Замкнутый мир

      <...> в две тысячи девятом, через год после покидания отчего дома и через месяц после отъезда предыдущего соседа, в жизни Юри материализовался ещё один человек. Причём он в какой-то момент просто обнаружил себя за неприступной стеной, за которую желания пускать кого-либо у Юри не было: раз, — и он стоит рядом, смотрит честными глазами и протягивает руку:       — Привет! Меня к тебе поселили.       — Здравствуй.        В дверях стоял смуглый худой мальчишка в мешковатой футболке и рюкзаком за плечами. Кепка козырьком назад и взьерошенные чернявые патлы, растрёпанные в пути. За собой он катил ещё и чемодан. Юри показалось, что в глазах у него что-то сверкнуло, после чего ему радостно и очень активно замахали рукой.       — Меня зовут Пхичит Чуланонт, я из Таиланда. Мне шестнадцать.       — К... Юри Кацуки, из Японии. Девятнадцать.       — Будем дружить!       Все знают эту пору, когда тебе в голову бьёт всякая неуравновешанная гормональная и нервная дурь, потому что ты бурно и стремительно растёшь, тянешься, а тело само за собой не успевает: мозги не справляются с нагрузкой и подчиняются в итоге, сдаются — вот тогда вся эта дурь начинает переть изо всех щелей. Так вот: у Юри такого не было. Свои пятнадцать, шестнадцать и даже семнадцать лет Юри провёл в прохладном помещении и в прохладных местах вообще: может, потому и выглядел несколько охлаждённым. Но то ли климат в Таиланде не располагал, то ли Пхичита нужно было в морозильник засовывать, из него эта дурь пёрла по самое «не балуй» без оглядки на температуру окружающей среды. И именно в пиковом возрасте парень вырвался с мясом из-под чуткого папкиного надзора. Когда задница почуяла, что отцовский ремень остался по ту сторону земного шара, её, задницу, понесло по приключениям. Детройт был в чернявых глазах городом неизведанных возможностей. А его сосед по комнате всегда, всенепременно, сидел... в комнате. Или на катке.       — Я как-то думал... — пробормотал Пхичит сонно, лёжа ничком на расправленной кровати, — что в девятнадцать люди расправляют крылья, взрывают танцполы, всякое такое...       Юри тормознул, держа в руках стакан негазированной минералки, которую нёс товарищу.       Вопросительно вскинул брови.       — А ты всё время либо на катке, либо тут. — Парень ткнулся носом в подушку и почесал предплечье. — Тебе не с кем гулять?       — На, возьми. — Юри присел на корточки и протянул Пхичиту стакан. — Полегче станет.       Пхичит всего неделю назад приехал, даже до конца вещи не разобрал и не со всеми из группы познакомился, а Юри ему уже воду носит.       — Завтра голова будет болеть?       — Наверное. По-разному бывает.       Он сел на кровати, привалился к стене и мутным взором обвёл комнату. Шкаф один на двоих, большой. Дверь, за которой коридор и ванная. Стол письменный один, есть тумбочка и обеденный. В «углу Юри» — дальнем от входа, задвинутом, висит плакат.       — Я мышек люблю.       — А?       — Мышек, хомячков. Мама не разрешила их с собой взять. У меня три мышки дома.       — У меня собака есть. Она тоже дома осталась.       Это был их первый нормальный по стандартам Пхичита разговор. Про мышек и собак. Парень ещё не до конца локализировался и адаптировался, но было странно осознавать и непривычно ощущать, что вместо ремня по возвращению ждал стакан негазированной минералки.       Поэтому, полностью осознав безнаказанность, зад велел тусить. Бурный восторг вызывало всё: даже акцент местных. Некоторые местные, в свою очередь, были заинтересованы в кутеже с довольно гибким и своеобразным иностранцем.       Ситуацию усугубляла неспособность организма испытывать похмельный синдром.       Безнаказанность и стакан минералки вместо ремня.       Чуланонта несло на реактивном двигателе.       Однажды он пришёл только под утро, взглянул на часы, взвыл и разбудил Юри. На тренировке Юри метнул тренеру лапши на уши: мол, заболел его сосед. Пхичит Юри об этом не просил, но за прикрытие был благодарен.       Помимо стакана минералки тогда появился ещё обед и душ.       Совсем лепота.       По катку Пхичит тоже на реактивном двигателе носился, финты выделывал, радовал всех, смеялся, держался молодцом. Он вообще полагал, что всё и везде поспеет. И что можно продолжать в том же духе.       — Тренер Челестино просил передать тебе... — замялся Юри, потирая лоб: Пхичит видел, что Чао-чао отвесил его товарищу сердечный щелчок, — что он не маленький и зрение у него хорошее, и если кутежи продолжатся, до добра это не доведёт: почикают по пьяни и пиши-пропало.       — Ты ему рассказал?       — В том-то и дело, что нет. — Юри опустил руку: на лбу красовался красноватый след.       Стало совестно. Кутит он, а по лбу — соседу.       — Прости.       Шёл декабрь.       — Необычно. Американки ведут себя иначе совсем. А у тебя была девушка?       — Нет, у меня не было девушки.       — Ого! Совсем?       — Совсем.       — Так, а что японки?       — А?       — Как они себя ведут?       Юри поджал губы, задумавшись, и не очень уверенно ответил:       — Вообще у нас стараются воспитать так, чтобы человек вёл себя тихо и вежливо, особенно девушка... Иногда даже бывает, что девушкам запрещают переходить на фцутай* и с товарищами и близкими они используют только тэйнэйтай*. Парням условия мягче. Нет ничего странного, если мы общаемся друг с другом на фцутае. Или с девушками, с которыми хорошо знакомы. А девушки часто воспитываются так, что фцутай допускается разве что с младшими сёстрами или подружками, но с друзьями или братьями — только тэйнэйтай. Но это не всегда так. Сейчас все по-разному общаются. Моя сестра никогда со мной или с родителями тэйнэй не использовала. Насколько я знаю, она даже при общении с учителями в старшей школе почти редуцировала тэйнэй. Мари-нэчан это... знаешь, был у нас такой период в стране, когда волна женского протеста против скромности, тактичности, вежливости и тэйнейтая прокатилась буквально по всей территории. В Киото и Токио даже были распространены женские банды. Вот Мари-нэчан — она как раз такая. Сейчас девушки в основном вернулись к использованию тэйнэйтая... из-за культивирования в поп-культуре соответствующего образа, который якобы нравится парням. Но зато школьную форму стало модно укорачивать.       — Ого. Как много информации. В Таиланде тоже есть традиции. И традиционные ценности. Они везде есть. Но вот здесь... я вообще ничего такого не ощущаю.       — «Просвещённый запад». Америка и Канада — бывшие колонии. Они новые, и древнее здесь только от аборигенов. А большинство населения же «понаехали».       Пхичит засмеялся. Юри был очень интересным собеседником, что только подстёгивало вопрос о том, почему он, собственно, толком ни с кем не общается. Они сидели на своих кроватях, пили какао, накинув одеяла на плечи, и Пхичита в кои-то веки никуда не тянуло.       — Я рад, что мы общаемся.       У Кацуки сердце притихло, затаило ход. Кому-то было приятно общаться с ним. Юри слегка покраснел.       — Спасибо, Пхичит-кун.       Как-то Пхичит попросил Юри задержаться на катке подольше. Честно сказать, уже не в первый раз, Юри понимающе согласился. Только уточнил, до скольки, и напомнил, чтобы его вещи не трогали.       Но в тот вечер каток закрыли раньше: подготовка к соревнованиям для юниорской группы.       Перед домом, в котором они жили, была детская площадка. Юри видел на фото «друзей» Пхичита и решил просто ждать на качелях, пока не увидит, что они выходят. Время перевалило за одиннадцать. Сыпался снег, качели поскрипывали. Юри коротал время, пересматривая выступления Виктора и косясь на подъезд. Температура падала. Из подъезда вывалились двое: девушка, с которой Пхичит... «общался», и парень, из местных.       Кацуки по умолчанию ничего такого не комментировал.       Семнадцать.       Он помнил некоторых своих одноклассников в семнадцать.       Прошло у всех.       Не у всех безболезненно.       Эти, минимум, местный, были старше. Может, ровесники Юри.       А может, и нет.       Пхичит их провожать не вышел: а раньше всегда доходил с ними до, минимум, автобусной остановки: мимо круглосуточного.       Юри поднялся на этаж: правее сердца, под грудиной, засвербило неприятное чувство. На телефон с кликом пришло СМС: «Юри, помоги мне».       Челестино выругался по-итальянски, взял с тумбы звонящий телефон, разлепил глаза и взглянул на время: без пяти час ночи. На имя: Кацуки.       — Что случилось?       Кацуки был не из тех его подопечных, что могли пойти кутить и потеряться. Или в неприятности попасть. Или... если он, конечно, не оступился на лестнице, зазевавшись. Поэтому голос получился бодрым, если, конечно, не взволнованным. Кацуки был тряпкой, но, чёрт возьми, фигуристом отличным. Если поломался — жопа.       — Пхичит-кун упал... с лестницы.       Юри врал.       — Ничего серьёзного, просто завтра... он не сможет пойти на тренировку. И... я, наверное, тоже тут побуду. Простите.       Челестино опустился на подушку, процедил на родном языке, вздохнул.       — «Лестница» — это метафора такая? Юри, я тебя умоляю, будь благоразумен. Ты там старший. Подростки побесятся-побесятся да перестанут, а хорошая клизма гулящей заднице никогда не повредит.       Юри правда был благодарен за то, что на него повесили значок «взрослый» и наказали за младшим приглядывать. Не прямым текстом, конечно. Они друзьями были, а Юри не то что отгулял своё: он своё откатал. Кацуки по жизни катания хватало. И видео. С состязаний. С Гран-при, с мирового, с Европы... с русских национальных. Юри их по-прежнему смотрит, а потому кутежи в барах с... местными... остаются для него чем-то из категории «напрасной траты времени». Пхичиту было шестнадцать, когда он только-только вырвался на свободу и прикладывал неугасаемую энергию ко всему, к чему только можно было приложить. Видимо, аукнулись первые полгода жизни в Детройте. Спустя год.       — Я знаю. Всё не настолько плохо, как может звучать... правда.       — Слушай, вот что. Я пришлю тебе номер. Это мой приятель. Если боитесь официального вызова врачей, позвони ему.       — Хорошо.       Юри подпирал спиной стену, стоя у приоткрытой двери в ванную. С такой позиции краем глаза он видел острые локти Пхичита, мог наблюдать за тем, двигается ли он или просто лежит, опустив на руки голову и переваривая произошедшее.       — Дети, блин. Рассчитываю пока только на тебя. Завтра всё сам оценю.       — Простите, спасибо.       Челестино отключился. Юри сунул телефон в карман и вошёл в ванную.       — Всегда так больно, или это я невезучий?       Юри помолчал. Глаза у Пхичита были ещё красные, но дыхание уже выровнялось, слова он целиком выговаривал... даже голос не дрожал. Энергии много, мозг быстро переключается, перегорает и переживает чуть ли не мгновенно. Наверное, в отличие от обстоятельно размышляющего над каждой своей эмоцией Кацуки, поэтому не был предрасположен к стрессам. К продолжительным. Почти не думал. Юри же всегда думал слишком много. Так говорили.       — Вроде бы, если всё правильно делать, то больно не должно быть. В идеале, я слышал — вообще.       — А ты?       — У меня своего опыта нет.       Пхичит вздохнул.       — Как ты... себя чувствуешь?       — Лучше. Ты звонил Челестино?       — Ага...       — Как ему метафора с лестницей?       — Он не поверил.       Улыбнулся: хороший знак. Юри потянулся и закрутил воду, сел на пол рядом.       — Глупо всё получилось. Я понять ничего не успел, а уже целовался с ним, представляешь?       Юри молчал.       — И это было совсем не так, как тогда, с тобой. Я так не попадал лет с шестнадцати, наверное. Словно ловушка захлопнулась: раз — и уже с подушкой обнимаюсь. Помнишь, когда я тебе позвонил из бара и жаловался, что не знаю, где нахожусь? Ты же нашёл меня. Или когда, через некоторое время после моего приезда, под самое утро только вернулся? Ты тогда меня впервые перед Челестино выгородил. Он мне сказал, чтобы я молился на свой талант.       — Он тебя очень ценит. Он считает, что ты нагуляешься.       — Я уже нагулялся. Просто... Я не думал, что Джейн... мы же с ним познакомились, когда я только приехал, потом он куда-то испарился. Но у меня тогда много всяких знакомых было. Юри... извини.       — Всё в порядке.       — Я правда... растерялся. Но ничего же страшного не произошло, да?       Юри сидел, обхватив коленки и уткнувшись в них носом. Атмосфера была хуже некуда. Все делают глупости по дурости. Всегда. Без исключения. Юри тоже глупил, с Юко временами грубо обходился. Не хотел, чтобы его трогали.       — Извини за СМСку.       — Не извиняйся за просьбу о помощи. Тебе было больно и непонятно, и ты не знал, что с этим делать. Ты попросил о помощи. Это правильно. Так надо.       Пхичит не знал, что это такое было: курсы первой помощи глупым подросткам, вляпавшимся в принимающем положении в голубую историю, или врождённая способность своим присутствием делать всё домашнее, милее сердцу, спокойнее и понятнее? В любом случае, Юри это мог. Десяти секунд после нажатия «отправить» не прошло, он уже стоял в дверях. Ещё через пару, разувшись, поднимал его за руки с кровати, попутно оценивая синяки на плечах. Ничего фатального. Поболит и перестанет.       — Тебе бы врачом быть. Детским.       — Педиатром? — Юри слегка улыбнулся.       — Ага, им самым. Я думаю, дети тебя обожают.       — У моей подруги тройня есть.       Юри не совсем понимал, к чему он это, но у него на тему детей одна была ассоциация. Юко догадалась назвать девочек в честь прыжков. Два самых сложных и риттбергер, по франко-английской традиции зовущийся «лупом». Челестино его тоже так называет.       — Ты рассказывал. Расскажи ещё что-нибудь, Юри.       — Что, например?       — Что угодно.       Если Юри и оказывал некое объяснимое действие — так это возвращал веру в людей. Он, словно заботливая мама, будет ждать тебя дома, примет таким, какой есть, и простит и отпустит всё на свете. Не будет менять тебя в угоду себе, осуждать, напирать, ущемлять. Пхичита в Детройт в шестнадцать ещё почти ребёнком отправили: тощим и невысоким, а к семнадцати он вымахал, но баланса не потерял. Только нашёл. И по жизни тоже: набегался, полугода ему хватило. Потом очухался где-то на окраине города на рассвете и, не найдя дороги, звонил на последние проценты зарядки Юри. А у того режим, все дела. Оба они фигуристы, но Пхичит едва из группы не вылетел. Одним своим талантом и спасся. Потому и было ему наказано: молись на этот талант. Когда Юри умудрился найти его чёрте где, укутать в куртку (похолодало, весна была нестабильной), напоить горячим шоколадом в первой же открывшейся кофейне, а потом на промёрзлом автобусе довезти до дома и уложить спать — после чего почти неделю боролся с подхваченным трахеитом, Пхичит понял, что от кутежей его тошнит. А потом было что-то вроде местных квалификационных: приватно для Челестино. И салагу-тайца чуть ли не мордой об лёд: молись, пацан, на свой талант. Попёр бы иначе. Вот тогда совсем пережало. Так рвался в вольный полёт и чуть-чуть не профукал всё. Юри глядел на Пхичита так, словно извинялся.       На Юри надо было молиться.       Если б Юри не помогал товарищу так технично и исполнительно, с присущей былинной японской тактичностью, кто б знал, чем бы и когда всё кончилось.       Челестино говорил: почикают по пьяни.       Джеф шутил: пьяным голову разобьёшь.       А потом сам же в аварию и попал. Разбился на новой машине, а так гордился ею, хвастал... и разбился. Разогнался на трассе и случайно рулём дёрнул: реакция машины была мгновенной и с огромным кпд вращения — в кювет, «через голову» и на крышу.       Разбился Джеф.       Юри очень нервничал — если Пхичита чуть не сгубила праздность, то Юри махала платочком его плохая, нулевая, просто отрицательная стрессоустойчивость.       Оба они вызывали у Челестино тяжкий вздох. Отличные фигуристы. Но обоих за уши оттаскать хочется. Одного — чтоб его колбасить перестало. А другого — чтоб перестал колбаситься.       В общем, нашли друг друга.       И удивительно хорошо сошлись.       Юри сам не заметил как, а Пхичит быстро осознал, какой подарок судьба ему преподнесла в Детройте. Имел счастье оценить.       Потому смотреть не мог, как его друг, самый близкий здесь человек, хандрит.       После того дня, когда Юри грубо оттолкнул симпатизирующую ему девушку, он и поведал о себе: гей. Не нравятся девушки. Совсем. Одному лишь Пхичиту. Пхичиту, который полтора месяца назад поднял его в пять утра звонком и фразой: «Юри, мне крышка, я понятия не имею, где я».       Заключительным сигналом к действию было то, что в глазах Челестино они поменялись ролями: если за кутежи Пхичита нагоняй получал Юри, то в тот раз за хандру Юри по лбу получил Пхичит:       — Сделай с этим всё, что хочешь, но чтобы он в таком настроении больше на каток не являлся!       Приказано — исполнено.       Тем же вечером Чуланонт сидел верхом на Юри и, честно-честно глядя в его испуганные глаза, предлагал поцеловаться. Просто так. Для расширения кругозора.       Юри умел возвращать веру в людей, но совершенно не умел верить в себя.       Год назад, когда Пхичиту было шестнадцать, до скачка роста, он его как-то даже на руки поднял. Ну, не вписывался он в дверной проём сам и в ногах путался. А на руках ему понравилось. «Если Чао-чао узнает, он тебя в па́рное выгонит», — посмеялся тогда Пхичит. Юри тоже.       Он был нервным. Но терпение у него было как у Будды.       Святой. Святейший человек.       Влюблённый глубоко внутри в недостижимого идола. Скрывающий свою любовь, но не пропускающий ни единой онлайн-трансляции. По Юри было видно: Пхичиту и никому больше — что Юри всем сердцем любил Виктора Никифорова. И это была продолжительная, выдержанная временем любовь. Хорошей боевой закалки, которая бывает у одиночек-одиночников. Юри всё это старался выразить, примерзая ко льду. Пхичит просто получал удовольствие и носился по катку на реактивном выхлопе.       И они были лучшими друзьями.       Буквально — огонь, вода и медные трубы теперь уж точно за плечами: Юри видел, как Пхичит плачет. Оттого, что больно. Оттого, что страшно. И ничего не понятно.       Юри его поднимал за руки, синяки полученные оценивал, обезболивающим напоил, в ванную отмокать усадил. И сам сел рядом. Ещё и Челестино позвонил: мол, завтра Пхичита не будет, Пхичит упал.       Да, упал, споткнувшись о собственную веру в людей и в умение контролировать ситуацию. Думал, будет иначе, приятно и нежно, как тогда, когда они целовались с Юри. Но было больно и неприятно.       Но сейчас уже было всё равно. Потому что Юри умел веру в людей возвращать. В Юри Пхичит безоговорочно верил.       — Ты — мой самый близкий человек, Юри.       Пхичит честными глазами глядел на друга.       — Я тебя правда очень люблю.       Пхичита клонило в сон. Он уже засыпал, когда Юри решил, что друг достаточно отмок, вытащил его из воды, обтёр полотенцем, укутал в халат и отвёл спать. Краем сознания Пхичит ещё успел запомнить, что Юри убирался в комнате, а после — совсем вырубился.

***

      Юри был единственным в этой вселенной человеком, которому Чуланонт доверил бы свою жизнь. Поэтому сомнения состояли только в том, насколько много беспокойств эта просьба может принести Юри. Потому что отказать он не захочет: и это было ясно как день.       Девчонка смотрела на него голубыми глазищами. Светло-светло-голубыми.       — Не волнуйся, хорошее видео.       На дворе две тысячи пятнадцатый.       Никифоров официально помахал любительскому катанию ручкой в прощальном жесте, Юри — в приветственном. «Miss me?»* Пхичит уже знал, что Юри прекрасно откатал на квалификационных. Никто не верил. Толком. Пхичит и Виктор знали, что сможет. Плисецкий опасался: если после ТАКОГО перерыва Кацуки сможет вернуться, придётся признать, что он — монстр. А от монстра можно ждать всего.       «Бойтесь! Мой лучший друг может превзойти пределы человеческих возможностей!» — Пхичит именно это, слово в слово, написал над репостом результатов квалификационных в Японии. Общий счёт — 245,56. Выкусите, мол. Мы ещё потанцуем.       Да, Юри ещё потанцует.