Амулет сарматского шамана

Ильяна думала, что после каменных палат града Киева удивить её ничем уже невозможно. Ошибалась. Царь-град не зря звался Царь-градом. Город был так велик, что его, наверное, нельзя было обойти и за неделю. Великолепие соборов и пышность дворцов, видимых издалека, застило очи, но вблизи огромный город оказался не так красив, напоминая огромный муравейник или, скорее даже, болезнетворную коросту, расползающуюся по берегу и окрестным холмам. Девочка заметила многочисленных нищих в лохмотьях, тощих и отвратительных, сидящих грязной накипью на мраморных мозаичных плитах, изубоженных калек у входа в величественные храмы, смердящие стоки возле глиняных развалюх на фоне позолоченных куполов... Беднота во всех городах и весях мира, оказывается, жила одинаково. И пахла нищета во всех землях одинаково: гнилыми объедками, немытым телом, застарелой мочой и болезнью. Они с наставницей, правда, поселились в богатом и ухоженном квартале, в доме Константиноса. Богатый, неглупый и образованный грек сошёлся с ведуньей за время дороги, когда коротать время приходилось за игрой в шахи, а ещё за беседами. Оба они объездили немалую часть Ойкумены, обитаемого мира, причем Константиноса невероятно занимал малоизвестный для него и дикий по мнению соотечественников, но богатый Росский север. Откуда открывался путь в варяжские земли и откуда в империю текли дорогие меха и солнечный янтарь. Не только как купца, но и просто как умного, жадного к знаниям человека без кастовых, религиозных и прочих предрассудков. Пока корабль подходил к пристани, выискивая свободное место среди других ладей, фелюг и рыбацких суденышек, грек послал домой приказ, вынув из резной клетки голубя и увязвав ему на ноги тонкую полосу материи. Подброшенная в небо птица сделала ошалелый круг над ладьей и, развернувшись в сторону города, затерялась в бледно-голубом небе. Ильяна впервые воочию видела этот способ сообщения, хотя, разумеется, белый голубь в деревянной клетке, стоящей на носу ладьи, сразу привлек внимание девочки, и ведунья рассказывала ей о предназначении птицы. Час спустя в порт пришел молчаливый худой старик, ведущий в поводу двух ухоженных мулиц. Вещи путниц нагрузили на одну из них, и Константиносов челядинец отвел их по заросшей кипарисами, круто выбегающей на склон улице на край города, где находился просторный и богатый дом купца. Непривывычный для Ильяны, каменный, с плоской крышей, где сушились фиги и виноград; с внутренним двориком, разделенный на общий зал и две половины — мужскую и женскую. В этом доме, на женской его половине, Ильяна с наставницей прожили неделю, пока (опять же не без помощи Константиноса) не подвернулась оказия на продолжение пути. Сезон заканчивался, и купцы торопились еще до прихода первой боры, бешеного северного ветра, погрузить и развезти закупленные товары. Трюмы были набиты под завязку, и на палубах было не повернуться. Взять партию товара было выгоднее, чем двух пассажиров, да еще, к тому же, женщин. Крепкий мужчина, умеющий обращаться с мечом, еще куда ни шло: воды Эгейского моря с россыпью мелких островов кишели любителями незаконной поживы. Поэтому в случае нападения пиратов такой пассажир — большое подспорье капитану. А вот женщина с ребенком на палубе — досадная обуза для капитана, и, понятное дело, иметь лишний камень на шее никто не желал. Другим доводом затруднений было то, что большинство судов в преддверии зимы не отваживалось на долгие плаванья, ограничиваясь короткими трассами. Ведунье же нужно было следовать дальше Эгейского моря, через Ионику, до острова Керкора и далее, в Адриатическое море, за остров Млет, поэтому Константинос искал северных фрягов или тех, кто собирался плыть во фряги. И нашел-таки, и даже удалось ему убедить капитана, что ведунья на корабле ему будет полезнее, чем солдат-мечник. Какие доводы грек использовал, одному богу известно, но, как оказалось, был он человеком не просто благодарным и обязательным, но еще и влиятельным. Как бы то ни было, он отбременил ведунью от поисков переправы, и они с Ильяной могли спокойно наслаждаться передышкой в дороге, отдохнуть, подготовиться с продолжению пути и рассмотреть легендарный город поближе. Ведунье Константинополь был уже знаком, но вот Ильяна переживала своеобразное потрясение, наблюдая незнакомую ей ранее жизнь. Начиная с быта и уклада, совершенно не похожих на те, в которых она вырастала и жила. Молоденькая жена Константиноса, темноволосая, с огромными карими глазами и тонкими чертами лица, напоминала скорее девочку, смешливую и пугливую одновременно. Да ведь, в сущности, девочкой и была, лишь на пару-тройку лет старше, чем Ильяна, ровесница падчерицы, дочери Константиноса от первого брака. Робела и смущалась перед наставницей, а Ильяну восприняла то ли как подружку, то ли как большую новую куклу. Куклы невиданной красоты, совсем как живые, на женской половине тоже имелись, но Хризостазия (так ее звали) тут же забросила их и переключилась на ведуньину воспитанницу. Не могла натешиться на ее светлые волосы, наряжала в богатые платья, обвешивала украшениями и закармливала сладостями. Ильяна дивилась тому, как грек баловал свою юную жену, как будто она была не женой ему, а дочерью: окруженная роскошью, Хризостазия не выполняла совсем никакой работы. Ей не приходилось ни стирать, ни варить, ни убираться в светлице, обложенной коврами. Даже на то, чтоб принести из кладовой очередное блюдо фруктов или вареных в меду орехов, при ней находилась нянька, молчаливая пожилая женщина со смуглым морщинистым лицом. Она же приносила утром и вечером воду с розовым маслом, умывала и обтирала тело Хризостазии, нанося благовония, расчесывала волосы и укладывала их в сложную прическу, переплетая нитями жемчуга и закалывая декоративными гребнями. Словно Хризостазия сама была куклой или малым безвладным ребенком, не умеющим себя обслужить. Два дня прошли безмятежно в границах маленького внутреннего дворика, где возле четырехугольного мраморного бассейна стояла резная беседка и росли розы. К дворику примыкал небольшой фруктовый сад с грушами, грецкими орехами, фигами и виноградом. Наконец-то Ильяна смогла не только попробовать все эти заморские плоды, но и увидеть, как они растут. Переспелые опавшие фиги они собирали, а нянька относила их на крышу, на сушение. Потом приносила корзину с уже подсушенными сладкими фигами и орехами, приносила посудину под скорлупу и, ловко проворачивая острие ножа в основании, раскалывала орехи на две половинки, выбирая ядро. Резала сушеные фрукты на ломти, смешивала с дроблеными орехами, медом и укладывала слоями на раскатанные пласты пшеничного теста, чтоб испечь потом на углях непривычные Ильяне приторно-сладкие пироги. Стояли теплые тихие дни южной осени, когда слегка поблекшее солнце ласково лучилось теплом, а не всесжигающей жарой. Тихий дворик, укрытый от улицы высокими каменными стенами, хранил обитателей дома от посторонних глаз. Запах роз смешивался с ароматом зрелых фруктов и разогретой кипарисовой живицы, в позолоченных клетках мелодично посвистывали птицы. На каменной резной лавочке стояли блюда с орехами и сладостями, но к концу второго дня от сладких пахлав, пастил и щербетов Ильяну мутило, и она так устала от этой ленивой безмятежности, что чувствовала себя как дрозд в клетке. Птица металась, перескакивала с жердочки на жердочку, снова и снова ударялась головой о прутья, безнадежно всплескивала крыльями в бесконечных попытках вырваться на свободу — как будто не могла понять безнадежность своих действий. Или просто не могла вынести неподвижного сидения в удобной и безопасной клетке, полной отборного корма и чистой воды. На третий день Ильяна не выдержала и попросилась в город с наставницей. Памятуя о том, как они вдвоем со Ставром облазили весь Киев-град, она сначала хотела было спросить Хризостазию, не покажет ли ей городские улицы и храмы, но та испуганно и недоумевающе отшатнулась. Как объяснила ведунья, здешние обычаи не позволяют молодым девушкам и мужним женам из знатных родов выходить из ворот дома без сопровождения мужа, брата, или хотя бы слуги или няньки. А Хризостазия и не порывалась куда-либо идти, ее вполне устраивала жизнь в уютной золотой клетке, как устраивала такая жизнь рожденного в неволе желтого канарского воробья. Зато Ильяна чувствовала себя так, как будто вот-вот взорвется. Девочку почему-то постоянно мучало ощущение, что время внутри уютного мирка дворика остановилось, а за его пределами мчится дальше, и её жизнь уносится вместе с ним мимо неё. Поэтому после завтрака с огромным облегчением прошла вслед за наставницей через массивную деревянную дверь и оказалась на улице, ведущей вниз, в город. И помимо забот о продолжении пути, у ведуньи имелись свои дела в одном из центров Ойкумены. Остановившись при одной из лавчонок на улице аптекарей, она повернула массивное бронзовое кольцо на такой же массивной, потемневшей от времени двери и вошла в полутемное помещение, пропахшее травами, пчелиным воском и еще чем-то тревожным, вносившим легкий диссонанс в спокойную атмосферу аптекарской лавки. Огляделась, отыскивая хозяина. Он был на месте, как всегда, такой же старый и неизменный, как обстановка его владений. Вынув из сумы несколько берестяных коробок, ведунья показала их содержимое седовласому старцу с удивительно живыми глазами на старом костлявом лице. Старец внимательно осмотрел высушенные травы и прочие ингредиенты для будущих зелий, привезенные с севера, нюхал, а некоторые и пробовал на вкус. Удовлетворенно кивнул и достал аптекарские весы, потом аккуратно пересыпАл содержимое коробочек в начищенную до блеска бронзовую чашу, уравновешивая другую чашу горстью блестящих коричневых семян роговника. Движения его сухих рук были на удивление уверенными, точными, никакой стариковской дрожи или неловкости. Уравновесив, тщательно пересчитывал семена, потом производил какие-то расчеты на клочке пергамента, высыпал предложенное ведуньей сырье в деревянные шкатулки и снова взвешивал, в этот раз набрав серебряной лопаткой порошки из своей тары. Ведунья не в первый раз привозила ему лечебные травы с севера, обменивая их на травы из отдаленных южных и восточных краев. Старик не торопился, ведунья тоже, попивая поданный служанкой настой трав и меда, и Ильяна почти задремала в полутьме, под их монотонный и негромкий разговор, из которого не понимала почти ничего, кроме отдельных слов на латыни. Потом они навестили лавчонку ювелира, где наставница обменяла горсть речного жемчуга и пару кусочков янтаря на несколько серебряных монет. За услуги знахарки и ведуньи люди платили тем, что имелось под рукой, кто чем мог. Как правило, монет у людей севера под рукой не было, а ведунья не была разборчива. Наконец, стоимость — понятие относительное, хлеб, конечно же, дешевле янтаря, но янтарем сыт не будешь и жемчугом в холодную ночь не прикроешься. К тому же здесь на юге янтарь ценился дороже, чем на севере, и обменять его на монеты было выгоднее здесь. Не всем нужен жемчуг, а вот купить одежду, заплатить за еду или ночлег приходится каждому, и платить приходится монетами, которые нужны всем. *** В последний день перед отъездом ведунья, оставив Ильяну в доме Константиноса, наведалась к мудрецу и философу по имени Евриксидий, известному как владелец немалого числа редких книг. За небольшую плату жаждущий совета или знаний мог получить искомое, или задав прямой вопрос ученому мужу, или получив доступ к его книгам. Ведунья предпочла второе. Философ принял ее в своем внутреннем дворике, где на лавочке под кипарисом стояло блюдо с козьим сыром и фигами, чаша и кувшин разбавленного вина. Евриксидий выслушал гостью, задал несколько вопросов и, удовлетворенный, провел ее в хранилище, нашел нужный ящик — дорогой, из шлифованного палисандра, и, благоговейно откинув крышку, вручил ей листы тонкого пергамента. Ответов на свои вопросы она не нашла, но, по крайней мере, освежила в памяти те скудные сведенья об амулете сарматского шамана, которые имелись в немногочисленных книгах и свитках старых авторов. Насколько они точны — тоже вопрос без ответа. Поблагодарив владельца книги и оставив ему серебряную монету, ведунья ушла, и утром следующего дня они с девочкой покинули гавань Царь-града. Три недели спустя в дом Евриксидия постучался еще один посетитель, похудевший и пообтрепавшийся в дальней дороге, но происходящий явно не из шатии нищих бродяг. Он тоже искал сведенья об амулете сарматского шамана, и Евриксидий слегка удивился: с чего бы это два посетителя разом вдруг заинтересовались давно забытой загадкой? Он дал посетителю нужную книгу, оставил его наедине с ней, и не видел, как странный человек с глубокими, пронзительными глазами вдруг вздрогнул, открыв нужный лист. А человек прикрыл глаза, приложив ладони с длинными чуткими пальцами к пергаменту, застыл и сосредоточился. Это ее аура, без сомнения! Незатертая, несмотря на достаточно долгий срок, ведь к этой книге никто после нее пока не прикасался. Чернокнижник усмехнулся. Значит, это судьба. Он думал, что безвозвратно потерял след, и успел с этим смириться, но судьба снова ласково погладила его, указав четкий отпечаток там, где он никак не ожидал его найти. Позднее ненавязчиво пытался расспросить Евриксидия о посетителе, который просил у него эту книгу перед ним. Но Евриксидий не смог вспомнить и описать его, не мог сказать о посетителе ничего, кроме того, что им был "мудрый и достойный муж". В этот раз чернокнижник нисколько не расстроился от того, что след снова оборвался. Ведунья оказалась сильнее и мудрее, чем ему думалось, но это его не обескуражило. И то, что найти человека в Константинополе еще сложнее, чем иголку в стогу сена, его не беспокоило. Теперь он был уверен: раз судьба указала ему ниточку еще раз, укажет и снова. Рано или поздно. Надо просто выждать. А терпеливо ждать — это он умеет.