. Аэрозольная краска выглядела получше серого камня, но дирекция колледжа не намеревалась оставлять художество на месте. Так или иначе, но сегодня утром она все еще радовала глаза студентов. Сам Чимин теперь старался подъезжать с обратной стороны корпуса.  — Думаешь, это тот мелкий, который тебя доставал весь прошлый месяц? Тэхён не называет имени, но оба понимают о ком идёт речь. — Не знаю, — отвечает Чимин, наконец собравшись. — Пойдём. Они спускаются на первый этаж, когда Тэхён снова пытается поднять эту тему, но Чимин очень конкретно намекает на то, что обсуждать её не собирается. Отмахивается тем, что ему некогда думать о чьих-то ребячливых поступках, и тем более об их причинах. Тэхён идёт на парковку, доставая из кармана ключи от машины, когда замечает, что Чимин не идет за ним.  — Ты чего?  — Я пройдусь пешком, — говорит мальчик, вдруг остановившись под высоким уличным фонарем. — Что за бред? — Тэхён возвращается к приятелю, раскидывая руками, — зачем тебе идти пешком, когда я могу подвезти до дома? К тому же твои волосы ещё не высохли. Ты хочешь заболеть перед концертом? Тэхён выше Чимина намного, и, кажется, что в данный момент совсем немного злится, потому что по большей части не понимает, что творится в светлой голове лучшего друга. Но если Чимин что-то решил, его невозможно трудно переубедить в обратном. Как теперь. Он просто добро улыбается, играясь с тэхёновыми пальцами, в которые всегда чертовски приятно вплетать свои. Отвечает так просто, как будто это самая очевидная вещь на свете:  — Но, Тэ, на мне твоя шапка. Я буду в порядке. Тэхён хочет схватить дурацкого Чимина и вытрясти изнутри его потрясающе маленькой головы все непонятные ему идеи и мысли. Спустя столько лет он до сих пор не научился его понимать до конца.  — Ладно, — вздыхает Тэхён, сдавшись. Как всегда. — Напиши мне, когда будешь дома. Обязательно. Чимин кивает и провожает друга взглядом до тех пор, пока номер автомобиля перестает различаться сквозь влажный ветер. Не проходит и минуты, как его бока накрываются сильными пальцами, нажимающими со знакомой, кривой жадностью по тазовым костям. В затылок несдержанно стреляет мятное дыхание. Замшевые тимберленды цвета тёплого какао придавливают к земле окурок классических, тонких Pall Mall. Чимин, не думая, ложится спиной на большую, твердую грудь, разрешая себя раздавить в кольце рук. — Ты не уехал со своим другом, — говорит тот, кто выше почти на голову, и от собственных слов между сухих губ показываются продолговатые, передние зубы.  — Ты не умеешь прятаться, — отвечает ему мальчик, склоняя голову набок, чтобы этими самыми горячими губами смогли достать до родинки за подбородком. Два пальца цепляют шапку и снимают со спутанных, местами склеенных невысушенной влагой волос. А Чимин заводит руку за спину, нащупывая запястье, что изрисовано толстыми прожилками и недовольно просит: — Отдай, — пытается развернуться, но ладонь на бедре легко держит на месте. — Чонгук, отдай! Это Тэхёна. Всё-таки достаёт до сложенного вдвое краешка и с сильной, детской обидой прижимает к груди. И сам не понимает, от чего вдруг такая потребность не дать младшему её забрать себе. У Тэхёна таких шапок с десяток. У Чимина всего одна — эта. — Как тебе мой подарок? — Чонгук обходит со стороны и становится перед мальчиком, осторожно притрагиваясь к блестящей от воды чёлке, расчёсывая её через собственные пальцы. Она, как и весь Чимин пахнет странно нежно, не чем-то конкретным, а просто и честно, как будто домом. Кружева на ресницах бросают на тонкую кожицу тень, а на краешке плюшевых губ короткая ранка давно покрылась тёмной коркой. Чимин их размыкает, чтобы ответить:  — Ты знаешь, как, — отворачивается, оставляя ладонь младшего повиснуть в воздухе. — Чонгук, это был твой самый идиотский поступок. — Да брось. Принцесса, не злись, — просит, пытаясь снова подобраться, но Чимин только отступает дальше и дальше, даже не задумываясь, как раззадоривает этим парня. — Чим, твою мать, да что такое? — вскидывает руками, преодолевая между ними сантиметры. — Я же стараюсь, разве нет? Что я должен еще сделать, чтобы ты перестал меня отталкивать? Чимин обнимает себя руками, но не от холода, а потому что терпеть не может, когда на него повышают голос. Это такой забитый жест в попытке защититься. Но Чонгук никогда бы не смог ему навредить по-настоящему. — Я тебя не отталкиваю, — тихонько говорит мальчик, глядя себе под ноги. — Я-я просто…  — Просто что, Чимин? — у Чонгука голос становится слабым и совершенно не страшным. Ему хочется до Чимина дотронуться. Почувствовать, что он реален и находится здесь, рядом. Но тот как будто окружен невидимой капсулой, что сожжёт с пальцев отпечатки, если попробовать до него достать. И Чонгук пока больше не пытается, оставляя между ними достаточно места для того, чтобы танцор смог вдохнуть и выдохнуть без страха встретить дыхание другого. «Просто я устал» — признается себе мальчик, ковыряя зубами зажившую ранку. — Завтра концерт, — произносит вслух ту часть правды, которая не причинит никому боли. — Я просто… просто волнуюсь, Чонгук. Ему в ответ прилетает некрасивая, перекошенная попытка улыбнуться и неожиданная обида, которую тому больше не хочется в себе задавливать:  — Значит уже завтра тот самый важный день, ради которого ты не жалел себя последние месяцы, а ты меня даже не пригласил. Могу поспорить у него, — кивает в сторону чёрной шапки, которую Чимин до сих пор прижимает к себе, — будет место в первом ряду. Эта такая очевидная ревность в его словах, во взгляде и жестах, а Чимин либо слепой, либо даже не пытается вглядеться. Только шумно глотает и даёт обоим время на тишину.  — Я не думал, что ты захочешь прийти, — наконец оправдывается Чимин. Ищет глазами доску, с которой младший никогда не расстаётся, и находит у чонгуковой левой лодыжки. Кажется, разукрашена чёрным еще больше, чем на тех выходных, когда виделись в последний раз. В тот день Чонгук помог Чимину забыться на несколько часов, и мальчику вдруг нестерпимо хочется вернуться в тот вечер, чтобы без злых слов и острых взглядов, а собирать с губ вздохи, а с кожи фарфоровую крошку. Чимин знает, что позже обязательно пожалеет о сказанном, но сейчас не может придумать то, что станет подорожником. — Это не то место, в которое можно заявиться в разорванных джинсах. И где ты собираешься припарковать свой скейтборд? — Вау, — реагирует младший, усмехаясь так болезненно широко, что Чимину становится страшно. — Так теперь я для тебя недостаточно хорош, принцесса?  — Это не то, что я пытался сказать.  — Тогда пригласи меня, — не просит, не настаивает, а требует Чонгук, не сводя чёрных глаз с пристыженных чиминовых.- Ну же. Если ты так не считаешь. Если ты не боишься, что я опозорю твою драгоценную задницу. Пригласи меня.  — Ладно! — мальчик роняет ладошки на рюкзак, копаясь в переднем кармашке. — Держи. Ты будешь еще одним человеком, который увидит, как я облажаюсь! Картонное приглашение в его пальцах трясется, как будто в руках законченного пьяницы. Чонгук накрывает рукой малое запястье, а другой ладонью его затылок и тянет к себе, вплотную. Чимин не плачет. Он рыдает, содрогаясь всем своим телом от животного страха, с которым справлялся в одиночку слишком-слишком долго. И Чонгук всё ему прощает. Каждое обидное слово, выброшенное сгоряча и на трезвую голову. Всё, что было и что еще будет. Только пусть эти маленькие плечи перестанут держать на себе столько ответственности.

***

Сольное выступление на сцене занимает 3 минуты и 14 секунд. Чимин тратит себя на прыжки, развороты, шаги и поклоны. Он начинается и заканчивается там же, перед лицами пугающих незнакомцев, а еще не жадничает на эмоции, ощущая, как песня играет на красных от вспоротых сосудов под кожицей губ. Готовившись к этому моменту так долго, он проживает его за ебучие три минуты! А после всего — не чувствует ничего. Ни боли в мышцах, хотя еще вчера в нижний позвонок кололи тысячи гвоздей. Ни какого-то удовлетворения о того, что сделал всё, что собирался и, по правде, всё, что мог. Это пустое, некрасивое и страшно холодное ничего в его голове, в его коже и там, где нельзя даже расчесать до крови. Доставщик цветов вручает Чимину ящик отвратительно пахнущих чёрных роз, которые стоят дорого, а на деле живые только наполовину. Мальчику обещают горы, а ему нужна просто какая-нибудь поверхность, чтобы положить себя на неё и оставить так до тех пор, пока не перестанет казаться, что всё было зря. Один только Тэхён ничего не дарит, ничего не обещает, а только ругает за то, что Чимин снова пропустил завтрак, а еще перед выходом на улицу десять раз оборачивает вокруг его шеи свой старый, теплый шарф. Чимин не хочет ехать к себе домой. Там будут задавать вопросы, там будет много открытого пространства и два этажа для возможности отыскать и развести на разговоры. Чимин держится на парковке за Тэхёна, пропадает носом в дырках между толстыми нитками шарфа и собирается попросить забрать его с собой, но где-то недалеко скрипят колеса, а сзади шумно подкрадывается Чонгук, которого, если честно, Чимин не помнит на концерте.  — Ты приехал, — обыденно произносит танцор, а между пальцев выскальзывают горячие и худые лучшего друга. — Я приехал еще за сорок минут до начала, — говорит Чонгук, держа дистанцию. Так не похоже на него, но видимо Тэхён сильно сдерживает обычно несдержанного младшего. — А после твоего выступления понял, что приехал без ничего. Чимин не понимает, а спросить не успевает, потому что Чонгук достаёт из-за спины букет еще одних роз — свежих, тёмно-красных и безумно роскошных. И мальчику так и хочется попросить бросить вместе с остальными. Но вместо этого он забирает пальчиками бумажную упаковку, замечая, что шипы цветов нагло срезаны. Зачем это делать? Разве не в этом их прелесть? Не в этом их сила? Почему людям необходимо эту силу забирать даже у цветов? — Спасибо, — благодарит одними губами, а звук изнутри тонкий и жалкий. Тэхён с Чонгуком не знаком. Чонгук с Тэхёном знакомится не желает. А Чимин застрял между ними с букетом этих искалеченных роз, ощущая в себе желание вернуть свои шипы на место.  — Чим, поедем домой? — спрашивает Тэхён, не прикасаясь к лучшему другу. А Чонгук вырезает из обоих понятную только себе картинку и, кажется, остается недоволен результатом, потому что голос у него не милый, а рука, избавившаяся от цветов, упрямо тянется к мальчишке.  — Нам нужно поговорить. И если уж Чимин — цветок, то Чонгук с Тэхёном — садовники. Когда один пытается к розе подобраться с разных сторон, боясь случайно закрыть собой солнечный свет или просто нарушить её внутренний покой, другой продолжает срываться в кусты с шипами, рискуя располосовать себе шрамами лицо. А еще Чимин почему-то чётко различает в одних руках садовые ножницы. Кому-то не терпится себя обезопасить, сделав дикую розу похожую на весь остальной сад — покладистую, домашнюю, неспособную вспороть кожу и причинить вред. — Поговорим завтра, ладно? — спрашивает осторожно, волнуясь о том, чтобы младший не сорвался прямо здесь и сейчас. Но Чимин даже завтра не захочет разговаривать. Чонгуку об этом пока знать не обязательно.  — Чимин…- Чонгук всё равно пытается подобраться ближе, но это бесполезно, пока Тэхён поблизости. В отличие от Чимина, тот с Чонгука ростом, и по трезвым глазам понятно, что за друга ему абсолютно не жалко замарать привлекательное лицо и пока еще чистые руки. Так что парень сдаётся, но только сейчас. Позволяет им уехать, оставив себя на парковке. А завтра… завтра он попытается снова проникнуть в сад, чтобы сорвать восхитительную, дикую розу.