nights in red satin

В полутемной гримерке грязно и пахнет сыростью, а еще дешевой косметикой и сладким парфюмом, от которого кружится голова. Здесь, в этой тесной комнатушке — нищета куртизанок, не прикрытая блеском, да и куртизанок тут нет, если уж говорить правду. Где-то там, через два коридора и комнату с декорациями — сцена и просторный зал, где-то там музыка и вечно пьяные мужчины и женщины, где-то там на деревянных подмостках танцуют в разноцветных нарядах люди без имени и без дома — у них есть только псевдонимы и движения в танце под одну и ту же музыку. А еще у них есть ценники, но это только для особых клиентов. Особый — каждый, у кого в кармане найдется хоть сколько-нибудь монет. Картонная фальшь и улыбки, нарисованные яркой помадой. За гримом и блестками — ожидаемая скука на лицах и усталость в глазах, но это только для собственного отражения в гримерной, когда никто другой не увидит. Для остальных — улыбайся. Потому что этим вечером на сцене ты звезда. Алоис не помнит своего настоящего имени, да и не хотел бы его вспоминать. Он танцует по вечерам — и знает, что добрая половина посетителей приходит только для того, чтобы взглянуть на него. Это не Мулен Руж, а всего лишь захолустное кабаре на окраине Лондона, но Алоису достаточно — хватит и сотни взглядов, следящих за ним неотрывно. Он носит сверкающие корсеты и кружево, умеет ходить на высоких каблуках и шокировать своим видом публику — но лучше всего у него получается превращать этот шок в восхищение. Людское внимание — ласковый зверек, которого нужно всего лишь приручить. Алоис, наверное, хорош в приручении животных, потому что каждый зритель смотрит так, словно прикажи ему сейчас же броситься с моста в Темзу — и он это сделает. Лишь бы продолжать смотреть. Алоис танцует в кабаре по вечерам, а по ночам, не смывая с лица грима и не расшнуровывая тесный корсет, идет в тесную комнатушку с одной единственной кроватью и окном, которое выходит на глухую стену соседнего дома, где отдается тому, кто предложит за него самую высокую цену директору кабаре. Иногда самому директору, потому что Алоис его любимая звезда, белокурая и нежная. Он часто любит это говорить, затягивая на шее Алоиса атласную ленту и слушая, как тот хрипит и не может сделать вдох. Другие клиенты всегда разные — кто-то обращается с ним как с посланцем небес, едва ли не боготворит, а кто-то — как с грязной шлюхой, и Алоис кричал только поначалу, когда те пытались его бить или душить. Теперь он знает, что его не убьют — всего лишь оставят синяков и ссадин, но все можно прикрыть кружевами и сверкающим корсетом. Клиенты редко вспоминают про кровать, предпочитая иметь его у стены — наверняка мнят себя такими умными и изобретательными, а Алоису просто-напросто скучно разглядывать одно и то же осточертевшее зрелище, упираясь локтями в потрескавшиеся обои, широко раздвигать ноги и прогибаться в спине. Стоны удовольствия приходится изображать, но за долгое время он уже научился делать это мастерски — как и многие другие вещи, за которые клиенты платят больше денег директору. Иногда приходят и женщины — с ними сложнее, их Алоис не хочет, но они никогда не бьют его и не оскорбляют. Все заканчивается быстро, и он может просто уйти в гримерку, стереть слой белого грима, скрывающий синяки под глазами и изредка на скулах, и уйти спать. Без желания не проснуться, конечно — потому что Алоис никогда не знал лучше и не хотел ничего другого. Он вообще вряд ли что-то хочет. Тот мужчина в очках впервые приходит в кабаре в выходной день и просто стоит в толпе, где-то позади, почти у самого выхода, и Алоис замечает его почти в самом конце выступления, когда тянет кого-то из толпы танцевать. Ему никогда не отказывают, одна улыбка делает ноги людей ватными, и они соглашаются на все, чего только захочет Алоис — вот и высокий мужчина в синем костюме с радостью идет за ним, цепляясь за его руку так, будто увидел ангела. Алоис видит только внимательные желтые глаза за стеклами очков, которые пристально смотрят на него — не с обожанием, не с вожделением, не с ненавистью. Просто смотрят. Алоис отводит взгляд и возвращается к танцу, потому что сегодня Лондон танцует и пьет — пусть даже в рамках одного крохотного кабаре. Вокруг — блестки и яркие костюмы, вихрь улыбок и смеха, музыка играет так громко, словно музыканты хотят, чтобы их услышали на Небесах — или в Аду. В волосах у Алоиса сегодня незабудки — такие невинные цветы для этого маскарада, поэтому директор велит выкинуть их к черту, прежде чем идти к клиенту. Клиент сегодня — тот самый мужчина в синем костюме, и Алоис не разочарован, но и не рад — просто очередной человек с деньгами, просто работа. В кармашке его пиджака Алоис замечает очки и впервые просит клиента об одолжении. «Наденешь их для меня?» Мужчина в синем костюме не может отказать ангелу. Человека в очках Алоис видит сначала через день, а потом и вовсе каждый вечер — все так же вдалеке от сцены, никогда ближе, и Алоис нарочно выходит в центр, вовлекает людей в танец и сам танцует так близко к той части зала, как только может. Толпа ревет от восторга, потому что теперь может буквально коснуться своей мечты просто так, а сам Алоис злится, потому что того, кто ему интересен, коснуться не может. Алоис открывает шампанское и пьет из изящного бокала на брудершафт с каким-то незнакомцем в шляпе, дарит ему целомудренный поцелуй в висок — а ночью, когда незнакомец в шляпе платит за него кругленькую сумму, дарит ему хороший минет. Алоис плохо спит по утрам, спать по ночам — удел добропорядочных граждан. Алоис редко улыбается вне сцены, но на самой сцене делает все, чтобы стать ближе к человеку в очках — но отчего-то оказывается каждый раз все дальше. В гримерке он яростно затягивает корсет туже и замазывает синяки, оставленные очередным клиентом, чтобы появиться на сцене во всем блеске — но словно затухает день ото дня. Это видят все — пока что только за кулисами, но этого хватает, чтобы директор хорошенько отходил его палкой по спине и грубо взял прямо на столе, несмотря на слезы — Алоис плачет, наверное, впервые за долгие годы, и сам не понимает, отчего. Он же так привык к такому — так почему именно сейчас? А потому в ту ночь, когда он открывает дверь в комнату и видит там незнакомца в очках, сидящего на кровати, его сердце будто останавливается. Так не бывает. Он сажает Алоиса на кровать и долго всматривается в его лицо, обводя скулы подушечкой большого пальца и пачкая кожу гримом. Нежно. Алоис только слышал о таком слове, но не знает, что оно означает на самом деле. — Не хочешь умыться? — спрашивает он, и Алоис качает головой. Ему до смерти не хочется, чтобы кто-то видел синяки на его коже. — Хорошо. Ты все равно красивый. Незнакомец зарывается пальцами в его волосы — это делали многие, это совсем не ново, — но безо всякого раболепия или злости. Простой жест, в который не вложено слишком много эмоций, и Алоису кажется, будто комната начинает кружиться перед глазами. Незнакомец помогает ему расшнуровать корсет, долго водит кончиками пальцев по узорам на коже, оставшимся от тесной шнуровки. Алоиса бросает из жара в холод, хочется свернуться клубком и громко плакать — он сам не знает, что это, откуда эти странные эмоции, которых он никогда не испытывал. Это же просто его работа. Отчего ему внезапно так страшно и стыдно? Почему хочется закрыться руками и закрыть глаза — словно это поможет ему спрятаться от всего и всех? Незнакомец кладет его на подушки, пахнущие сыростью, нависает над ним и аккуратно убирает длинные светлые пряди с глаз. Алоису нравится, когда ему смотрят в глаза, но во взгляде видит не вожделение, не желание поклоняться и не жалость — не то, что обычно видит в глазах своих клиентов. Просто интерес. Будто бы они встретились где-нибудь в кафе, а не в дешевом кабаре на самой окраине, словно провели чудесный вечер вдвоем и собираются провести не менее чудесную ночь. — Как тебя зовут? — спрашивает Алоис, чувствуя, как дрожат губы. Он никогда не спрашивает имен — для него они все безликие куклы, о которых можно забыть через минуту после того, как закроется дверь. А сейчас — спросил. Сам в себе запутался. Как найти выход из своего же разума? — Клод, — и в секунду незнакомец перестает быть незнакомцем. А Алоис перестает быть самим собой — потому что, кажется, плачет и ненавидит себя за это, потому что все должно быть не так, но он всего лишь дешевая шлюха, танцующая за гроши и малюющая лицо в тесной гримерке, а сейчас его прижимает к кровати человек, который заплатил за него — и который ему, кажется, действительно нравится. Но это все неправильно — в стольких смыслах, что можно сбиться со счету. Клод вытирает его слезы вместе с подтеками грима и помогает сесть. Рядом с кроватью висит красный шелковый халат, и Клод укрывает им плечи Алоиса — прикосновение его рук даже через шелковую ткань жжет кожу, будто клеймо. Алоис вытирает глаза рукавом и кутается, будто внезапно в комнате стало на десяток градусов холоднее. Клод сидит рядом еще некоторое время — кажется, будто целую вечность, а на деле лишь минуту или две — а потом встает и идет к двери. Алоис хочет вцепиться в него, валяться в ногах и умолять остаться — он сделает все что угодно, отдастся ему прямо здесь и сейчас, в какой угодно позе, только пусть он не уходит. Алоис кричит — но беззвучно и у себя в мыслях, и Клод словно слышит — слышит и оборачивается. — Ты вернешься? — спрашивает Алоис, и этот вопрос звучит так по-детски наивно, что ему становится противно от самого себя. Клод не отвечает ничего — просто уходит, аккуратно прикрывая за собой дверь. Алоис лежит на кровати и смотрит в потолок, покрытый трещинами, на паутину, повисшую в пыльном углу, и даже не может плакать. Алоис никогда не знал лучше и не хотел ничего другого, но теперь у него появилось желание, за которое он бы продал душу - потому что тело уже ничего не стоит. Сегодня Алоис засыпает — и надеется не проснуться. Потому что так будет действительно проще.