Эта заметка — твой последний шрам

      В палате было высокое, встроенное в панель шкафа зеркало. Кроме отражавшейся обстановки в благостных тонах, Фейт могла рассмотреть в нём себя. Она вспоминала, как уже рассматривала в нём нечто неузнаваемое и оттого пугающее — всё ещё себя, наверное, но в пустых, без памяти, деталях. Она вспоминала, как взбивала причёску на идущей кругом голове перед приходом Лестрейда; вспоминала, как ударила инспектора тростью, а после делила с ним последнюю заварку в квартире Майкрофта.       Эти кусочки мозаики были острее тех, что отражали всеми ненавистную дочь серийного убийцы, скандальную наследницу Смита и жертву неудачного суицида, но всё равно почему-то казались сном. Нет, даже не сном — чьим-то разговором в кафе, где столики стоят так плотно, что волей-неволей подслушаешь чужие тайны, а то, что не сумеешь расслышать, — додумаешь. Фейт покачнулась на босых пятках и сделала шаг назад. Пытаясь выровнять двоившуюся картинку, она сняла очки. Бросила их на пол. Теперь Фейт-«убийца» и Фейт-самоубийца глядели на неё размыто, как из глубины бассейна. Странно, но ни одна из этих Фейт не казалась ей достаточно реальной, чтобы вновь стать ею. Получалось то, что два самых волнующих пророчества — возвращение к жизни, возвращение памяти — на поверку обернулись для неё разочарованием…       Девушка нахмурилась. Ощущая, как кожу стягивает лента пластыря, она потянулась ко лбу и обнаружила, что её кисть зафиксирована повязкой. Немного больно, если дотронуться свободной рукой, но в целом терпимо. Встреча тех «двоих» в одном зеркале тоже могла показаться терпимой, если бы не назойливое разочарование. Впрочем, кто мешает отвернуться и не смотреть? Так Фейт и поступила: обойдя кровать полукругом, она остановилась около двери — боком, чтобы не показывать излишней решимости, — и аккуратно коснулась памяти. В прошлый раз дверь вела к аквариуму, где другая дверь передала её Холмсу. Что-то подсказывало Фейт, что как в прошлый раз уже не будет. Так, куда теперь?       Сделав выбор, девушка легла в кровать и подтянула край одеяла к подбородку.       Неожиданно дверь отворилась. Очевидно, у дверей существовал некий сговор насчёт Фейт, потому что на пороге показался Холмс. Не тот же, что и в прошлый раз, нет, — более высокий и угрюмый Майкрофт Холмс в чёрном костюме. Фейт и забыла, какое первое впечатление производят его манеры. Властным прищуром проинспектировав палату, Майкрофт впил свой взгляд в Фейт. Подцепив будто рыболовным крючком за жабры, он пытался вывернуть её голову наизнанку. И хотя сама Смит была до конца не уверена в наличии у себя жабр, дышать вдруг сделалось невозможно.       Пропустив мимо ушей дежурные вопросы про самочувствие, Смит поймала новый крючок:       — Вспомнила что-нибудь? — поинтересовался Майкрофт.       — Кажется, точно то же самое, — заговорила Фейт над краем одеяла, — ты сказал, когда я упала с лестницы в первый раз.       — Существуют исследования, согласно которым физическая боль способствует памяти: запоминанию, вспоминанию, впрочем, и забыванию в том числе, — последовал расплывчатый ответ. — Я не рассказывал об этих исследованиях, потому что думал, что ты можешь с собой что-нибудь сделать.       «Что-нибудь с собой сделать — снова забыться смертельной дозой ТД12» — было крючком номер три. Однако, к собственному удивлению, Фейт поняла, что он не ранит её. Она никак не отреагировала на провокацию. А Майкрофт всё ждал чего-то.       — Помню, как спускалась с твоим пальто и упала, — наконец призналась девушка. Она осмелилась приподняться на подушках и сесть. — Эту палату я, кстати, тоже очень хорошо помню. Вот только не понимаю — зачем? Со мной что-то серьёзное?       — У тебя небольшой ушиб и вывихнуто запястье. Я нашёл тебя без сознания в набирающейся луже крови из рассеченного лба. Но врачи сказали, что поводов для беспокойства у меня нет…       Он будто бы сдулся. Выдохнул, отпустил с воздухом весь тот невысказанный кошмар, что ему довелось пережить, и присел рядом с Фейт на кровать. Майкрофт искренне расстроился, не найдя дальнейших слов, — девушка трактовала его переживания, как по словарю. Раньше она могла лишь гадать, о чём думает Майкрофт. Но теперь Фейт взяла его за руку.       — Вот и доверяй им после этого, — успокаивающе сжала ладонь.       — Шерлок был прав. Ты вспомнила, — отстранённо протянул Майкрофт.       И Фейт вдруг показалось, что это она навещает больного в его палате; что она врач и только от её слов зависит, пойдёт ли этот человек на поправку или умрёт. Странное чувство… Может, поэтому она позволила себе улыбнуться.       — Видел бы ты сейчас своё лицо.       — Что с ним? — нехотя встрепенулся Майкрофт.       — Красноречиво-бледное. И усталое. Но на этот раз Шерлок ошибся, я правда не вспомнила ничего нового.       Не дав Холмсу времени на обдумывание опровержения, Смит подвинулась к противоположному краю кровати и кивнула на освободившееся место. В этом не было необходимости, но Майкрофт молча вытянулся поверх одеяла.       — Вторые сутки без сна, в парламенте бардак, ты провалялась здесь всю ночь под обезболивающими, — прошептал Холмс, когда Фейт устроила свою голову у него на груди. — Если нам сейчас помешают — я начну убивать.       — Ты забываешь, кто из нас убийца.       Она ухмыльнулась ему в лицо, в ответ увидев убеждённость — Майкрофт хотел поверить в ошибку Шерлока — и, кажется, таившееся за морщинками сожаление, которому Фейт была очень благодарна. Сама она, конечно, тоже сожалела о том, что врёт, но совсем иначе.       — Что скажешь, — предложил Холмс, нежно касаясь её шеи, — если мы вернём всё, как было до прихода Шерлока: моя работа, твои занятия, разговоры по утрам и наш вечно переносящийся «на завтра» поход в океанариум.       — Скажу, что согласна, — заявила Фейт и вновь пожалела.       Лицо Майкрофта осветилось самой большой надеждой, что ей только доводилось видеть. Ни один человек, ни один больной, ни один ребёнок из «благотворительного» прошлого не смотрел на Фейт так. Для Майкрофта Холмса мир сделался счастливее. А Фейт чувствовала, как хоронит себя заживо. Она немедленно решила потеряться в ткани его пиджака — мокрые комья презрения к себе будто нарочно летели в Смит со стороны зеркала, и девушка продолжала закапываться всё глубже. Вот она — нежится на груди у лжеца, который запер её, заставил почувствовать себя распоследней дрянью; обманщика, самовлюблённого эгоиста, брат которого, между прочим, и заварил всю эту кашу, и ей наплевать на это? Она просто смолчит всё за ласковой улыбкой? Притворится?       На мгновение Фейт опомнилась. Она приподнялась на локте, чтобы высказать всё, что думает, но, заглянув в лицо опекуну, прикусила язык. Майкрофт уснул. Когда голова Фейт покинула грудную клетку политика, его лоб сделался нахмуренным. Но стоило ей опуститься обратно — он успокоился, словно бы Смит была каким-то жизненно необходимым прибором для поддержания дыхания.       За узким больничным окном летел первый снег. Фейт слушала, как мирно бьётся чужое сердце, и со странным ужасом думала, что «вспоминание» дало ей право изрешетить это сердце в упор — несколько точных выстрелов, которых хватит, чтобы оно навсегда затянулось непрошибаемым панцирем. Учитывая последствия, девушке хотелось сделать это побольнее. Однако в той же степени Фейт жаждала вновь ощутить трепетные прикосновения на своей шее… Или оба противоречивых финала одновременно! «Чем больнее — тем лучше», — так она думала.       Но в действительнсоти не сделала ничего, что рисковало потревожить сладкий сон Майкрофта Холмса.