Наше фирменное заклинание

      Наконец-то наступил понедельник. Гермиона не просто шла, а летела в Министерство. Она не замечала ничего вокруг — ни невыспавшихся лиц прохожих, ни мерзкой промозглой погоды. Все, чего она хотела — это поскорее прийти на работу и увидеть Теодора. Проснувшись сегодня утром, она поняла, что черная полоса уступила место белой. Рон поправлялся, а вчерашняя сова от Долиша оповестила ее, что последний преступник из шайки Биста схвачен, и что ее провальный обыск в доме Забини удалось замять. Конечно, это вовсе не означало, что она оставит попытки вести расследование дальше. Она была уверена, что однажды Онория снова оступится, и второго шанса Гермиона уже не упустит. Но сейчас, после всех пережитых событий, рабочие вопросы отодвигались на второй план. Крепко обнять Тео, сказать ему о своих чувствах, провести с ним время было необходимо ей, как воздух. И перво-наперво нужно было сплавить куда-то Ламберта. Поднимаясь наверх, Гермиона перебирала в голове все возможные предлоги. «Новая сумасшедшая прическа Нэнси из отдела магических происшествий и катастроф — это, пожалуй, точно разожжет его любопытство. Эта девушка всегда выглядит экстравагантно, так что наверняка Холидею действительно будет на что посмотреть», — думала она с улыбкой, выходя из лифта.       — Ламберт, а знаешь… — заговорщическим тоном с порога начала Гермиона, входя в кабинет и поворачивая голову в сторону стола Тео. Но замолчала, оборвав фразу на полуслове. Нотта на месте не было, они с Холидеем были одни. — А Теодор еще не приходил?       — Нет, — пожав плечами, ответил Ламберт, лениво качающийся на своем стуле. — А что ты хотела сказать?       — Я… — задумавшись, начала Гермиона, — ты знаешь, я уже забыла. Но наверняка вспомню позже.       Сняв верхнюю одежду, она села за свой рабочий стол и начала разбирать накопившиеся за время ее отсутствия бумаги. Младший научный сотрудник, как ни странно, не отвлекал. И вообще, казалось, был чем-то расстроен. Гермиона продолжала работать, изредка поглядывая на часы. Но время шло, а Тео все не объявлялся. Не выдержав, девушка воткнула перо в чернильницу и повернулась к Холидею.       — Я совсем отошла от дел за время своего отсутствия. Ты не знаешь, Теодор не планировал сегодня утром какую-нибудь рабочую поездку? — как бы невзначай поинтересовалась она.       — Пфф, — фыркнул Ламберт. — Это вряд ли. Нотт тоже уже два дня на работе не появлялся. Заболел, — ответил коллега, на последнем слове театрально закатив глаза. — Я думал, он хоть сегодня… выздоровеет и явится. Но, видимо, нет, — добавил он, бросив взгляд на свои наручные часы.       — Заболел? — обеспокоенно переспросила Гермиона. — Что с ним?       — Очередная затяжная простуда, — пафосно проговаривая каждое слово, сообщил Ламберт. — Как в прошлый раз, летом, помнишь? По крайней мере, Долиш снова на это купился. Пока что. Это все, что я смог сделать, — развел он руками.       — В каком смысле? Это что, неправда? — задала очередной вопрос Гермиона, в груди которой продолжало расти беспокойство. Когда Теодор приходил в себя после ранения в переулке, Ламберт думал, что он прогуливает. Так что же теперь произошло с Тео?       — Только между нами… — понизив голос, произнес Холидей, наклонившись ближе к девушке. — Он не пришел на работу в четверг и не ответил на сову Долиша, и тот велел мне сходить к нему и узнать, что стряслось. И я сходил.       — И что же? — нетерпеливо поторопила его Гермиона, тоже подавшись вперед, чтобы лучше слышать рассказ коллеги.       — Я застал его, мягко говоря… в нетрезвом виде, — шепотом пояснил Холидей. — Он просто напивается и, похоже, вообще не собирается ходить на работу. Я знал, что он рано или поздно вылетит отсюда. Но надеялся, что после того, как его испытательный срок был успешно пройден, он возьмется за ум… — Ламберт печально вздохнул, — но увы.       — Ясно… — Гермиона отвернулась к окну, сделав вид, что вновь вернулась к работе, но ее мысли были заняты только одним: что же произошло с Теодором? Может быть, он наконец-то осознал смерть своего отца? Он слишком долго держался, но горе в конце концов подкосило его?       — Да, парень ходит по тонкому льду, — продолжал бормотать Ламберт. Но девушка уже не слушала его, погрузившись в свои размышления.       Дождавшись обеденного перерыва, Гермиона сказала Холидею, что, возможно, задержится, так как ей нужно заскочить на почту и отправить несколько писем со скоростными совами. Покинув Министерство, она сразу же аппарировала.       Поместье Нотта выглядело даже лучше, чем обычно. Ухоженный сад радовал глаз. Но Гермиона не обратила внимания ни на яркие разноцветные осенние листья, ни на проворно бегущий ручеек, огибающий укрытые на зиму цветочные клумбы. Она быстрым шагом приблизилась к крыльцу и громко постучала в дверь. Почему-то, чем ближе она подходила к дому Теодора, тем сильнее колотилось сердце в ее груди. За все прошедшее с утра время она успела накрутить себя, и ей уже сложно было справиться с волнением. Мучило чувство вины за то, что она со среды так ни разу и не нашла времени для Тео, будучи занята собой и Роном.       Спустя несколько мгновений, показавшихся Гермионе вечностью, ее громкий стук был услышан. Дверь отворилась, и Мэйбл, ничего не говоря, пропустила ее внутрь. На этот раз она не выглядела заплаканной, но взгляд ее огромных, как блюдца, голубых глаз казался печальным.       — Мастер Теодор в своем кабинете, — предваряя вопрос Гермионы, тихо пискнула эльфийка и указала на лестницу, ведущую на второй этаж.       Гермиона впервые слышала о том, чтобы у Теодора был «свой кабинет», но не собиралась задавать лишних вопросов. Кивнув в ответ, она оставила свою сумочку на диване и поднялась наверх. Девушка без труда обнаружила нужную дверь — та была приоткрыта, и из нее лился тусклый свет.       Теодор сидел за столом, откинувшись на спинку широкого кожаного кресла. Повернувшись вполоборота к окну, он задумчиво рассматривал деревья и кусочек серого неба. Гермиона ожидала увидеть его в плохом состоянии, с болезненно серым цветом лица и, возможно, отросшей щетиной. Но ничего такого не было. Он выглядел как обычно и вовсе не был пьян. Правда, на столе стояла открытая бутылка вина. Что ж, либо Ламберт сильно преувеличил, либо Теодор уже взял себя в руки.       — Ты все-таки пришла, — вместо приветствия произнес он тоном провидца, не иначе как загодя видевшего ее явление в его дом в своем хрустальном шаре. Поднявшись с места, он неторопливо обошел стол и остановился напротив девушки.       — Конечно же, я пришла, — возмутилась Гермиона, которой ее приход казался логичным и вполне естественным. Ведь они вместе, а он пропал, и она беспокоилась. Она хотела подойти и обнять его, но что-то подсказывало ей, что пока лучше оставаться на месте. — Что случилось? Почему ты пьешь? — непонимающе спросила она, указав на початую бутылку. — Почему не ходишь на работу?       В ответ Теодор болезненно скривился, словно ему отдавили ногу.       — Гермиона Грейнджер и главные вопросы тысячелетия, — тяжело вздохнув, тихо произнес он. — Почему не работаешь и как смеешь наслаждаться жизнью... — вынув пробку из бутылки, он щедро наполнил свой бокал. — Будешь? — предложил он, повернув к ней этикетку. — Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год… неплохое, кстати.       — Нет! — воскликнула девушка, недоумевая из-за странного поведения Тео. Ламберт был прав, с ним определенно что-то произошло. И она выяснит это прямо сейчас. — Я ничего не буду пить, пока ты не ответишь на мои вопросы, — твердо отрезала она.       — Как скажешь, — согласился Теодор, поставив бутылку назад на стол и отхлебнув из своего бокала. — У меня вина целый погреб, так почему бы мне его не пить? А на работу мне зачем ходить? Моего наследства хватит мне до конца жизни. Такой ответ тебя устроит? — он пытался казаться расслабленным, равнодушным, но сдвинутые брови и глубокая складка на лбу выдавали печаль.       Гермиона побледнела. Она вглядывалась в лицо Тео, пытаясь прочесть в нем причину такого настроения. Интуиция подсказывала ей, что это вовсе не пустяк, что все очень серьезно. И сейчас ей стало по-настоящему страшно. Что, если она чем-то обидела его? Что, если она его потеряет? Она задохнулась от этой мысли и, не в силах вымолвить ни слова, прижала ладонь к губам. Нет, этого просто не может произойти. Теодор не отвергнет ее. Нельзя разлюбить человека за какие-то несколько дней, если любовь была настоящей. А именно такими и должны быть чувства, которые человек проносит с собой через всю жизнь, начиная со школьной скамьи.       — Что с тобой, Тео? Почему ты так со мной разговариваешь? — голос Гермионы дрогнул. Подняв руку, она положила ее на его плечо. От этого он дернулся, словно от прикосновения раскаленного железа к коже, но не отстранился, а поднял на нее взгляд. Тот самый, от которого у нее щемило в груди. — Поговори со мной, — умоляюще попросила она.       — Боже, — резко выдохнув, произнес Тео. — Почему ты так все усложняешь? — спросил он, и в его голосе она услышала ноты отчаяния.       — Я не пытаюсь ничего усложнять! — воскликнула она. — Я хочу понять, что с тобой происходит. Почему ты отталкиваешь меня, хотя несколько дней назад сказал, что любишь… — в горле встал ком, но она усилием воли не позволила себе расклеиться.       — Я люблю тебя, — он поставил бокал на стол и приблизил свою руку к лицу Гермионы, нежно проведя ладонью по ее щеке. — Ты даже не представляешь… — он покачал головой, окончание его фразы повисло в воздухе.       — Тогда скажи, в чем дело? Что тебя гложет? — она смотрела на него, ожидая ответа. Но Теодор молчал. Его грудь часто вздымалась, будто он собирался с духом, как перед прыжком в прорубь.       — Ты всегда была такой, — наконец заговорил он, продолжая ласкать ее щеку, словно пытаясь в очередной раз убедиться в ее мягкости, — сильной, независимой, самоотверженной и храброй. Заступалась за слабых и, если было нужно, умела давать отпор… ты вызывала восхищение.       Гермионе хотелось закрыть глаза и насладиться этими прикосновениями, а потом поцеловать его и не отрываться от его губ целую вечность. Но она понимала, что ему нужно выговориться, и потому не перебивала, позволяя его пальцам блуждать по ее лицу, зарываться в ее распущенные волосы.       — Но я никогда и не думал подойти к тебе, — сердце Гермионы забилось чаще. Она давно хотела спросить его об этом, но не знала, расскажет ли он. Ведь он всегда был таким немногословным. А сейчас, напротив, слова лились из его уст как из рога изобилия. Как будто внутри него ожил слишком давно дремавший вулкан. — Ты была счастлива рядом со своими друзьями, с Поттером, с Уизли, в вашем гриффиндорском кружке. Я не хотел врываться в твой мир. Мне не было в нем места. Я всегда знал это.       Слушая эту исповедь, Гермиона почувствовала боль, словно ее сердце сдавило тисками. Теперь все иначе, и у них будет общий мир на двоих.       — Мы были подростками, что мы знали о жизни? — будто оправдываясь, произнесла она. — Но теперь все изменилось…       — Нет, не все, — он оборвал ее на полуслове, покачав головой. — Дай мне закончить, — попросил он. И Гермиона прикусила язык, ругая себя за то, что перебила его.       — Ты снова ворвалась в мою жизнь в тот момент, когда я почти смог забыть тебя, — с грустью в голосе продолжал он, теперь проводя рукой по ее спутавшимся локонам, лежащим на ее плече. — Свалилась, как снег на голову. Все такая же целеустремленная и полная энтузиазма сделать мир лучше. И что я должен был с этим делать?       От таких его признаний щеки Гермионы зарделись румянцем. Он изливал перед ней душу, рассказывая о том времени, когда она даже не подозревала, что нравится ему. И она жадно ловила каждое его слово.       — Ты была так близко, но в то же время недосягаема со своей идеальной счастливой жизнью, женихом и скорой свадьбой. Я запрещал себе приближаться, но не смог удержаться, — с горечью в голосе произнес он. И Гермиона сразу поняла, что он говорит о том дне, когда они допрашивали Элоизу МакМиллан, а потом зашли к нему домой, где он поцеловал ее, не спросив разрешения.       — Я пытался все исправить. Но ты стала проявлять ко мне интерес, а затем все закрутилось… — он невесело улыбнулся. — И я на какое-то время позволил себе поверить, что ты можешь быть моей, — он нехотя отнял руку от ее лица, снова взяв в руки винный бокал. А затем, не колеблясь, осушил его до дна.       Последняя фраза, словно пощечина, отрезвила Гермиону.       — Что ты такое говоришь? — с недоумением спросила она. — Я ушла от Рона, чтобы быть с тобой…       — Но ты так и не отпустила его. И никогда не отпустишь, — отвернувшись к окну и вновь уставившись на раскачивающиеся от сильного ветра деревья, произнес Теодор.       — Откуда тебе знать? — возмутилась девушка. — Ты прочел мои мысли?       — Не нужно быть легилиментом. Мне достаточно было один раз увидеть, как ты сидишь у его постели, — глядя на Гермиону долгим, неотрывным взглядом, объяснил он.       — Что? — удивилась она. — Но когда ты?.. — догадка пришла в ее голову еще до того, как она договорила. Пару дней назад, когда Рон все еще был в тяжелом состоянии, к нему приходил некто, представившийся коллегой с работы, которого, по словам Молли, не пропустили авроры… Неужели это был Теодор?       Увидев тень понимания на ее лице, он пожал плечами, как бы говоря: «Ну вот, ты и сама уже поняла». Внутри у Гермионы все похолодело. Если Тео слышал, как она говорила Рону, что любит и никогда не оставит его, он мог не так понять ее слова. Она говорила так не потому, что выбирала Рона. А потому, что человек, находящийся на границе между жизнью и смертью, отчаянно нуждается в словах, которые заставят его бороться, убедят его, что ему стоит жить.       Она посмотрела на Тео, судорожно подбирая нужные слова, чтобы переубедить его. Но она уже слишком хорошо его знала — если он что-то решил, то переубедить его было практически невозможно. Похоже, он задумал разорвать с ней отношения, и именно поэтому ждал ее здесь, зная, что она придет. Нет, она не позволит этому случиться, она не из тех, кто сдается. И Теодору Нотту пора еще раз в этом убедиться.       — Теперь ты меня послушай, — Гермиона шагнула вперед, зарывшись пальцами в его черные пряди. — Да, ты прав, Рон всегда будет в моем сердце. Потому что это Рон, и я нужна ему. Но теперь мое сердце принадлежит тебе.       Теодор ничего не ответил. Он молча смотрел на Гермиону, скользя взглядом по ее губам, но она не могла распознать, чего же в серой глубине его глаз было больше — желания коснуться ее или затаившейся, темной тоски, причины которой она не знала.       Словно сбросив с себя оцепенение, Тео приблизился к ней, прерывая это мучительное мгновение, уже начавшее казаться ей бесконечным. Запустив руку в ее волосы, он обхватил затылок девушки и притянул ее к себе. Его мягкие, горячие губы прижались к ее рту, вмиг заполняя все пространство вокруг вкусом терпкого красного вина и какой-то отчаянной, невыносимо мучительной обреченностью. Гермиона с готовностью откликнулась на поцелуй, закрывая глаза и обвивая его шею руками, скользя ладонями по его плечам. Она ждала этого с того самого момента, как вошла в кабинет. И не сомневалась, что он тоже. Она почувствовала, как напряглось его тело, когда она, поднявшись на носочки, крепко прильнула к нему, и как он ускорил темп поцелуя, переходя от нежных и осторожных прикосновений к быстрым и несдержанным. Переместив руки ей на спину, Теодор прижал ее к себе, гладя и сминая ее одежду ладонями. Гермиона не сомневалась, что делает все правильно. Она собиралась показать ему, как нуждается в нем, как сильно хочет быть рядом, слиться воедино, раствориться друг в друге. Она хотела сорвать с него рубашку, чтобы ощутить прикосновение кожи к коже. И, чувствуя, как его вдохи становятся все более резкими, знала, что и он хочет этого.       — Тео… — произнесла она на выдохе, запустив пальцы под воротник его рубашки. Но он неожиданно остановил ее руку, осторожно убрав ее со своей шеи. Оторвавшись от ее губ, он прислонился своим лбом к ее, стараясь выровнять дыхание.       — Вот и все… — прошептал он. Его глаза все еще были закрыты, а руки продолжали гладить ее волосы. Но через секунду он отстранился и, проведя подушечками пальцев по ее губам, отнял свою руку и сделал пару шагов назад.       — Что это значит? — удивленно спросила она, пытаясь понять, какое чувство сейчас отражается в его лице. Оно казалось бесстрастным, но она заметила, как уголок левого глаза дернулся. Он опустил руку в карман, вынув оттуда волшебную палочку.       — Что ты делаешь? — брови Гермионы сдвинулись вверх, когда она увидела, что Тео направил палочку на нее.       — Тебе больно не будет, — пообещал он, часто заморгав глазами, как будто пытался смахнуть угодившую под веко ресничку.       Щеки Гермионы запылали, а мысли судорожно заметались в голове. Теодор собирается проклясть ее? Нет — эта версия была отметена мгновенно. Осознание того, что он задумал, тяжелым камнем упало на ее сердце. Он собирается сделать то, что получается у него лучше всего — отнять ее воспоминания.       — Нет-нет-нет, — она быстро замотала головой. — Нет, ты не сможешь этого сделать, — заявила она, прекрасно понимая — он сможет. Еще как сможет. Но доставать палочку не торопилась, зная, что стоит ей только дернуться, и все будет кончено.       — Не делай этого, — умоляюще попросила она. — Не поступай так со мной… и с собой... — однажды Гермионе пришлось сделать подобное с дорогими ей людьми, и она не понаслышке знала, что чувствует человек, произнесший это заклинание — огромную пустоту, словно в сердце проделали дыру, которая вечно будет кровоточить, — если ты любишь меня… — закончила она начатую фразу, сглатывая ком в горле.       — Я понял, что любить — не значит удерживать. Это значит уметь отпускать… — сказал он более высоким, чем обычно, голосом. И Гермиона услышала в его словах еще один укор в свой адрес — она, в отличие от него, отпускать так и не научилась. А он не хотел, чтобы она страдала.       Она смотрела на Теодора, стоящего с волшебным оружием в руках, направленным прямо на нее, и не могла сдвинуться с места, чувствуя, будто земля уходит у нее из-под ног. Он все уже решил и не передумает. И единственная ее возможность избежать этого — защищаться и не дать ему привести его приговор в исполнение. Забини слишком хорошо поднатаскал его, но Гермиона была уверена, у нее есть шанс. Хотя во взгляде Тео горела решимость, она видела, как дрожит его рука. Резким движением Гермиона выхватила палочку, которую всегда носила в правом кармане, чтобы применить «Протего»…       Но Теодор был быстрее. Гермиона почувствовала озноб, пронзивший ее до кончиков пальцев ног. А затем ощутила облегчение, как будто кто-то снял тяжкий груз с ее души. Невесомые жемчужины закружились у нее перед глазами — ее отнятые воспоминания. Те, которые долгое время по крупицам собирались в ее голове, те, которые она ненавидела, и те, которые любила и лелеяла. Все они утекали, как песчинки, стремились ввысь, порхая, словно прозрачные бабочки. У Гермионы закружилась голова. Она в последнее время мало спала, столько работы навалилось в Министерстве. Нужно больше отдыхать.       — Так на чем мы остановились? — она поняла, что потеряла нить разговора. Зачем она пришла сюда?       — Документы о допросе родственников артефактора на моем столе, — произнес Теодор Нотт. Он стоял к ней спиной, отвернувшись к окну и опершись одной рукой на стену. — Передай Долишу, пусть не беспокоится. Я выйду на работу в конце недели.       — Хорошо, — подойдя к столу, она взяла в руки лежащую на краю папку. — Увидимся, — махнув на прощание рукой, Гермиона вышла за дверь, думая о том, что, если Теодор Нотт еще будет прогуливать, в следующий раз пусть к нему домой ходит Ламберт Холидей, а у нее есть дела поважнее.       Спускаясь по ступеням со второго этажа, она услышала глухой удар и звон разбитого стекла, как будто кто-то бросил что-то стеклянное в стену. «Мерлин, этот Нотт немного не в себе. Пожалуй, стоит держаться от него подальше», — решила она. Взяв сумочку, она выскользнула за дверь, чтобы поскорее аппарировать назад в Министерство.