Амулет сарматского шамана

Ильяна проснулась ещё затемно. Светало в это время поздно, можно было поспать подольше, но девочке не спалось. В сером свете начинающегося дня рисовалась скудная обстановка маленькой светёлки: голые бревенчатые стены, малюсенькое окошечко, смотрящее на восток, где край неба уже окрашивался до красна, обещая погожий день. Во дворе было пусто, скука. Наставница ещё спала. Девочке не хотелось её будить, но и сидеть совсем без дела она, как каждый ребёнок, просто не могла. Села возле сумок и начала перебирать вещи, просто так, не задумываясь. Суму с одеждой отложила в сторону — там нет ничего интересного. В другой были более занимательные предметы: мешочки с травами, таинственные склянки, плоская шкатулка с перьями и иными принадлежностями для письма. На дне сумы лежало несколько пергаментных свитков и книга, обёрнутая в холст. Ильяна осторожно развернула ткань, перелистнула страницы, находя знакомые буковки. Так и позабыть их недолго! Сама собой книга растворилась на заложенной странице. Какой-то небольшой, но тяжёлый предмет, завёрнутый в мягкую замшу, был вложен между листами. Ильяна с любопытством развернула замшу. Диск из жёлтого металла с тонкой вязью орнамента и огранённым красным камнем в центре, всё ещё на том заскорузлом кожаном шнурке. Девочка впервые, собственно, начала разглядывать его, не торопясь, во всех деталях — в тот день, когда она нашла амулет, на подробное разглядывание не было ни сил, ни возможностей. Попросту говоря, Ильяне тогда было не до того, чтоб оценить филигранную работу златоковов. А сейчас всласть любовалась мягкими отблесками отполированного золота, искусно отчеканенным узором по краю диска, двумя крылатыми тварями, бьющимися за кроваво-красный прозрачный самоцвет, вставленный в центр диска. В красноватых отблесках зари грани камня вспыхивали таинственным светом, одновременно пугающим и притягивающим. Вот только жаль, мало света в тесной каморке с маленьким окошком, никак не удаётся поймать солнечный лучик! Ильяна с трудом растворила отсыревшее оконце — поддалось со скрипом, высунулась наружу и подставила камень под лучи восходящего солнца. Лучи отразились от гладкого металла, заиграли на гранях рубина, и неожиданно из центра камня вырвался ответный лучик, тёмно-красный, пронизал тёмное пространство двора и вместе с солнечными зайчиками отражённого света остановился на распахнутых дверях конюшни. Девочка перевела взгляд за ним и неожиданно встретилась глазами с краснолицей трактирщицей. Эта толстая женщина с колючими поросячьими глазками не понравилась Ильяне с первого взгляда, а сейчас при взгляде в её алчные глаза неприятные ощущения усилились настолько, что девочка просто испугалась. Где-то она такое выражение глаз уже видела! Трактирщица застыла при дверях хлева, прямо с лоханью помоев в руках, не сводя глаз с жёлтого диска. Ильяна захлопнула окно, аккуратно завернула амулет в замшу и осторожно вернула его на место. Уселась возле сумки, сцепив руки перед коленками, и затихла. Сжирало её острое ощущение вины, как будто она совершила какой-то дурной поступок, хотя никакой вины за собой она не видела. Вскоре проснулась и наставница, заторопилась, засобиралась в дорогу. Прежде всего нужно напоить коня, потом и самим чего-то пожевать, выпить горячего — уж настоя ли трав с мёдом или сбитня, а потом и ехать отсюда. Внизу перехватила её трактирщица, совершенно неожиданно размякшая, слащавая до приторности, и зачастила: — Куда ж ты, милая, торопишься так, не евши, не пивши, дитё не накормивши! Я только-только кашку крупитчатую уварила, на молоке да с маслицем коровьим. Для себя варила, да ведь поделиться с проезжими и сам бог велит, а ребятёнку в дороге хорошо кормиться надоть, чтоб какая зараза-хвороба не пристала. Уж не побрезгуй, не обидь хозяйку, травница, откушай со мной — сыну моему срочно по делам уехать пришлось, чего ж кашке пропадать… В сладком исполнении баба была ещё неприятнее, чем в хмуром, очень уж несло от её слов фальшью. Каша оказалась и в самом деле хороша, никаким старым салом и не пахло, но обеим путешественницам, что называется, не лезла в горло. Наскоро доев, ведунья распрощалась, стараясь не показывать своей тревоги, но Ильяна прямо-таки видела напряжение, висевшее в воздухе. Отъехала неторопливо, сдерживая коня на лёгкой рыси и размышляя: где причина столь разительной перемены в поведении старухи. Не к добру это. Вечером она была уверена, что никакой опасности им тут не грозит, рыбы они, по мнению трактирщика, мелкие, и татям местным с них взять нечего. Чего же случилось-то? — Девонька, что ты сегодня делала, как проснулась? — ласково спросила Ильяну. — Ничего, — сказала девочка, постепенно успокаиваясь. — Книжку читала. Чтоб буковки не забыть. Бляху на солнышке разглядывала… Вот оно что! Проклятая баба её, должно быть, видела. Такие, как она, на золото падкие. Сыночек, видишь ли, по делам срочно уехал. Знаю я его дела. Теперь его дружков-разбойничков ожидать надо. Где же ждать-то их? Напасть могут только здесь, ещё перед тем, как доедем до переправы. Там большой постоялый двор, людный, а за рекой уж вовсе не их вотчина. Здесь же, похоже, никого кроме них нет, мало народу ездит перед самой распутицей, а кто и едет, так остановится уже при самой переправе. Это те, которые едут туда. А те, которые едут оттуда, ночевать останавливаются на той стороне, переправляются утром. Значит, кусок дороги отсюда и до переправы, это больше десятка верст, сейчас безлюдный. Напасть могут где угодно, знать бы — спереди или сзади? Спереди вряд ли: слишком мало времени прошло, не успеют обойти и засаду устроить. Дорога идёт излучиной вдоль реки, нигде скраткой не объедешь. Наверняка догонять будут. Как только скрылись из виду, ведунья пустила коня вскачь. Гнала, пока не пошёл по сторонам беломошный сосновый бор. На влажном песке на поверхности дороги хорошо видны следы, и следопытом не надо быть, чтоб понять: сегодня здесь ещё никто не ехал. По всему выходит, нападут сзади. Остановила коня и замерла, сосредоточенно прислушиваясь. Ильяна сидела тихо как мышь: знала, что наставница не просто вслушивается в тишину осеннего леса, а ищет более чуткие уши или глаза, чтобы слушать и смотреть ими. Даже конь стоял не шевелясь, опустив голову. На худой конец годились бы и его уши, но ведунья послала серебряную нить своей воли далее, на край леса, где на высоком дереве сидела крупная самка коршуна. С верхушки сосны хорошо видела постоялый двор, куда как раз въезжал сын старого хозяина на взмыленном жеребце. Соскочив на землю, торопливо направился в дом, но тут же выбежал обратно. Замахал кому-то руками, прокричав: — Уехала, стерва! Недавно, так что гоном догоните! Из леса донеслась ругань, понукания, потом перестук копыт, и мимо постоялого двора пронеслась четвёрка преследователей с давешним гнилозубым мужиком во главе. Нещадно лупили коней плётками, намереваясь как можно быстрее нагнать уехавшую знахарку. — Щенка живым берите, — шипел сотоварищам Гнилозубый, — ежели окажется в сам деле богатеево отродье, запросим выкуп. А ведьму порешить и в лес. Волки кости приберут! Ведунья встряхнулась, выныривая мыслью из пространства. — Перебирайся назад, за меня, — велела Ильяне. — Да держись крепче, обеими руками за пояс. И коленками сожми, а ноги опри о седельные сумки. Быстро! Ильяна послушно скользнула женщине за спину, схватилась за кожаный пояс. Оружия у них не было, если не считать висящего на поясе ножа.  — Наставница, а почему вы не превратите разбойников во что-нибудь, в лягушек хотя бы или в воробьёв? — спросила со страхом и оттенком надежды. Ведь её наставница — могучая ведунья и, как говорили бабы, может неугодного ей человека заколдовать в жабу или ещё какую гаведь. Но ведунья лишь грустно улыбнулась. — Долго объяснять, девонька. Как-нибудь в другой раз. А пока не разговаривай лучше, а держись как следует. И, обращаясь к коню, уже набиравшему галоп: — Выноси, родимый! Конь у них, может, и не самый быстрый, но выносливый, и надо использовать отрыв от преследователей, чтоб как можно дальше уйти в сторону переправы. Дадут боги — удастся удержаться на достаточном расстоянии от погони и доехать до большого постоялого двора — там, прилюдно, нападать на них не решатся. В случае особой нужды, когда уж деваться будет некуда, придётся воспользоваться своим даром. Ведунья не могла никого превратить в безвредную жабу, но совсем уж безоружной не была. Тем не менее разумнее будет поторопиться, не искушать судьбу. Тати нагоняли добычу молча. Зачем раньше времени выдавать себя? Всегда легче иметь дело с жертвой, захваченной врасплох, не готовой к атаке и сопротивлению. Хотя какое уж сопротивление может быть от одинокой бабы-знахарки, безоружной, зато с ребёнком на шее? Трактирщица сказала, что травница уезжала без спешки, не погоняя лошадь, и по их расчётам не успела отъехать далеко. Однако за первым же поворотом, судя по следам, коня пустили в карьер, и теперь они нахлёстывали своих лошадей, отлично понимая: не догонят до переправы — добыча уйдёт. Тяжёлый топот копыт и всхрапывание были единственными звуками, нарушавшими тишину. Дорога убегала вперёд, поворот за поворотом, потемневшие от пота кони неслись, взрывая ногами песок. Гнилозубый, ощерившись, вглядывался в следы перед собой. Заметил, что конь ведуньи останавливался и снова разбежался во весь опор. — А говорила — без спешки уехала, сссука! — выругался, подразумевая не то ведунью, не то трактирщицу. Ещё раз злобно прошёлся плетью по бокам вспотевшей лошади. Держался впереди своих «молодцов». Один из них, рябоватый ражий детина с тупым выражением лица, нёс топор за поясом — точнее, за верёвкой, опоясывающей груботканую сермягу. Другой, рыжий и всклокоченный, в грязной рубахе и полуразвалившихся лаптях, держал наготове кистень. Третий, тощий мужичонка в заплатанных портах, на такой же тощей коняге, судорожно сжимал сильно источенный ржавчиной меч. Один другого краше, как на подбор. Неудивительно, что пробавлялись кое-как на случайных прохожих, в основном на такой же голытьбе, как и они сами. Человек маетный, при деньгах, в состоянии обеспечить охрану себе и своим товарам или хотя бы заплатить за место в обозе. Конь ведуньи застриг ушами, и она поняла: погоня близко. Искала глазами укрытие — как нарочно тропа вела через старый сосняк, высокий и прозрачный. Ровные стволы вынесли широкую крону к солнцу, и под ней было слишком мало света, чтоб мог расти подлесок. Ровная, усыпанная хвоей земля просматривается на сотни саженей. Нигде ни ложбины, ни ямы, никакого укрытия. Хорошо хоть коняга пока бежит ровно, несмотря на то, что шерсть уже намокла от пота и клочья пены повисли на удилах. Наконец дорога повела в горку. Ведунья заставила коня сойти с дороги и, отъехав немного в сторону, остановилась на пригорке. Её от дороги частично заслоняло несколько молодых сосен, она же достаточно хорошо видела отрезок пути перед собой. Велев Ильяне забрать поводья и быть тихо, сосредоточенно ждала, когда покажутся преследователи. Ждать пришлось не так уж долго. Гнилозубый всё так же возглавлял погоню. Пригнувшись к шее лошади, всматривался своими липучими глазами в пространство перед собой. Вдруг животное под ним сбилось с темпа, испуганно завизжало и осадило так резко, что тать едва не выскочил «рыбкой» из седла. Здоровенный олух, скакавший следом за ним, не успел ничего понять: его конь тоже захрапел и, встав на дыбы, опрокинул своего седока на землю. Мужик на своё счастье крепко держал повод, так что сумел удержать рвущегося жеребца — проехавшись немного на пузе. Рыжий успел-таки притормозить возле отчаянно ругающегося главаря, но хаос на дороге от этого не уменьшился. Последним подтянулся мужичонка на кляче и остановился поодаль, с опаской глядя на беснующегося предводителя. Тот, матерясь и охаживая лошадь плёткой, пытался заставить её бежать дальше, но та, прижав уши, тревожно ржала и топталась на месте, пытаясь повернуть обратно. Конь упавшего мужика тоже пытался вырваться, в испуге бил копытами (крепко приложив несколько раз своего седока), и мужик напрасно пытался сесть на него снова, с трудом удерживая поводья. Поддавшись испугу, захрапели и забеспокоились остальные две лошади: под рыжим конь нервно затанцевал, дергая головой, мохнатая кляча лядащего мужичонки лишь тряслась, неподвижно стоя позади. — Да что они, белены объелись?! — злобно выкрикнул Гнилозубый, перестав наконец хлестать несчастную скотину — едва удерживал паникующего коня обеими руками. Здоровяк, извалянный в пыли и ободранный, всё ещё безуспешно пытался совладать со своим жеребцом, а Рыжий начал осматриваться по сторонам и вдруг изменившимся голосом произнёс: — Мизгирь, глянь, след-то медвежий! — Ну и хрен с ним, с медведем, что они, медведя никогда не видели, что ли, — отозвался Гнилозубый. — Медведь по осени не злой и ленивый, чего его бояться-то, да ещё вчетвером, — раздражённо продолжал, не в состоянии справиться с вышедшей из подчинения лошадью. — Мизгирь, других-то следов нет. Куда же потом проклятая знахарка делась? Поток ругани прекратился. Мизгирь воззрился на дорогу перед собой: на самом деле, вперёд уходила одинокая цепочка следов, бесспорно медвежьих. Обернулся назад, на лядащего мужичонку, который так и стоял поодаль, не менее напуганный, чем его оцепеневшая от страха животина. Отрезок дороги между ними был так затоптан, что разобрать там что-либо было невозможно. — А может, она где с дороги съехала?  — с надеждой спросил Рыжий. — Хрен она съехала, я ж смотрел на дорогу всё время, только её след и был — свежий, свежёхонький, стёжка ровная как по нитке, — огрызнулся Гнилозубый, но уверенность постепенно исчезала из его голоса. — Не сожрал же её медведь за толику времени, — снова встрял Рыжий. — Если бы задрал кого, на дороге бы следы остались, кровь и чего ещё там… — Ребята, а чегой-то медведь не в лес ушёл, а по дороге идёт? А ежели конь медведем обернулся? — сиплявым голоском отозвался Лядащий. — Баба-то ведьма была, говорят… — Держи губу, Чурила, — окрикнул его Гнилозубый, с трудом скрывая тревогу в голосе. — Наслушаешься бабьих сказок… — Мизгирь, а ведь вправду, с чего медведю по дороге скакать, да ещё галопом-то. Не простой это медведь, ты посмотри, как кони всполошились, — перебил его Рыжий. Глаза его затравленно бегали. Лядащий схватился рукой за оберег, висевший на шее. Здоровяку всё никак не удавалось сесть на коня. Громкое карканье ворона, неожиданно раздавшееся прямо над головами, произвело эффект пушечного выстрела. Рыжий вздрогнул, втянув голову в плечи, Гнилозубый испуганно выматерился, а жеребец здоровяка пронзительно завизжал, ещё раз припечатал копытом своего хозяина и отчаянно рванулся, оставив в его руках лишь кусок сыромятного ремня. Детина какое-то мгновенье смотрел на удаляющегося коня с разинутым ртом, потом вскинулся и, неуклюже загребая ногами побежал за ним — обратно к трактиру. — Стой, куда, кур-р-рва! — отчаянно заорал Гнилозубый, но мужик и не думал остановиться. Лядащий мужичонка, бледный как смерть, ожесточённо дёргая поводом и молотя пятками по бокам коняги, пробудил её из летаргии и устремился следом за здоровяком. Рыжий, затравленно оглядываясь, ещё несколько мгновений удерживал порывающегося в бегство коня, потом сдался и тоже рванул назад, не разбирая дороги. Тут уж понёс и конь Гнилозубого, не слушаясь поводьев; а сам он, изрыгая проклятья по адресу и ведьмы, и своих содельников, вызверился опять же на лошадь, совершенно избыточно хлестая её по бокам… Ведунья устало потёрла виски. Вывела коня на дорогу и пустила крупной рысью. Маловероятно, но всё же — вдруг разбойнички наберутся отваги и попробуют возобновить погоню? Оставшиеся версты пролетели мигом. С высокого берега открылся вид на широкую ленту реки, в свете начинающегося дня отсвечивающей пронзительной синевой. К переправе приехали как раз вовремя: подошедший с того берега паром уже покинули пешие и конные, обозники свели две телеги, и теперь на него нагружали тех, кто хотел переправиться на ту сторону реки. Бородатый перевозчик, пристроившись возле кормила, развернул холщовую тряпицу с ломтями хлеба, салом и луком, и принялся завтракать, объявив, что пока не доест, паром никуда не пойдёт. Длиннющий рябоватый парень, помощник, пожав плечами, сказал ведунье, что она успеет пока поводить и успокоить своего разгорячённого коня, и та, ссадив Ильяну при пароме, отправилась расхаживать потную конягу при кромке воды, не давая, однако, напиться — пусть остынет вначале. Ильяна никогда ещё не видела столь широкой реки. Мелкая Моква была по сравнению с ней всего лишь ручейком, да и река Волога при Красных Луках не могла с ней сравниться. Кроме того, берег здесь не был ни глинистым, ни песчаным, как Ильяна привыкла, а был усыпан мелкой окатанной галькой. Разноцветные округлые и гладкие камешки напоминали ей бусины, и девочка с восторгом бродила по берегу, поднимая понравившиеся голыши. Высохнув, они, к разочарованию Ильяны, поблёкли, но вода снова возвращала им цвет и блеск. Решила, что оставит себе три камешка: плоскую бляшку тёмно-красного цвета с белыми и желтоватыми прожилками; полупрозрачное белое «яичко» и розовый гладкий окатыш. Ссыпала их в кожаный мешочек на поясе, где хранила самые свои большие сокровища. Перевозчик докончил завтрак, запил квасом из корчаги, и последняя кучка странников вошла на крепкие доски парома. Ведунья с Ильяной пристроились на краю, мужики вытянули сходни, упёрлись в ворот, и паром медленно сполз на глубину. Дно, сначала хорошо видное в чистой воде, убежало в глубину, сначала тёмно-коричневую, потом просто бездонную, неопределённого цвета. Волны начали злобно кусать край настила, откуда-то налетел ветер, и тяжёлый паром заплясал на бесконечной (как казалось Ильяне) водной глади. Ведунья успокаивала коня, но, по-хорошему, надо было бы успокаивать и Ильяну. Девочка округлившимися глазами глядела в воду, ожидая увидеть бледные руки русалок с длинными когтями, тянущиеся к ней. Почему-то подумала, что красивые пёстрые камешки на берегу — рассыпанные бусы русалок, и те ей не простят, что забрала три самые красивые бусины… От ужаса онемела, и даже промелькнувшая было мысль вернуть им эти их бусины потонула в нахлынувшем на разум холоде. Не внимала ничему, только злобный плеск свинцовой воды (голубизны в ней не было и в помине) о потемнелое дерево настила. Но постепенно возвращались и другие звуки. Спокойный говор двух путников на соседней телеге, беззлобное переругивание перевозчика с долговязым помощником. Наконец отвела глаза от воды и увидела немного озабоченное лицо наставницы. Пока Ильяна топилась в страхах перед русалками, наставницу беспокоили иные опасения, и она, успокоив коня, не раз возвращалась взглядом под кроны сосняка, оставшегося на другом берегу. Но по мере того, как берег отдалялся, её беспокойство улеглось. Будем надеяться, что погоня отстала надобро и продолжения не будет, — подумала она. Пора успокоить девчонку (совсем невменяема от страха) и повернуть взгляд из прошлого в будущее. Этой переправой, по сути, большая дорога теперь только начинается. Теперь избегать людей не получится, путь будет лежать по большим торговым трактам, и перед распутицей тракты будут полны: каждый торопится закончить свои дела и вернуться домой до поры, когда непогода сделает дороги непроезжими. — Не смотри на воду, — сказала Ильяне. — Смотри вперёд. Подняла девочку на телегу, стоящую рядом. Ильяна послушно отвела взгляд от всклокоченной воды и где-то далеко перед собой увидела синеватую полоску другого берега. Страх прошёл. Полоска медленно приближалась, стали видны приземистые строения постоялого двора с мостками-пристанью, кони и люди, а ещё невиданное Ильяной чудо: большая грузовая ладья, с которой как раз тюки и свёртки перегружали на телеги. Увидев такое, девочка и думать забыла о русалках: наставница ей рассказывала о ладьях, но никакие рассказы не могли создать в её мысли их настоящий образ. Сейчас во все глаза глядела на огромную лодку с просмолёнными боками и спущенным парусом, выбеленным водой и солнцем. На таких ладьях, говорят, пришли враги с севера, стеревшие с лица земли её поселение. И на таких вот ладьях ходят богатые купцы, привозящие на ярмарку дорогой заморский товар. Ильяна дивилась и не могла надивиться. Мягкий толчок дал знать, что переправа кончилась. Долговязый парень ловко перескочил с парома на мостки, подтянул паром вплотную и привязал концы каната за сваи пристани. Наставница перебросила Ильяну с телеги на спину коня и быстро свела его на берег. Легко вскочила сама и, не задерживаясь при постоялом дворе, зарысила по наезженной дороге. Отдохнувший конь шёл размашистой крупной рысью, унося их всё дальше от неприятностей сегодняшнего утра.