Вопрос доверия

      — Импотенция?       — Это лечится.       — Особенно если не существует!

      А утром, ещё до того, как проснулась Акеми, вернулся Акихико, выглядевший изрядно уставшим, потрёпанным, и сжимающий в зубах толстый свиток. Сей свиток был плюнут под ноги хозяину, а сам кот моментально сбежал обратным призывом. Изуна в некотором недоумении развернул свиток, просмотрел его бегло и хмыкнул, очень красноречиво косясь на Тобираму.       Сенджу ответил недоуменным взглядом, на что Изуна вытянул из толстого свитка один листок, остальное перебросил Тобираме.       Это был проект мирного договора, очередной, написанный рукой Хаширамы — уж его-то почерк Тобирама не узнать не мог. И его стиль — тоже. Оставался ровно один вопрос: какого биджу это принёс призыв Изуны вместе с ещё каким-то листочком, и почему на полях незнакомой Тобираме рукой было приписано: «факт союза — не обсуждается, конкретные условия можете уточнять» — и две подписи. Обоих старших братьев. Получается первое — Мадара. Тобирама вздыхает — вот и оставил на несколько дней брата. А может — к лучшему? У всех них столько проблем, что, когда наконец-то объединятся, есть шансы справиться. Частности не так важны, решает Тобирама, тянется к свитку с братом, тот — пуст. Давит горькую улыбку. Мир. Мир и Мадара, да. Он перерос детскую ревность к самому дорогому человеку, но сейчас очень страшно осознание, что он его подвёл.       Впрочем, ещё что-то он может сделать.       — Это весь договор? Ещё что-нибудь было?       — Только письмо нии-сана, можешь даже почитать, — фыркнул Изуна, демонстрируя оставленный себе листок. В том не было ровным счётом ничего информативного, кроме кратких инструкций — Акеми лечить, из столицы не дёргаться, всё в норме, договор обсудить с Тобирамой и довести до готовности к подписанию. Даже подписываться старший Учиха поленился.       Сенджу пожимает плечами. Писать так писать. Лечить так лечить. Это даже не так уж и страшно, ну не написал ему брат и не написал. Было бы ему легче, если бы брат велел передавать все контакты налаженной разведки преемнику? Нет, он и так передаст. А это, судя по всему, подарок Хаширамы. Сохрани лицо, отото. Мы ж сыновья Скалы Буцумы.       — Так что мог и вчера меня послушать, — фыркнул Изуна, перебираясь поближе к Сенджу. — Твой брат, как обычно, ничерта не продумал, тут уточнений — больше чем самого договора выйдет. Не стоит терять времени, — он кивнул Сенджу на вчерашний грифель и исписанные листы, поднялся, принёс ещё один грифель и стопку чистой бумаги.       — А бриться Учихам не надо, да, — задумчиво поскреб сизую щетину Тобирама, — и кормить их не надо, — подумал, предложить ли Изуне взять на него еды, но решил, что много чести, молча принесёт, не захочет — не надо, и пошёл искать учениц, наставниц, слуг, шлюх — кого угодно, кто обеспечил бы его едой и водой.       Изуна фыркнул ему в спину, то ли поддразнивая неженкой, то ли понимая, что Сенджу пытается просто сбежать от перспективы совместного труда, и, пользуясь его отсутствием, подправил маскировку и принялся за работу.       Если брат решил упереться — значит, его пожелание должно быть исполнено как можно быстрее и в лучшем виде.       Вернулся Тобирама быстро, с бамбуковым подносом с кучей мисочек, накрытых крышками. Оставил на полу, поленился раскладывать столик, греть чай, оценил ушедшего в бумаги Изуну. Присоединиться не захотел, ушел за водой. Подбородок чесался, да переодеться надо было. И таз с водой забрать, который так просил принести.       Изуна сделал вид, что вообще не замечает бродящего по хозяйственным делам Тобирамы, однако к тому моменту, как Сенджу вернулся, поднос был переставлен на столик. Но Учиха сидел в той же позе, вчитывался, о чём-то задумавшись.       Жрал тот или нет, переодевался ли, брился ли или спизженным откуда-нибудь дзюцу полностью удалил волосы с лица — не так уж важно. Тобирама почти церемонно садится есть, никуда не торопится — он не знает, последняя ли это его трапеза, но достаточно за свою жизнь насмотрелся, чтобы уважать еду, что питает. Ест, не обращая внимания на редкий скрип бумаги, как очищает лезвие меча. Но если тот убирается в ножны, то Тобирама готовится. Брат не нашёл, что ему сказать, он хочет только договора — он сделает это. Пропишет все, на что хватит его ума, сделает всё правильно, подробно, чтоб никто не подкопался.       Это не изменит и не уменьшит его вину. Но это будет что-то правильное и полезное.       Тобирама готовится писать мирный договор между Сенджу и Учиха. Теперь — по делу, а не его подростково-отчаянное, бесконечно громкое, как крик, творение, что в его комнате до сих пор хранится под татами.       Сейчас, под сенью шинигами, всё будет серьёзно. Его личный мир.       Изуна же пишет, спокойно и сосредоточенно. Он всегда знал, что однажды брат упрётся. И хорошо, что упёрся сейчас, когда для союза есть много политических и экономических причин.       Изуна давно продумал всё, нашёл даже старые наброски отца — удивился тогда, оказывается, отец тоже одно время хотел мира, теперь понятно, отчего он так и не стал наказывать брата тогда, в детстве, за то, как он разрешил ситуацию на берегах Нака-но-кава. И своя версия договора — хорошего, взаимовыгодного — у него была давно. Её нужно было подкорректировать под изменившуюся обстановку, и именно этим Учиха сейчас и занимался. И пусть той версии у него нет с собой — шаринган прекрасно сохранил её в памяти.       Изуна тянется к договору — знакомый почерк для опровержений, знакомый почерк приписки, знакомые пальцы, вытаскивающие листок из рук… Что??? Он косится на Сенджу почти с недовольством, но молчит, смотрит, что тот будет делать, хотя на языке вертится пара-тройка гадостей и в адрес медлительности, и в адрес вчерашнего нежелания обсуждать всё.       Тот пробегает глазами единожды и возвращает листок без извинений. Стекает в странный лотос, прилаживает на коленях свиток — сам Изуна так писать в походах не приучился, откладывая бумаги до нормального стола, не оскорбляя иероглифы дрожащими руками. А Сенджу прокручивает в пальцах — Изуна их ломал, он помнит как под ногой хрустели косточки и как они же крушили ему скулу — грифель, задумчиво щурится, касается бумаги.       И пропадает.       Столбики — ровные, чересчур острые, резкие, категоричные быстро ложатся на бумагу, словно Сенджу не задумывался ни над знаком, ни над формулировкой. Дальше и дальше, так быстро, что почти страшно.       Изуна активирует шаринган, моментально отслеживая и запоминая всё, что пишет Сенджу, тут же сравнивает со своим, но продолжает работать над тем, чем занимался. Над тем, что его. Вот Сенджу допишет, будет время обсудить, а пока — пока так. И если Сенджу думает, что тут он будет уступать — он думает так совсем-совсем зря.       Так они и пишут, почти на скорость. Иногда Изуна сверкает алыми глазами на то, что пишет Сенджу, иногда тот разматывает свиток. И оба пропускают момент пробуждения Акеми, которая некоторое время наблюдает за этой сценой.       Она видит, что они оба заняты. Она даже видит, чем. Её радует увиденное, достаточно, чтобы тихо сесть. Она оценивает свои запасы чакры, что восстановились за ночь, морщится от количества чужой чакры в СЦЧ, проверяет своё состояние, находя его удовлетворительным. И откидывает одеяло, аккуратно встаёт с постели. Дела — не ждут, совсем не ждут. Она и так многое упустила, неизвестно сколько проспав. Привести себя в порядок, поговорить с ученицами, со свитой, проинструктировать всех. Да, данна сказал, что не станет убивать её — похоже, её полезность всё же перевесила, но свою полезность следует подтвердить. И она знает, чем и как.       Уйти не успевает — её сбивают с ног, но это кажется. Просто бросок Тобирамы быстр и страшен, кажется, тот метил в горло. Нет, из положения сидя приземлился сбоку от неё, подхватил на руки — легко, бережно, ожидая того, что тело привычно расслабится в его руках.       Изуна тоже стоит рядом, шаринган активирован, ноздри раздуваются в негодовании и весь он — прекрасная и воплощённая в реальность суровая мечта. Даже под маской и в одежде Изуми, понятно, как такой он мог отражать и на равных биться с Тобирамой на мечах, будучи более чем на десяток кило легче.       — Рано вставать, — говорит, не глядя на Акеми, Тобирама, дышит часто, словно долго бежал или дрался. Или просто испугался.       Акеми пытается вывернуться, но Изуна просто кладёт ей ладонь меж ключиц и этого достаточно, чтобы она замерла.       — Не надо, Акеми-чан. Полежи спокойно, пожалуйста.       Она не сразу справляется с голосом, чтобы не показать возмущение — Акеми очень не любит, когда её пытаются ограничивать, и если Сенджу ещё не представлялось случая об этом узнать, то данна знал точно.       — Благодарю за беспокойство, но я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы свободно двигаться. Разве что избыток чужой чакры в СЦЧ, но это мелкое неудобство.       — Чакры, блять, избыток? — почти срывается Тобирама, но справляется с собой, аккуратно кладёт Акеми на футон, чтоб молниеносно метнуться в другой угол комнаты и тут же вернуться. Скорости — запредельные, но Изуна пристально щурится, следит.       — Да у тебя сердца сутки назад не было! Понимаешь, вообще не было, были — только клочки мышц, что, блять, я латал почти ночь не разгибаясь, там почти не из чего было собирать, а что было — почему-то жить не хотело, а, Акеми-чан? — шипит Сенджу, будь он котом — вся шкура бы дыбом стояла и райтоном искрилась. — Переизбыток чакры? Да в тебе полтора наших резерва, ещё б не было ощущения эйфории от того, что просто «неудобно, много!» — вскидывается, откатывается на пятках, кажется, хочет схватить женщину за плечи и трясти до пробуждения разума, но той даже ходить не рекомендуется, и он честно пытается не пугать, не давить, удерживает яки, а чакра… что чакра. В ней самой она.       И снова мечется по комнате, явно пытаясь справиться с собой, почти искря. Резко тормозит напротив футона с Акеми, падает, буквально сваливается на пол, в глазах — чистая ярость, пальцы, сцепленные в замок, подрагивают, но голос уже спокоен и проникновенен, и страшно это как бы не сильнее предыдущей вспышки.       — Потому, Акеми-чан, пожалуйста, побереги своё здоровье, что столь дорого. Как ирьенин, я тебе рекомендую постельный режим и круглосуточное наблюдение ещё как минимум пару суток, потому что твой очаг до сих пор сбоит, а СЦЧ начинала распад, и вместо ещё одного того раза от того, что ты, несомненно взрослая, самостоятельная, прекрасная и разумная женщина, решишь, что тебе «достаточно хорошо», и попытаешься убиться по своим несомненно важным поводам, подожди, пока хотя бы поход на кухню не будет тебе грозить серией микроинфарктов.       Резко выдохнул, прикрыл глаза и словно застыл. Эта вспышка высосала всё, и гнев от встречи с Изуной, и страх за Акеми, и бессилие, когда та потерялась в себе. Про шаринган Учиха ей сам расскажет, а он на сегодня и на ещё пару дней высказался до самого донышка.       Изуна аккуратно, но уверенно приобнял Сенджу за плечи, выражая поддержку. Да, у него был очень, очень веский повод переволноваться. И добавил от себя:       — А поскольку контроль над эволюционировавшим додзюцу тебе пока не светит ввиду отсутствия твоей собственной чакры — тебе не стоит им пользоваться, второй раз я могу и не суметь тебя вытащить. Твои иллюзии надёжно убивают разум, и не только у врагов. Зачем ты, собственно, хотела встать?       — Пойти поговорить с девочками. Успокоить их, узнать, что тут вообще произошло, пока я… была не в форме, — Акеми удержала голос, но взгляд опустила ещё тогда, когда Тобирама сорвался. Она не знала, что её состояние было настолько плохим, и не ожидала, что он будет так переживать за неё. Но это… трогало. Она тоже тогда за него волновалась, и не следовало бы отказывать ему в подобных чувствах.       — Ты и сейчас не в форме, поэтому — отдыхай. Если хочешь, я попрошу Юми и Хану навестить тебя, они и расскажут тебе новости. Но помни — не двигаться, не волноваться. Хорошо? — Изуна говорил мягко, как с ребёнком, и напоминали его слова скорее мягкое отчитывание непослушного малыша, и слышать их Акеми было как бы не более стыдно, чем ругань Тобирамы. Однако — заслужила, а ещё и старше. Ну, раз так — хорошо. Она будет послушной девочкой и смирно полежит, никому не мешая.       Тобирама же резко выдохнул, едва не приняв это «выйти» на свой счёт, и всё-таки собрался:       — Пока ты была без сознания, мы выяснили, что подходы к лечению у Учиха и Сенджу кардинально отличаются, потому учти ещё, что привычные тебе схемы могут работать совсем не так, как ты ожидаешь. Это нормально, потому что лечили тебя тем, что было под рукой. Постарайся не напрягаться физически, при этом медитации разрешены, как общение и далее по списку. Волнения, экстренные вопросы и всё, что излишне будоражит, на протяжении долгого времени ограничить. Порции еды — полуторная минимум, три часа меж приёмами, — выдав общую информацию, которую захотел бы знать он сам, окажись в такой ситуации, Тобирама всё-таки не выдержал, — а с девочками и о делах поговорить… я, блять, не недвижимость, я встану и проветрюсь пойду, погуляю, мороженое съем.       Тобирама криво улыбнулся уголком губ и, резко поднявшись, двинулся в первую комнату из принадлежащих Акеми, где они вчера встретились с Изуной и лечили её, где осталась вся его одежда за исключением сумки, в которой не было ничего ни секретного, ни того, что могло бы ему сейчас понадобиться.       Изуна проводил его взглядом и улыбкой. То, что Сенджу так беспокоился за Акеми, его скорее радовало, чем огорчало. Значит, лечить и заботиться о ней он будет на совесть. Да и увидеть столь яркую вспышку у ледяного Сенджу — тоже… как минимум, любопытно, как и то, что его руки на плече он, похоже, и вовсе не заметил. Призвал Аки, отправил ту за девочками, чтобы передала инструкции по кормлению Акеми и позвала некоторых из них навестить таю. Сам же сел рядом с постелью, легко огладил волосы.       — Не переживай. Старшие братья прислали проект мирного договора, мы с Тобирамой доведём его до ума, и мир будет заключен. С призыва шкурку ещё не сняли, хотя есть за что, тебя я ни в чём не виню. Отдыхай, выздоравливай и начнёшь передавать дела, как выздоровеешь. Торопить не стану, но в клане тебе будет лучше. Всё же такие травмы никогда не заживают до конца.       Акеми слегка смутилась, но привычно прильнула к руке, как делала всегда. Мир — это действительно хорошо, и, кажется, её действия признали действительно обоснованными. Эта мысль несла в себе невероятное облегчение, от которого эйфория только усилилась, но тот факт, что Тобирама как ирьёнин точно лучше неё, останавливал от действий.       От тёплой руки данна она не оторвалась, даже когда в комнату проскользнула Юми, тут же рухнувшая на колени перед сложенными друг на друга тремя футонами — любовным ложем драгоценной таю. Уткнулась в её ноги лбом.       — Йокатта, — тихо выдохнула, и застыла. Плакала, не содрогаясь в рыданиях.       — Акеми-сенсе-э-эй! — с тихим, но отчётливым воплем следом за Юми проскользнули Хана с Миэко, и двумя взволнованными черноволосыми клубками устроились по бокам от Юми, подпирая ту плечами и давая ей время прийти в себя и не огорчать Изуми-сама видом заплаканной мордочки.       Три учихо-котячьих клубка, умилилась Акеми, трогательно темноглазые, взволнованно на неё взирающие и явно безумно беспокоившиеся. Изуна-данна сказал, что она всё сделала правильно. И они тоже правильно. И никто не пострадал от столь экстравагантной встречи Изуны и Тобирамы.       Слёзы с её щеки данна стёр своей рукой, другой приобнимая за плечо и давая облокотиться на его грудь.       — Всё будет хорошо, девочки мои, — тихо улыбнулась им Акеми. — Я ещё увижу, как вы повзрослеете, маленькие. Юми, тебе всё же придётся принять мои обязанности. Я верю, ты справишься. И — не всё сразу, я буду рядом и помогу тебе научиться нести эту ношу. Мы все будем жить, а меж нашим кланом и кланом Сенджу будет заключен мир, и ни вам, ни мне не будет грозить опасность.       — Акеми, я… Я всё рассказала Изуне-сама, — выдохнула Юми, считая необходимым признаться. — И показала те воспоминания.       — Ты всё сделала правильно, Юми, — успокоила её Акеми. — Всё правильно. Спасибо, что сделала это за меня.       — Акеми-сенсей, а вы правда вылечитесь?       — Вы же не уйдёте, вы с нами останетесь?       — Акеми-сенсе-э-й! — перебивая друг друга, камуро зачастили, пока не залились дружным рёвом. Взрослые, уже почти женщины, но такие дети, умилилась Акеми. И вроде как не положено по статусу, и по должности, и по профессии — но все медовые куноичи имеют якорь, привязанность, которая их удерживает. И их слёзы — лучшее доказательство… нет, не профессионализма Акеми, а их взаимности. Милые, хорошие девочки.       — И по вашему поведению я ещё подумаю, допускать ли вас весной на мизуагэ, — улыбнулась Акеми, наблюдая мгновенную метаморфозу двух зарёванных девчонок в изящных и юных, прекрасных, свежих будущих куртизанок, шлюх, убийц и шпионок. В каждой из которых есть в глубине души такая маленькая девочка, живущая, чтоб однажды принести мир.       Или хотя бы понаблюдать, как два таких страшных и сложных человека, как Изуна и Тобирама, будут писать мирное соглашение, и следить, чтобы в процессе не передрались, а передерутся — чтоб к взаимному удовольствию.       А Юми, поуспокоившись, начала рассказ о том, кто приходил, пока Акеми была без сознания, иногда давая слово ученицам, чтобы те продемонстрировали, что услышали и что поняли из разговоров. Ушли они совсем незадолго до возвращения Тобирамы.       Тот честно за это время спустился в облике Тэцуо на кухню и спросил мороженое, не найдя — прогулялся по верхней открытой ещё веранде, посмотрел сквозь решётку на улицу, по которой бегали возницы, ходили спокойные и сытые люди, выбирающие девочек попроще, сидящих в цветных платьях на первых этажах, за решётками и с подписанными долговыми обязательствами, у каждой либо комнатка, либо несколько, все — весёлые, «посмотри на меня, выбери меня, господин! Добрый господин, отдохни!» или пытаются завлечь прохожего тёмными загадочными взглядами. Кто-то станет старше, кто-то уйдёт в тираж, одни займут место самых дорогих, а другие уйдут строить свою жизнь в другом месте — счастливо или нет, они сами решат.       Жизнь текла своим чередом, и так оно будет, кто бы ни стоял у власти. Так прекрасна в своей хаотичной упорядоченности, что, глядя на пыльное обиталище людей, на слои белил, Тобирама вспоминал, почему в детстве хотел мира. Равно на эту улицу приходили и Сенджу, и Учиха, и Яманака с Нара и Шимура, и многие другие, известные и не очень. Они не так уж отличались друг от друга, находясь по любую из сторон решётки, играя или нет.       Возвращался быстро, почти успокоившись, Акеми заставила его поволноваться и порадоваться цвету собственных волос. Кивнул девушкам, отметив, как ненавязчиво замкнула процессию яритэ, которая не пришла первой, как та вежливо поклонилась и закрыла двери за дорогим гостем. Гость же чуть не споткнулся о пояс. Они оба с Изуной скидывали верхнюю одежду в первой комнате, таю сейчас лежала на футонах во второй, а в чужом поясе провокационно шуршала бумага.       Заинтересованный этим Тобирама, чьё любопытство зачастую было сильнее здравого смысла, прислушавшись к чувствам и прикинув, что сейчас его не должны хватиться, взял чужой пояс и поднял к глазам, внимательно осматривая и ощупывая по шву. В глубине ткани отчётливо хрустела бумага, а с изнаночной стороны был схематично изображен цветок камелии.       У каждой девушки был любимый цветок, животное, или насекомое. Цубамэ, яритэ Акеми, носила удивительное ожерелье из металлических ласточек, подаренное кем-то из её бурной молодости, Конеко-тян из домика недалеко от деревни Сенджу отмечала свои письма схематичным котёнком, блондинка-Умэко передавала послания с небольшой тростниковой птичкой на печати. Акеми-таю предпочитала цветок камелии, цветущий даже зимой. Её записи, как и метка на поясе, были отмечены таким розовым пятилепестковым творением, очевидно, одним и тем же.       А в пояс романтичные мужчины могли зашивать послания от любимых, или те, что собирались при первой же возможности передать. А Акеми любила красивые письма, Тобирама не раз видел изящный столик с отсеками для свитков, большое шелковое полотно со сложным, полным и изящным иероглифом, которые что-то напоминали. Видимо, тут что-то от неё, любящей чужую красивую каллиграфию и самой пишущую настоящие шедевры.       Тобирама покачал головой и неслышно опустил чужую вещь там же, где взял. Удивительно для Учихи — что-то личное, бесполезное, наивное и непрактичное, такое трогательное, что, кажется, и не красноглазых вовсе.       Стыда за своё любопытство Тобирама не испытывал, но это право Изуны — хранить такие личные вещи и подробности. Он ничем не покажет, что полез рассматривать не принадлежащую ему вещь. Некоторые инстинкты сильнее их, да и ничего предосудительного он не сделал.       Но перед входом в комнату он символично постучал, чуть выпустив чакру. Сенсору-Изуне и чувствительной в связи с передозом Акеми это должно было дать знать о его приходе.       Учихи к тому моменту отлипли друг от друга. Изуна пошел перечитать написанное, оставив Акеми в полудрёме, но подойти и открыть дверь перед Тобирамой всё же соизволил. Улыбнулся легко и спокойно, кивнул на столик с бумагами: продолжим, мол?       Тот только пожал плечами, опустошённый недавней вспышкой. Прошёл к своей сумке, сел и задумался, уловив шелест под рукой. Свиток от брата.       Хаширама на удивление краток, но это вживую он любитель поболтать, а пишет о сути. Велит заниматься мирным договором, запрещает думать о самоубийстве.       Что он, самурай что ли, чести лишился?       Лишился, конечно. Но он ещё может быть полезен. Вопрос только в договоре. Поэтому он с энтузиазмом притягивает к себе свиток и яростно покрывает его выпестованными, давно вылизанными формулировками. Этим договором решивших его нарушить можно будет бить по голове, без опасения, что они встанут. До появления кого-то уровня ани-чана, который сам возьмёт старый договор и заявит что старики охренели. И запишет новый, в котором не будет столько нюансов, а больше — того, что сомнений вызывать не будет ни у кого. И заключит новый мир.       Осталось справиться с этим.       Изуна тоже знает, что и как писать и формулировать. И пишет, чтобы потом показать этому Сенджу и сравнить, и договориться. Договариваться — вообще его стихия, не братова, и он тут в себе уверен. Они напишут и заключат мир, который будет соблюдаться, который просто не захотят нарушать. Во имя будущего.       А в процессе он отнимет у Тобирамы свиток, который тот покрывает знаками с особой яростью, словно тот сделал ему что-то личное, и Изуна не может удержаться. Склоняется к Акеми и тихо, чтобы не мешать, но достаточно, чтобы Тобирама их слышал, спрашивает:       — И часто он так?..       — Только когда увлечен делом, — отвечает Акеми, и в её голосе звучит отчетливая нежность. Она видит, как оба столь дорогих ей человека делают общее дело, которым оба увлечены, и ей тепло от этих мыслей.       — Мдэ, — скептически тянет Изуна, — Сенджу, а нам почитать можно будет?       Голос шутливый, без издёвки, но взгляд Тобирамы — крайне серьёзен. Тот смотрит пристально, аккуратно сворачивает почти дописанный свиток и метко отправляет его в Изуну. Тот вынимает его из воздуха, разворачивает почти синхронно с новым свитком в руках Сенжу. У того — чистый, а вот Учиха активирует шаринган.       Изуна читает быстро, Акеми пока остаётся только вздыхать — запрет есть запрет, а без активации додзюцу так быстро не прочтёшь, но Изуна акцентирует её внимание на спорных моментах и уточняет то, что она помнит чуть лучше. Они не слишком понижают голос — так, чтобы не мешать, но так, чтобы Тобирама слышал. Пусть слышит, слушает, возражает если что не так.       — На свитке лучше сразу помечать, — чуть отрывается Тобирама, не переставая писать. По его прикидкам, тут свитка четыре — основные моменты. А сколько всего выйдет — не предсказать.       Изуна смеется тихо и подтаскивает им столик поближе, помечает то, что обсуждают с Акеми, даже шарингану так воспринимать информацию легче.       А Сенджу тихонько вздыхает, фигурно отмечая ряд взаимосвязанных пунктов, об оставленном дома наборе для канцелярской работы. Станок для крупных свитков, двенадцать цветов чернил, о, сколько миль дерева и кожи ими были покрыты! Местами матерно, особенно на запросы об особо бредовом снабжении.       Второй свиток летит следом за первым, дело за третьим, а первый метко отправляется обратно, с пометками и помарками.       Учихи переглядываются довольно и дальше обсуждают вслух, не в привычных обоим иллюзиях. Привыкают работать не вдвоём, но втроём. С Тобирамой, чутким к чужой чакре, пишущим резкой скорописью умные вещи, сосредоточенно-увлечённым.       Тот перехватывает первый свиток, и, едва закончив с третьим и чуть развернув четвёртый, разворачивает первый. Просматривает заметки быстро, отмечает какие-то моменты, кидает обратно, и это самого его немного веселит.       — Остальное будет отмечено потом. Сегодня предлагаю накидать основное, там ещё свиток минимум, а потом нужно время на уточнение деталей, — и следом четвёртый свиток. Кисть уже немного мажет, но её пока не подрезать правильно, потому Тобирама просто перекидывает её в другую руку. Мера временная, но действенная — кандзи снова идут чётким столбцом.       — Согласен, — улыбается Изуна, перехватывая свитки, и снова сравнивая со своими набросками, больше акцентируясь на крупных расхождениях. Мелочи они ещё успеют выправить. В руках Учихи грифель, не кисть, много писать кистью он не любит, но кандзи у него и грифелем идеально четкие, ровно ложащиеся и разборчивые даже мелкими.       Изредка мелькает очень лёгкий росчерк или волнистая линия — явно приложилась Акеми, та любит такие отметки. Четвёртый свиток повторяет судьбу предыдущих.       Они не обсуждают особые моменты, намного проще написать или отложить на потом. Потом — когда посоветуются с братьями, когда обдумают ещё раз, когда запросят дополнительную информацию.       Решить вопрос с условиями мира оказалось намного проще, чем доказать друг другу, что все хотят этот мир.       Прописывали взаимодействие, о том, как делить ресурсы и что от этого пойдёт в общак. Прописывали ненападение, взаимопомощь, деление территории и, кажется, всё, вплоть до этикета застольных встреч.       Оставалось только порадоваться что ни главы кланов, ни их родственники не являются разнополыми. Прописывать подтверждение брачным союзом и его регламентацией — абсолютно отдельный геморрой, что Тобирама и буркнул вслух.       — Будь они разнополыми — давно бы договорились, — достаточно тихо, чтобы это можно было проигнорировать, отметила Акеми, мысли которой увиденная давеча в пограничном заведении картина не покидала никак.       — Почему? — удивлённо уточнил Изуна. Потому что на его взгляд будь Тобирама женщиной — ничего бы не изменилось, от встречи на реке и до одной общей любовницы.       — Аккурат после праздника я ездила инспектировать одно из пограничных заведений — обычно я такими мелочами не занимаюсь, но граница с Землёй нынче очень неспокойна. И видела одну прелюбопытную картину, которая никак не желает покидать мои мысли, — начала Акеми, и где-то тут до Изуны дошло, что она могла видеть, если именно там всё это время был брат, очередной договор с подписями обоих старших принёс его призыв после доклада брату, а Акеми полагает, что будь «они» разнополыми — договорились бы раньше. Он с тихим стоном прихлопнул ладонь ко лбу.       — Я, конечно, не лучший сенсор, — продолжила Акеми, — но не опознать чакру Сенджу-доно и Мадары-сама — задача несложная. Совсем не сложная. Должна признать, я несколько напугалась. И уж точно не могла ожидать увидеть их, во-первых, пьяными, во-вторых — шатающимися в обнимку.       — Акеми-чан, вот ты уверена, что хочешь пересказать, что ты видела? — осторожно уточнил Изуна.       — А я ничего особенного не видела. Они и дальше сидели, смеялись, пили вместе, признаваясь друг другу в вечной дружбе, и вместе же ушли наверх, — невозмутимость тона и лица Акеми сохранить таки удалось.       — Ани-чан опять пьёт, — тяжело вздохнул Тобирама. Нет, Хаширама не был алкоголиком, не в том плане, который у шиноби, но младшего беспокоили его позывы, — а наверху? Нет, конечно, ты не подглядывала. Но что-то же совершенно случайно узнала?       — Общались, — невозмутимо ответила Акеми, — И да, разумеется, я не подглядывала, только подслушивала. Для того, чтобы убедиться, что от мирного договора их уже не удержит ничто, я услышала достаточно. Но, насколько я поняла, всю глубину проблемы отсутствия у них принципиальных разногласий они осознали только тогда.       — Собутыльники. Алкоголики, — вздохнул Тобирама, отложил свиток и потёр виски. Чуть поменял позу, ведь он сидел на голом полу и раньше не озаботился дзабутоном или обычной подушкой и потому сейчас с наслаждением потягивался, — но это ещё куда ни шло, зная брата, никто не ушёл обиженным. Что важнее, помимо вот этого вот, что требует многомесячного рассмотрения, мы вчера накидали как раз условия совместной миссии насчёт шиноби и нашего даймё. Который вроде как-то и поддерживает волнения по поводу сепарации классов, но объединения налогового бремени, недолюбливает шиноби — но очень радостно платит ниндзям Земли.       — Оно и видно, что этот договор они писали в том самом состоянии, — проворчал Изуна. — Мне даже кажется, что они специально. Чтобы нас надолго занять. Но да, с совместной миссией нужно разобраться побыстрее. Эта проблема — одна из самых серьёзных на данный момент.       — У нас есть кое-какие наработки. Акеми-сан, интересно поучаствовать в обсуждении? — уточнил Тобирама. — Естественно, в рамках первого соглашения. Потом подведём под правила итогового и в полевых условиях обкатаем взаимодействие, — довольно фыркнул Тобирама. Всё-таки кое-что он просчитал абсолютно верно. На результате этой работы можно будет учесть ошибки и не допустить их в более важном документе.       — Да, мне будет это очень интересно, — не имея возможности нормально поклониться, Акеми только склонила голову под тихую улыбку Изуны. Работать в таком формате на удивление оказалось даже проще, чем обычно: Сенджу отмечал те вещи, на которые он сам зачастую не обращал внимания, но менее важными они от этого не становились. Но и работать только с Сенджу, без привычных мягких комментариев Акеми, тоже было бы несколько менее удобно. Рано или поздно накал обсуждения достиг бы той черты, когда пар потребовал бы выхода, а они пока не настолько близки, чтобы проводить совместный дружеский спарринг.       Изуна тоже чуть пересел, подхватывая Акеми поудобнее. Сенджу же достал один из свитков из своего, казалось, бездонного подсумка.       — У нас по факту в рамках договора два вопроса: документы в Земле, — острый взгляд на Изуну, — и отношения к шиноби властей, — внимательный взгляд Сенджу перевёл на Акеми. И, кажется, это была его победа как специалиста, — с чего начнём?       — Касательно документов — нужно ждать, что там найдёт брат… И я надеюсь, он всё же сделал дело, прежде чем отвлёкся на составление этого, — Изуна выразительно покосился на изначальный договор. — Но если и сделал — пока молчит. Так что начнём с отношения властей к шиноби.       Акеми согласно кивнула.       — Не все относятся к шиноби плохо. Те, кто постоянно пользуется их услугами, будут не прочь сказать пару-тройку добрых слов в их адрес. Хораки-сан, к примеру, пытался предостерегать меня от веры тем предупреждениям об опасности шиноби, что мне высказывали. Но он всё-таки слишком тесно связан с Сенджу, чтобы судить только по нему, — Акеми чуть задумалась, — в принципе, можно сразу отметать из оценки почти всех, кто часто контактирует с шиноби и это известно. Оценивать надо по тем, кто либо почти от них не зависим, либо недавно отказался от услуг или же способен сделать это в ближайшее время. Очень сильна разница… разброс в мнениях. И сильно всколыхнулось всё только с конца этого сезона.       — Период отдаления — около двух десятков лет по моим оценкам, — подхватил нить рассуждения Тобирама, — то есть, подготовку к отделению землевладельцев и отказу от услуг шиноби надо было начинать тогда. Обучать специальных людей, приобретать громоздкое и не нужное оборудование, разрабатывать якобы «резервные» способы справляться с чакро-аномалиями. Тогда всё и пошло. В целом, я согласен с тем, что альтернатива шиноби быть должна. Но слишком уж сильно это готовятся выпячивать, судя по тому, что те же дороги на Роуото перевели с барьерного типа на общий так резко, что однозначно убыточно. И заграждения там не доделаны.       — То есть ты говоришь, — медленно начал Изуна, начиная понимать, почему Сенджу так настаивал на семи годах, — что, например, тот же весенний бум по поводу нового типа кораблей, из-за особенностей конструкции способных обходиться без чакробалансира, могут быть недоработаны, потому что нынешняя цель — не подобрать аналог и расширить рынок, а массовым давлением выдавить конкурентов?       — Именно. У вас нет информации по себестоимости производств? Я не смог ничего добиться, — болезненно кривится Тобирама, — и почти ничего не знаю ни о некоторых местах разработки подобных средств, ни о ресурсах. Предположительно цены могут быть искусственно понижены, отсюда и законодательные запреты по продаже меры риса дороже или дешевле чем сотня рё за меру.       — По кораблям что-то такое мелькало, — нахмурилась Акеми. — Так сходу не вспомню, но в шкафу в моей комнате пятая коробка справа, третья полка сверху. Там были свитки с отчётами из Мизукава. Раз уж мне нельзя вставать, принесите, пожалуйста, мне эту коробку?       — Мне сходить? — вопросительно приподнимает бровь Тобирама и на лёгкий кивок уходит в сторону личных комнат Акеми. Он там не впервые, ориентируется хорошо, подозревал, конечно, что информация там ценная, но никогда не думал, насколько.       Шкаф и нужная полка находятся легко, всё находится в выпестованном порядке, шпильки, колбочки, мотки ткани, свитки по футлярам и коробкам. Сенджу цепляет нужный свиток и автоматически вешает его на пояс. Собирается уже уходить, как взгляд цепляется за столик с каллиграфией. Резные ножки, свиток сверху — достойная таю гармоничность в интерьере рядом с незаметным стенным шкафом. А на столе Тобирама видит шкатулку с письмами, несколько свитков, всё — в одном стиле, с узорными вышитыми лентами в качестве закладок. Деревянные шкатулки, резные, которые дороже драгоценных камней по их весу, всё под одной темой-узором. Такие вещи создаются либо по решению безумно богатого человека разом на заказ, либо любовно собираются годами, и каждая деталь подгоняется под общий узор. Глаз Сенджу цепляет почерк.       Чёткий, разборчивый, классический и красивый. Тот, заметки которым они обсуждали уже второй день. Почерк Учихи Изуны. Три конверта, на верхнем надпись «семья». Конверт-сватовство, конверт-предложение.       Воздуха разом не хватает.       Непринятые конверты сжигают или со всеми почестями возвращают обратно. Принятые — хранят среди самых дорогих сердцу вещей. Акеми согласилась стать женой Учихи Изуны. Ей даже не потребуется менять фамилию.       Личный алтарь имени Изуны.       Тобирама сдерживает шипение — и ведь сколько раз проходил мимо, когда относил куда-то Акеми или брал по её просьбе что-то из вещей. И не заметил столь очевидного.       Подошедшего Изуну он ощутил скорее сенсорикой, тот ходил совершенно беззвучно. Учиха проследил его взгляд, сам оглядел столик с каллиграфиями своего авторства.       — Она не показывала тебе твой портрет? — задумчиво осведомляется Учиха. — Он тоже где-то здесь.       — М-мой? — удивился Тобирама.       Вместо ответа Учиха оглядел закладки на свитках, нашёл нужный, протянул Тобираме. Да, он любил рисовать — и рисовал в том числе и своего врага. И не в бою — а подловил как-то задумчивого Сенджу, поймавшего мысль в полёте, устроившегося на высокой ветке со свитком. Запомнил картину шаринганом, а после — нарисовал в двух экземплярах. Акеми — показать, как выглядит Сенджу без маски, себе — чтобы знать. Портрет, часть отрезанного в бою белого хвоста — с тех пор Сенджу больше не отращивал волосы, а жаль, — маленькие кусочки того, что было не Тобирамой-врагом, но Тобирамой-личностью.       Тот взял листок покрутил, пока в глазах не сложился из линий действительно его собственный портрет. Стиль рисования был несколько иным, чем письма, но было очевидно, что это одна и та же рука выводила. Себя, голенастого, узколицего, было легко узнать, хоть он и был без привычного щитка и ещё не откопал тогда безумно любимый воротник, с которым редко после расставался.       — Хорошо рисуешь… Твой же?       — Мой, — согласно кивнул Учиха. — Спасибо. А предложение я так и не успел завершить, — он чуть вздохнул и легко приобнял Сенджу за пояс. — Идём? Не будем заставлять Акеми долго ждать нас.       Сенджу прислушался и покачал головой       — Пока не стоит, Акеми нужно хотя бы немного времени наедине с собой, — чуть поёжился, но отходить было некуда. С чего Учиху потянуло обниматься, он прекрасно понимал — ближе контакт, лучше чувствуются все устремления тела и контролировать проще. А отсюда не вывернуться, не снеся столик и без применения силы. Видимо, Акеми-таю попросила её ненадолго оставить одну. Женщины!       Поэтому Тобирама поинтересовался очевидным и нейтральным. Ну и интересным ему.       — А ещё есть твои рисунки?       — Да, — кивнул Изуна. — Я, брат, твой брат, Акеми. Хочешь посмотреть?       В ответ на согласный кивок Изуна привычно перебрал пальцами по столику. Давно знакомые вещи, его личные творения. Как опытный разведчик, он порой ловил совершенно уникальные моменты, а иные и не были достойны запечатления. Мокутон Хаширама, с умилением разглядывающий бонсаи на рынке в Танзаку, брат, улыбающийся рассвету, Акеми — нежный цветок в обрамлении её любимых камелий. Себя Изуна рисовал с кистью. Не с мечом, не с техниками — но с тем, что любил из безмятежно-мирных дел.       — Тут ни одной батальной или тренировочной сцены, — с удивлением отметил искренне любящий оружие Тобирама. Он даже занимался разработками совмещения фуин и металла, причём прямого, желая однажды вылить в совершенном блеске хладного металла ровные иероглифы языка, преобразующего мир.       — Бои, тренировки — всё это мы видим каждый день. Я старался поймать редкие сцены, — тихо улыбнулся Учиха. — Но если хочешь…       Среди вещей, которые он всегда перепрятывал и носил с собой, даже маскируясь, помимо оружия и запечатывающих свитков был один из рисунков. Поединок их старших братьев, глядя на который, Изуна окончательно всё про них понял. Да и было б что понимать, когда двое пусть и зовут себя врагами, но не видят вокруг никого кроме друг друга — это нечто большее, чем просто вражда. «Это же Хаширама», — как всегда говорил брат на эту тему. И Изуна знал — брат не мог бы сказать точнее.       Этот свиток он и протянул Сенджу, не открывая. Пусть сам посмотрит. Пусть сам увидит. Интересно, видел ли он то же самое?       Тобирама даже не заметил, откуда Изуна достал свиток. Первый пришедший на ум вариант, подхваченный в далёком детстве, он со смущением отмёл, ибо давно боролся с обсценной лексикой в речи. Разворачивал аккуратно, когда полностью увидел — окончательно растерял всё желание шутить. Хаширама и Мадара.       Он видел эту сцену с восьми лет.       И она его, откровенно говоря, изрядно достала! Но нарисованы они всё ж были как живые.       — О как, — удивлённо хмыкнул Тобирама, — я аж почти ждал хлопка печати и вопля брата, с мечом наперевес несущемуся навстречу гунбаю.       Изуна фыркнул смешливо:       — И мы видим это каждый бой. Каждый чёртов бой! Я вот думаю даже порадоваться, что они наконец разобрались в себе.       — Наивный. Ани-чан каждое утро начинает с тренировки. А он — жаворонок. Каждое утро в шесть часов под окнами будут столь привычные звуки… — усмехнулся Тобирама. Да, под окнами. Не под его, но… представить-то он пока может?       — Мне уже стоит пожалеть брата? — засмеялся Учиха. — Мне даже интересно, кто кого переупрямит. А я, пожалуй, тогда предпочту поселиться от них подальше. На всякий случай. Судя по тому, чем мы занимались тут весь день, упрямства у твоего брата немножечко больше.       — Хашираму, конечно, можно остановить, — и нет, он не раздуется от гордости за своего брата, — но с договором всё не так просто.       Прикоснулся к линиям с краю рисунка, где те складывались в древесный побег, бережно, не хотел смазать. Те казались частью волос брата — действительно невероятного, талантливого, но такого временами идиота! И Мадару он заразил тем же. Как иначе тот отправил бы договор на одном листе?       — Всё проще. Они всегда были. Нии-сану просто всё равно, в войне ли, в мире ли. Драться, не замечая никого вокруг, пить вместе, смеясь над одними шутками. Только он никак не мог этого объяснить. А как смог — жаль, Акеми не признается, как именно — то и договор получился, и мир получится.       — И Учихи даже не будут готовить подлянок? — фыркнул Тобирама. — Нет, серьёзно. С вами мир опасно заключать как минимум потому, что всегда ждёшь удара. Что это не серьёзно, что это ловушка…       — А ты не суди клан по моим подопечным, — усмехнулся Изуна. — Мой отряд в клане не просто так иначе как «дурдомом» и не именуют, а я у них штатный воспитатель. У нас народ рациональный, и решать проблемы предпочитает самыми эффективными методами. Вот и согнали отборных придурков в один отряд, чтобы они страдали дурью ровно в одной точке, а чтобы их дурь шла на пользу клану — хотя бы большую часть времени — приставили к ним меня.       — Они у вас все психованные, что у тебя, что у Мадары. Да и на миссиях, а то вас мы не видели… И нет, я не хочу тебя обидеть или оскорбить твой клан. Просто ваша манера поведения что в бою, что в жизни создаёт именно такое ощущение по результатам предыдущих наблюдений, — он не хотел его обидеть, это было видно. Перебирал слова, явно пытаясь подобрать какие-либо ассоциации и донести свою мысль. В бою атаки Тобирамы всегда были закончены и продуманы. Сейчас следовало дождаться, во что он выведет мысль. — Поэтому прежде чем до конца принимать договор, за эти месяцы, если они будут мне отведены, я хочу понять, как так получается и почему.       А руку, что тогда на плече, что сейчас на спине явно не замечает. Они вдвоём отличные мечники, не раз сходившиеся лицом к лицу. Так же не раз им приходилось драться в тай, соревнуясь, кто сильнее и быстрее. Тобирама был тяжелее, Изуна легче, и Акеми не раз слышала рассказы о ходе сражения, обрабатывая раны Учихи, вместе они разрабатывали стратегию противостояния ему, но…       Если говорить честно, планировали ли они его убийство? Акеми он был полезен сначала, потом — близок. А ему, кто ему Тобирама? Повод стать лучше, расти над собой. Соперник, за которым тянешься, от которого каждый раз ждёшь неожиданностей и обожаешь удивлять сам. Кто-то, кого ты рисуешь, как брата с Хаширамой, как Акеми, как кого-то важного в жизни.       В его мечтах либо не было Сенджу — как клана, как убийц отца, как его жертв, вообще! Либо те были, как и все враги, абстрактно мертвы. Либо они с Мадарой справлялись оба — тот с Хаширамой, он с Тобирамой, и дальше жили по указке Учиха.       Жили. Когда — чтобы видеть чужое превосходство. Когда — подчинясь и проникаясь, а когда просто давая толчки идти дальше, прыгать выше, быть сильнее. Живой Тобирама под руками. Живая Акеми под боком. Живой брат, пишущий писульки вдрызг пьяным на пару с Хаширамой. Все они — знакомые ему люди. Живые, чувствующие, как для Акеми Юми, что плакала в её ногах и радовалась, что с таю всё в порядке. А ту грело ощущение нужности — живой, цельной, умной и сильной личности!       — Я думаю, ты поймёшь, — улыбнулся Изуна со всей уверенностью, на какую только был способен. Просто потому что вот это вот — живое, тёплое, умное — не может не понять. Всего-то и нужно — показать, как оно. Как они сами себя видят, как мыслят. И — посмотреть, как оно у других. Да вот ту же их дискуссию об иллюзиях взять. Скажи кто Сенджу просто так, что Учиха лёгкими гендзюцу капризных детей успокаивают — решили б, что изверги, не зная, что на Сенджу иллюзии нестандартно действуют, а детям Учих от той иллюзии — только и будет, что здоровый сон. А ведь таких тонкостей — не одна и не две. Нужно только понять, что Сенджу кажется странным, и пояснить. И самому уточнить.       Они вон в приложении к договору чуть ли не пособие написали по этикету межкланового общения! А собственно… не в этом ли смысл любого этикета? Показать людям тропинку к нахождению общего языка. Чтобы сгладить разницу достатка, воспитания, особенностей развития — чтобы просто понимать друг друга? Не для того ли язык должен быть общим и правила поведения — невежливо накладывать гендзюцу на Сенджу, маленький Учиха, им от этого больно, не тяни кошку за хвостик, отрываешь, больно кошечке.       А просто слов и этикета им не хватило. Потому что не предусматривает этикет обычный таких глубоких особенностей кеккей-генкая. И когда всё было в великой тайне, это было оправдано, и они сознательно подстраивались друг под друга. А теперь, привыкшие быть среди своих, понимать определённые знаки и символы, они силятся выйти в большой мир и сталкиваются там с такими же, как они сами — и, естественно, не находят привычных реакций, где-то обижают, где-то сами обижаются, и конфликт набирает обороты до смертей, те запускают круг ненависти, и чтобы остановить эту карусель, надо быть…       Хаширамой и Мадарой.       Изуна застыл с широко распахнутыми глазами. Вся эта концепция, простота и логичность, связность, оно объясняло всё, совсем всё! И давало ответ.       — Сенджу… Тобирама, — тихо, очень тихо, только чтоб мгновение спустя вцепиться тому в плечи и трясти, почти повиснув на нём, — ты понимаешь, что это и есть ответ?! Всё оказалось так просто, так невероятно просто, они правы, оба были правы!..       — Тихо-тихо, — пошатнулся Тобирама, удерживая ошалевшего Учиху, — что такое, что ты понял?       — Хаширама, брат твой, был прав! Всё это время был прав! — восторженно взвыл Изуна.       Тобирама осторожно подхватил его под мышки, пытаясь удержать брыкающиеся тело и очень мягко спросил: — В чём был прав?       — Мир более чем возможен! К этому мы и идём, постепенно увеличивается число шиноби с кеккей-генкаем и особенностями техник, кланы чаще контактируют, идёт процесс большей открытости и всё свободнее распространяется информация…       — Так. Пошли-ка к Акеми, — серьёзно подхватил того Сенджу, и, испытывая чувство дежавю, потащил Учиху в комнату к куноичи.       Учиха не брыкался. Учиха пытался довысказать мысль, не обращая внимания на то, что его подхватили и куда-то потащили. Акеми, посмотрев на воодушевлённого Изуну и несколько озадаченного этим фактом Тобираму, тихо похихикала в кулачок, попутно пытаясь уловить, что же за мысль пришла в голову данна.       Тобирама попытался оставить Учих на футоне вдвоём, но Изуна категорически не хотел отцепляться, и пришлось Сенджу устроиться там же, пообещав Учихе, что сидит он, слушает, внимает.       Ещё послушав и уловив, наконец, мысль, Акеми очень привычным, отработанным жестом притянула любовника к себе поближе, коротким поцелуем заставила замолчать и пересказала то, что он пытался донести в своей речи в паре кратких предложений:       — Разные кланы — разный культурный код. Для понимания достаточно создать словарь-переводчик и позже вывести единый культурный код для всех шиноби.       Изуна подвис на пару секунд, осмысляя сказанное.       — Ага! — и посмотрел на Акеми совершенно влюбленным взглядом.       — Культурный код. В значении концепции фуин или?.. — уточнил кое-что уловивший из речи Изуны Тобирама, решивший заодно это проверить.       — Не фуин, — ухмыляется довольно Изуна. Такую же довольную ухмылку с месяц демонстрирует Юми Акеми. Такая, очень родная тонким губам Сенджу ухмылка, подхваченная даже без шарингана, — это искусство у нас не распространено, как и его концепции. Понимаешь? Вот я говорю «код» и имею в виду другое, нежели тут же имеешь ты.       — И это вопрос даже не словаря, — задумчиво сжимает пальцы Изуны Акеми, — это вопрос воспитания. Привычек. Того, через что в той или иной форме приходится переступить каждому, кто начинает задумываться о мире. Мы ведь все разные. И воспитывали нас по-разному, учили по-другому. И чтобы мир был не бумажкой, которой наши дети подотрутся, надо им это объяснять с самого детства.       — Не только этикет, сам взгляд на мир, — счастливо кивает Изуна. Его наконец-таки поняли.       — А взрослым хотя бы приоткрыть сердце, — бормочет Тобирама. Эту ненавистную концепцию Хаширама подцепил у Мадары, и он же любил всякие сопливые глупости «слушай своё сердце» и «язык сердца всегда понятен, не важно, на каком мы говорим вслух».       Хаширама всегда был гением. Но его хитровыебнутые мозги не могли это сформулировать для простых смертных.       — Нарисуй чёткую, красивую, подробную инструкцию — и адекватная часть Учих как минимум разок помолится за тебя благим Ками, — фыркнул Изуна. И подумал, что рисовать инструкцию по обращению с хрупкими Сенджу он Тобираму таки загонит.       — А неадекватная? Мадара разберётся? Или несчастные случаи такие несчастные? Я, кстати, в любом случае эту инструкцию писать планировал. С обеих сторон и максимально регламентированную, из тех, что не зарежет брат. Благо, опыта и цветной туши мне хватает… — под откровенно-хищными взглядами обоих Учих Тобирама невольно осёкся. — Что?       — А неадекватные послужат примером, почему не надо нарушать инструкции, — ухмыльнулся Изуна. — А в остальном — я вот думаю, каким социально-приемлемым способом выразить своё восхищение.       — А что не так? — очень осторожно, помня предыдущую вспышку Изуны, уточнил Тобирама. — Какое восхищение?       — Восхищение тем, что ты смог понять. Сразу, — совершенно серьёзно пояснил ему Изуна. — Можешь считать, что я переобщался с идиотами, но это и правда редкость и достойно восхищения.       — Я, смею надеяться, не идиот, — тяжело вздыхает тот. И, несмотря на форму, оценка его талантов более чем приятна. Тобирама вообще любил, когда его хвалили. — Но это скорее подходит не под сам текст договора, а под саму суть. И её, прежде чем расписывать в подробностях, стоит отправить главам кланов на оценку как минимум. А вообще ждать комментариев и пары тонн бумаги от Хаширамы-доно…       — Отправим, — пожал плечами Изуна. — Технические вопросы — дело решаемое, взаимопонимание в самой сути — намного важнее. Можем даже вообще старших сюда притащить, пусть с нами сидят разбираются.       — Тогда на вас всех нашипит Саяко-сенсей, заявив, что бордель вам не зал совета, и шли бы вы отсюда всем скопом, — фыркнула Акеми. — И если понимание в сути — найдено, самое время заняться техническими вопросами.       — Оплатить сначала всех девочек, а потом тащить сюда старших? — на полном серьезе уточнил Тобирама суть текущей мелкой проблемы. Потому что если Саяко-сенсей проблема, то основное решение, как и во всех борделях, деньги. А что за них с девочками и друг другом будут делать клиенты, уже другой вопрос.       В мозг друг друга точно поимеют, он уже достаточно узнал Изуну, чтобы составить мнение о Мадаре, и отменно знал брата, чтоб подозревать что просто так им это с рук не сойдёт.       — Саяко-сенсей будет против, дабы поберечь нервы работающих здесь девочек. Здесь же много гражданских, не надо нервировать бедняжек такой картиной, как мирные переговоры глав великих кланов шиноби в борделе! — Акеми, хотя и посмеивалась, всё же не шутила.       — Тогда дождаться ответа тут, а уж по ответу решать, куда и когда. И, Изуна-чан, если ты меня отпустишь, я об этом даже напишу брату. Примерно тем же стоит заняться и тебе. А уж Акеми-чан, кажется, пропустила один приём пищи, и надо это исправлять.       Изуна на «чан» только фыркнул — во время маскировки под Изуми он предпочитал не замечать неподобающих суффиксов, да и вестись на такую детскую подначку было бы глупо. Сенджу он всё же выпустил, чтобы призвать котов: Аки отправить за едой для хозяйки, Акихико — с очередным письмом брату, а Тобирама привычной скорописью покрывал один из своих свитков письменами.       Послания они отправили практически одновременно, вскоре пришла Хана с подносом еды для Акеми.       — Точно меня никто кормить не будет? — пошутила Акеми. Изуна в ответ на это только фыркнул, а вот Тобирама аж оторвался.       — Ну, я могу распечатать еды от Хаширамы. Надо?       — С рук, — улыбается Акеми. — Или с палочек, — а тот не может сдержать внезапное стеснение, вспоминая, как он кормил её с рук в их первую встречу без масок, и чем это кончилось. Изуна тихо смеётся тому, как легко Акеми ловит момент непонимания, и, пока остаётся только ждать ответа от братьев, прикрывает глаза и достаёт чистый лист, желая зарисовать что-то из свежих впечатлений.       У Тобирамы смешно алеют уши, Акеми хихикает в чашку риса, подцепляя палочками еду легко и непринуждённо, Сенджу что-то писал, судя по всему в фуин брату.       Было ли что-то странное в том, что у них всё хорошо?       Определённо, нет.       Уже позже, когда Изуна закончил набросок, а Акеми доела, он забрал её поднос, чтобы отнести вниз, и уточнил, что пойдёт тоже пройдётся. Вторые сутки в замкнутом пространстве для шиноби были не самым приятным опытом, и ему хотелось немного размяться. Пусть и в маскировке.       Тобирама только в удивлении приподнял брови, мол, ладно, как хочешь. У него сидение по разным норам чувства, сходного с клаустрофобией, не вызывало. Разные шутки по поводу его излишней белёсости не породили комплексов. И свиток брату заполнился почти до конца. Оставался ещё один момент.       — Акеми-сан, — вежливо, как к будущей коллеге обратился Тобирама, — планы на исследования не изменились?       — Думаю, нет, — она осторожно улыбнулась, пока не уверенная в том, как изменилось его мнение о ней. — Я думаю, мы по-прежнему сможем их закончить, тем более после заключения мира нам должно стать проще уделять им время.       Тобирама чуть грустно улыбнулся. Всё-таки ани-чан поймёт, тем более всё сложилось к лучшему, а вот Совет клана…       — Надеюсь, мы справимся в ближайшее время, — кивнул Тобирама, сохраняя ровное выражение лица, но в глазах таилась улыбка. Акеми, на трёх футонах, растрёпанная, без косметики и украшений, продуманной небрежности, была невообразимо мила и юна.       — Разве есть куда торопиться? — она чуть нахмурилась, в голосе прозвучала обеспокоенность. Мир будет заключён, но не она одна совершила ошибку. Ей её действия простили, но… Сенджу-доно не похож на человека, что стал бы казнить родного брата, вот только эта грусть, читающаяся в мимике, и надежда справиться с исследованиями до заключения мира… Есть те, на кого его брат не в силах повлиять? Первое впечатление ошибочно? Что-то тут было не так.       — Все мы смертны, и самое страшное — внезапно, — ухмыльнулся неожиданно Тобирама, — никто не знает, что или кто свалится нам на голову в следующий момент и во что в итоге выльется.       Неожиданно слетает маскировка хенге, шар огня в важные документы, призывы неизвестно кого тащат — и как тут жить?       Акеми фыркнула, несколько успокоившись. Нет, просто типичная для шиноби паранойя и готовность к любым неожиданностям. Ну и слава Ками, если так.       — В последнее время и впрямь слишком много случилось разных неожиданностей. Но не все они к худшему, разве нет?       — Это зависит уже от нас самих, м? — а то, что зависит от него, он сделает. Помимо исповеди брату, постепенно, как сходят волны комом несущихся событий, вновь начинает работать разум. И он ещё успеет разобрать бумаги, и передать то, кому что надо. Прижизненные завещания — вещь не одобряемая, но ведь он пока жив.       — Во многом да, — частично соглашается она. Акеми всегда знала, чем ограничена её свобода, и всегда это учитывала. Кроме моментов, когда эмоции всё же брали верх, но даже тогда она находила выход. Рано или поздно.       — Поэтому я хочу, чтобы итоговый труд увидел свет, — и про шаринган, но тут уже он не властен.       Как и в том, что Акеми — невеста Изуны, который не враг, не друг, а просто живой человек. Не плохой, а очень даже талантливый и разумный. Он не будет уводить у него невесту, но это не главное, ведь исследованиям это не помешает. Они вместе сделают ещё кое-что важное, и, возможно, это сотрудничество будет приятным и плодотворным для них обоих.       — Если мы успеем его завершить — непременно увидит, — тут Акеми может сказать с уверенностью, потому что это — важное, нужное, интересное дело, это бесценные сведения и выкладки, ведь редко шиноби занимаются научными работами, редко структурируют информацию.       А это то, что у них на пару получается лучше всего.       Акеми кутается в одеяло. Недавно тут сидел Изуна и она грелась в чужом тепле, а Тобирама сидит в обогретом им углу, опять позабыв о дзюбане. Данна после миссий и обострений тоже постоянно забывал о мелочах, обеспечивающих комфорт.       А ещё данна всё узнал, помимо фактов — и самого Тобираму.       И не просто узнал, а проникся, увидел то, что смогла разглядеть она. То, что прячется под слоем его невозмутимости и безразличного выражения лица. Они все, как надеялась Акеми, многое поняли за этот короткий срок. Быть может, сумеют понять и остальные?